Изабель и жестокая гибель людей на войне; потеря матери и друг Уир: ничто не было безнравственным, лишенным надежды на искупление, со всем можно было примириться, все понять в дальней перспективе прощения. И, цепляясь за дерево калитки, он тоже жаждал прощения за все, что наделал, жаждал единства с мировым творением, которое расточит его прегрешения и гнев, потому что душа его воссоединилась с этим творением. Тело Стивена содрогалось от страстной любви, от которой он был отлучен в крови и плоти долгого убийства, но которая настигла его.
Подняв голову, он понял, что улыбается. Час примерно, хоть он и не следил за временем, Стивен шел с умиротворенной душой по проселку. И пока шел, вечер оставался светлым – лишь менялись оттенки полей и деревьев, стоявших рядами, или купами, или на особицу, – там, где упало случайное семечко.
Дорога пошла под уклон, повернула, и Стивен увидел, что приближается к маленькой деревне. Двое мальчишек играли на большом зеленом лугу за канавой, отделявшей его от дороги. Стивен зашел в паб, походивший внутри на гостиную частного дома. Сердитый старик спросил, чего он хочет, потом принес из задней комнаты, где у него стоял бочонок, пинту пива, добавив к кружке стаканчик с каким-то пахнувшим корицей напитком. Стивен вышел с кружкой и стаканчиком наружу, сел на скамью перед лугом и смотрел, как играют дети, пока солнце наконец не село и все вокруг не залил белый свет луны.
10
Во Францию Стивен вернулся за день до окончания отпуска – он хотел побывать в Амьене, повидаться с Жанной. Перевод в штаб бригады отложили на две недели, которые ему предстояло скоротать на фронте со своей ротой. Стивен полагал, что возвращение на войну дастся ему легче, если он, прежде чем отправиться на квартиру, которую подыскал для него Грей, проведет ночь во Франции.
Амьенский вокзал представлялся ему теперь давно знакомым, словно бы историческим местом, хотя, посчитав на пальцах, Стивен с удивлением понял, что приезжает на него всего в третий раз. Первый приезд привел к последствиям чрезвычайным и непредвиденным, да и второй тоже, хоть и на иной манер. На этот раз Изабель здесь определенно не будет; возможно, не будет и никаких драм и иных превратностей судьбы. Во всяком случае, он на это надеялся.
Жанна решилась довериться ему, и Стивен был ей благодарен. Никакой нужды в нем она не испытывала, думал он, просто была женщиной великодушной и наделенной воображением, если, конечно, речь не шла всего лишь о жалости. Стивен затруднялся понять, какие чувства пробуждает он в людях, но даже если Жанна руководствовалась всего лишь состраданием к неотесанному солдату, воротить от нее нос он не станет. Женщиной она была доброй. Непонятно, думал Стивен, почему она так и не вышла замуж: ей сейчас лет тридцать восемь-тридцать девять, возраст, в котором детей заводить уже почти поздно.
Высадившись в Булони, он послал ей телеграмму и дождался ответа. Она будет рада встретиться с ним этим вечером, сообщила Жанна, в любое время.
Он прошелся по городу со своим громоздким армейским саквояжем. На нем была одна из новых, купленных в Лондоне рубашек, чистое белье. Насколько мог судить Стивен, донимавшие его вши погибли в пламени костра, на котором он сжег в Норфолке свою старую одежду. Вернувшись оттуда в Лондон, он зашел в парикмахерскую на Ливерпуль-стрит и попросил сбрить ему усы. Он начинал ощущать себя едва ли не тем молодым человеком, которому предстоит вот-вот появиться на бульваре дю Канж.
Он пересек площадь с кафе, где в прошлый раз встретил Жанну, и направился к маленькому дому, который она делила с Изабель. Позвонил. И, ожидая ответа, попытался припомнить облик Жанны, но безуспешно.
– Входите, месье. – Жанна протянула ему руку.
Стивен снова вступил в маленькую прихожую, на этот раз она показалась ему освещенной немного ярче. Жанна отворила дверь направо, в гостиную. Поблескивающий деревянный пол, круглый стол с букетом фрезий в стеклянной вазе. Два кресла по сторонам облицованного мрамором камина.
– Устали с дороги?
– Нет, нисколько. Чувствую себя превосходно.
Стивен сел в указанное Жанной кресло, взглянул не нее.
Он помнил четкие черты ее лица, бледную кожу, и теперь они внушали ему ощущение покоя. В разрезе ее глаз, в повороте головы время от времени проглядывала Изабель, что-то от ее порывистости, преобразованной и усмиренной уравновешенностью Жанны.
Она сказала:
– Изабель говорила мне, что вы часто разглядываете людей.
Стивен извинился.
– Проведенные в грязи годы стоили мне приличных манер. – Он был доволен, что имя Изабель прозвучало так рано. По крайней мере, в дальнейшем можно будет обойтись без него. – Какие-нибудь новости о ней?
– Да, – ответила Жанна. – Она очень счастлива. Макс тяжело ранен, но жизни его ничто не грозит. Она просила меня поблагодарить вас за то, что вы приходили повидаться с ней. Думаю, для нее это много значит. Изабель была очень неудачлива – или глупа, как сказал бы мой отец. А решения ей приходилось принимать трудные. Снова увидеть вас, узнать, что вы, по крайней мере, желаете ей добра, – я думаю, это придало ей сил.
– Я рад, – сказал Стивен, хотя никакой радости он не испытывал. Мысль о том, что ныне он играет в жизни Изабель роль второстепенного утешителя, смущала его.
– Рад, – повторил он и вдруг понял, что эта мелкая ложь избавляет его душу от последних оставленных в ней Изабель следов, что она уходит от него – не в фальшивое забвение, как в первый раз, но просто в пустоту.
Он спросил:
– Как долго вы еще пробудете в Амьене? Ведь дом ваш в Руане, не так ли?
Жанна опустила взгляд на свои руки:
– Отец стар, он хочет, чтобы я жила с ним, заботилась о нем. Мама пока жива, но ей нездоровится, она уделяет ему меньше внимания, чем он желал бы.
– Так вы вернетесь туда?
– Не знаю, – ответила Жанна. – Я всегда честно выполняла свой дочерний долг, но мне по душе независимость. Мне нравится жить здесь, в Амьене, в этом маленьком доме.
– Конечно, – сказал Стивен и снова подумал о ее возрасте. – А другие ваши сестры? Они не могли бы ухаживать за ним?
– Нет. Все они замужем. Простите, месье, примерно через час мы сядем ужинать, и мне нужно посмотреть, как идут дела на кухне. Я не знаю, что бы вы предпочли – отдохнуть или выпить аперитив… Я не умею принимать гостей. – Она помахала рукой. – Для меня это так непривычно.
– Ничего привычного в мире уже не осталось, – улыбнулся Стивен. – Хорошо, что вы понимаете это. А пока – да. Я не отказался бы выпить.
Жанна улыбнулась в ответ. До этой минуты Стивен ее улыбки ни разу не видел, и она показалась ему самым поразительным из всех выражений, какие он наблюдал когда-либо на человеческих лицах. Сначала медленно раздвигались губы, затем начинала светиться бледная кожа лица – не от притока крови, как у Изабель, а от внутреннего света, передававшего коже свое сияние. И, наконец, улыбка добиралась до глаз Жанны, и они сужались, вспыхивая в доверчивой веселости. Это не просто одно из выражений лица, думал Стивен, оно изменяется целиком, наполняясь прощением и покоем.
– У меня есть то, что Изабель попросила купить перед вашим приходом. Пахнет ужасно. Называется «Олд Оркни». Это такой английский напиток.
Стивен усмехнулся:
– Шотландский, по-моему. Я с ним хорошо знаком.
Жанна принесла бутылку, кувшин с водой. Стивен налил немного в хрустальный стаканчик и, когда она удалилась на кухню, занялся осмотром гостиной. Он слышал звяканье кастрюль, столового серебра; запах трав и вина заставил его ощутить внезапный голод. Он закурил сигарету, поискал в этой изысканной комнате пепельницу. Керамических и фарфоровых блюдечек здесь имелось немало, однако он не рискнул воспользоваться ими – стряхивал пепел в камин и растирал его там ногой. Несмотря на новую, лишенную вшей одежду, Стивен казался себе в этой дышащей женственностью комнате неповоротливым и неуклюжим. Интересно, вернутся ли к нему когда-либо простота и естественность, с какими он вел себя прежде в нормальной человеческой обстановке, или он успел эволюционировать в существо, привычной средой обитания которого были потолки из рифленого железа, деревянные стены и мешки с продуктами, подвешенные, чтобы не сожрали крысы, к стропилам?
Жанна внесла супницу, поставила ее на стол в конце гостиной. Ей хотелось приготовить рыбный суп по рецепту изобретенному в Дьеппе, неподалеку от ее дома в Нормандии, объяснила она, однако не удалось найти в Амьене все необходимые для этого ингредиенты. А Стивен вспомнил, как рассердилась когда-то Изабель, услышав от него, что Амьен не может похвастать своей кухней.
– Наверное, тут виновата война, – заметил он.
– Не уверена, – сказала Жанна. – Возможно, все дело в том, что амьенцы равнодушны к еде. Вы не разольете вино? Не знаю, насколько оно хорошо, но как раз такое пьет мой отец.
Стивен все еще не смог понять, относится ли к нему Жанна как к беженцу, заботиться о котором повелевает гражданский долг, или у нее имеются для дружбы с ним мотивы более простые. Пока они ели, он задавал ей вопросы.
Сказать, что она охотно делилась с ним сведениями о себе, было нельзя. В ней ощущалась милая стеснительность – такая, точно она считала, что на самом деле этот вечер не отвечает правилам этикета, что в любое мгновение кто-то может войти в гостиную и велеть им обоим немедленно все прекратить. Из ее рассказов Стивен вывел, что в родительском доме Жанну удерживало чувство долга перед отцом, сумевшим, по-видимому, навязать ей свою волю, – так же, как когда-то он навязал ее Изабель. Жанна с большим, чем у младшей сестры, успехом отклоняла тех, кого он выбирал ей в мужья, а отец в отместку отклонял ее избранников. Когда-то он отвадил от дома офицера Изабель – и примерно так же снял с дистанции вдовца, имевшего серьезные намерения увести Жанну из дома.
Говорила Жанна осмотрительно, со сдержанностью, сглаживаемой, впрочем, юмором, отсвет которого мерцал в ее глазах, и внезапными движениями тонких длинных пальцев.