– Да. Я схожу за мужем. Вам придется подождать. И говорите погромче. Он глуховат.
Когда миссис Грей положила – с глухим бакелитовым стуком – трубку, Элизабет почувствовала, что ладони у нее покалывает от волнения. Она представила себе трубку, лежащую на столике под деревянной лестницей, с которой тянет сквозняком. Прошла минута, еще одна, и наконец в ее трубке раздался подрагивающий, но громкий голос.
Элизабет еще раз объяснила причину своего звонка. Грей половины не расслышал, пришлось объяснить в третий раз, прокричать имя деда.
– Зачем вам все это? Боже милостивый, столько лет прошло, – раздраженно произнес Грей.
– Простите, мне совсем не хочется докучать вам, я просто стараюсь найти кого-то, кто знал деда, понять, каким он был человеком.
Грей фыркнул.
– Вы помните его? Вы воевали с ним вместе?
– Да, помню.
– Каким он был?
– Каким? Каким? Каким он был? Да бог его знает. Сейчас это никого не волнует.
– Меня волнует. Пожалуйста. Мне правда нужно знать.
На том конце линии раздался какой-то невнятный шум, потом еще. Потом Грей сказал:
– Темноволосый. Высокий. Сирота или что-то вроде того. Суеверный. Это он?
– Я не знаю! – взвыла, сама себя удивив, Элизабет. Интересно, слышит ли этот разговор миссис Кириадес – сквозь стену. – Я хочу, чтобы вы мне сказали.
– Рейсфорд. Господи… – Снова фырканье. – Он был странным. Я хорошо его помню. Настоящий боец. Невероятная выдержка. Но это никогда его особо не радовало. Его что-то мучило.
– Он был добрым человеком? – спросила Элизабет. – Дружил с другими солдатами?
Она не питала уверенности, что в армии принято выражаться именно так, но лучших слов найти не смогла.
– Добрым? Ну, знаете. – Похоже, Грей засмеялся. – Замкнутым, это да.
– Он был… остроумным?
– Остроумным? Что за вопрос! Тогда война шла!
– Но чувство юмора у него было, как вы считаете?
– Полагаю, было. Весьма сдержанное, даже по моим шотландским меркам.
Элизабет чувствовала: к Грею возвращаются воспоминания, и решила нажать на него.
– Что еще вы помните? Расскажите мне все.
– От отпусков он неизменно отказывался. Говорил, что у него нет дома, ехать некуда. Любил Францию. Помню, я навестил его в госпитале, раненого. Году, надо думать, в пятнадцатом. Нет, в шестнадцатом.
Грей потратил несколько минут на попытки датировать это посещение. Элизабет перебивала его, но тщетно.
– А что-то еще? У него были друзья? Кто-нибудь, с кем я могу поговорить, кто помнит его?
– Друзья? Не думаю. Нет, был один сапер. Как его звали, уже не помню. Рейсфорд был одиночкой.
– Но хорошим солдатом.
Грей задумался, линия потрескивала.
– Он был отличным бойцом, но это не одно и то же.
В трубке зазвучал голос миссис Грей.
– Простите, но я вынуждена прекратить ваш разговор. Муж непривычен к долгим беседам, и мне не хочется, чтобы он переутомился. Понимаете?
– Конечно, – сказала Элизабет. – Я так благодарна вам обоим. Надеюсь, я не очень вам помешала.
– Нисколько, – ответила миссис Грей. – Есть человек, которому муж одно время писал. Его фамилия Бреннан. Он сейчас в Саутенде, в доме престарелых. Называется «Звезда и Подвязка». Это недалеко от Лондона.
– Огромное вам спасибо. Вы очень добры.
– До свидания.
Трубка со стуком легла на аппарат.
В наступившей тишине Элизабет услышала буханье музыки в квартире наверху.
2
Заводиться шведский седан в который раз отказался, и Элизабет пришлось ехать от Фенчёрч-стрит поездом, составленным из недавно появившихся на британской железной дороге открытых, с проходом посередке вагонов, сиденья которых были обшиты новеньким оранжевым плюшем. Она купила с разъезжавшей по вагону тележки кофе, поморщилась, когда обжигающе горячая жидкость просочилась из-под крышки стаканчика и попала ей на руку. Когда кофе чуть остыл, выяснилось: напиток настолько пропитался витающими в воздухе ароматами дизельного топлива и сигаретных окурков, что трудно было сказать, где кончается один и начинается другой. Отопление вагона работало в полную силу, и казалось, что большинство пассажиров, глядевших в окно на проплывавшие мимо эссекские равнины, было на грани обморока.
Днем раньше Элизабет созвонилась со старшей медсестрой дома престарелых, и та сказала, что многого ожидать от Бреннана не стоит, но если Элизабет приедет, он с ней встретится. Предстоявшее свидание с человеком той давней эпохи волновало Элизабет. Она чувствовала себя историком, который, перерыв немало трудов по интересующей его теме, вдруг получил в свое распоряжение никому не известный первоисточник. Бреннан рисовался ее воображению не очень ясно. Она понимала, конечно, что он стар и даже, судя по словам сестры, дряхл, но все равно почему-то представляла его себе в мундире и при пистолете.
Когда она вышла из здания вокзала в Саутенде, лил дождь. Элизабет села в стоявшее на площади синее такси. Машина ехала по поблескивавшим улицам, потом по набережной, мимо длинного заброшенного пирса и обветшалых отелей времен Регентства. Такси поднялось на холм, и водитель указал Элизабет на косу, возле которой стояло суденышко, ловившее рыбу посредством огромного всасывающего шланга, протянутого к самому краю косы. Приют оказался большой викторианской постройкой из красного кирпича, едва различимой под паутиной пожарных лестниц. Элизабет расплатилась с таксистом и вошла внутрь. К стойке регистраторши вели каменные ступени. От вестибюля во всех направлениях расходились просторные коридоры с высоченными потолками. Регистраторша была пухленькой женщиной в сиреневом кардигане и очках в черепашьей оправе.
– Он вас ждет?
– Думаю, да. Я договорилась со старшей сестрой, миссис Симпсон.
Регистраторша набрала на телефоне две цифры.
– Да. Посетительница к Бреннану. Хорошо, да. – Она положила трубку и сказала: – К вам сейчас выйдут.
И снова взяла со стойки журнал, который читала перед появлением Элизабет.
Элизабет взглянула вниз, на свою юбку, стряхнула с нее пылинку.
Появилась женщина в форме медицинской сестры, представилась: миссис Симпсон.
– Вы к Бреннану, да? Если не возражаете, заглянем на минутку в мой кабинет.
Пройдя несколько ярдов по коридору, они вошли в жарко натопленную комнатку с несколькими канцелярскими шкафами. На стене висел календарь с фотографией: котенок в корзинке. На столе – горшок с паучником, чьи зеленые с белым побеги свисали почти до пола.
– Вы ведь у нас впервые, верно? – спросила миссис Симпсон.
Она оказалась на удивление молодой пергидрольной блондинкой с ярко накрашенными губами. Форма сидела на ней как-то криво.
– Вы должны понять одну вещь: некоторые из наших постояльцев провели здесь почти всю жизнь. Приют – это все, что они знают и помнят. – Она подошла к шкафу, вытащила папку. – Да. Вот он, ваш мистер Бреннан. Принят в девятьсот девятнадцатом. Выписался в двадцать первом. Вернулся в двадцать третьем. С тех пор здесь, живет за государственный счет. Родственников в живых не осталось. Сестра умерла в пятидесятом.
Элизабет быстро прикинула: Бреннан провел в приюте почти шестьдесят лет.
– В большинстве своем наши старожилы очень невежественны. Совершенно не в курсе того, что происходит в мире. Мы стараемся, чтобы они слушали радио, читали газеты, но они плохо понимают, о чем идет речь.
– А что с ним стряслось, с мистером Бреннаном?
– Ампутация, – ответила миссис Симпсон. – Сейчас посмотрю. Да. Ранен во время последнего наступления, в ноябре девятьсот восемнадцатого. При разрыве снаряда. Левую ногу отняли в полевом госпитале. Вернулся в Англию. Госпиталь в Саутгемптоне. Переведен в Северный Миддлсекс, затем в Рохамптон. К нам попал в сентябре девятнадцатого. Ну, а кроме того, шок от контузии. Знаете, что это значит?
– Психическая травма?
– Да, в общем и целом. Слабоумие. Кто-то с этим справляется, кто-то нет.
– Ясно. А он сможет понять, кто я? То есть если я объясню, зачем приехала?
– Похоже, я недостаточно ясно выразилась. – За благовоспитанностью миссис Симпсон замаячило раздражение. – Этот человек живет в собственном мире. Как и все они. Наш их нисколько не интересует. Разумеется, некоторые на это попросту не способны. Но они получают здесь все. Пищу, одежду, все.
– А посетители у него часто бывают?
Миссис Симпсон усмехнулась.
– Часто? Скажете тоже! Последним был… – Она справилась в лежавшей перед ней папке. – Последней была его сестра. В девятьсот сорок девятом.
Элизабет опустила взгляд на свои ладони.
– Ну хорошо, если вы готовы, я отведу вас к нему. Не ждите слишком многого, ладно?
Они пошли по зеленому линолеуму коридора. Кирпичная кладка стен была закрыта плиткой до половины человеческого роста, а дальше уходила к цилиндрическому своду потолка, с которого свисали на длинных витых шнурах желтые лампы.
Сделав поворот, за ним еще один, они миновали наполненные корзины для белья, затем две вращающиеся двери, из-за которых пахнуло капустой и мясной подливой, впрочем, ароматы эти быстро сменились вездесущим запахом дезинфекции. И наконец – синяя дверь.
– Комната отдыха, – сообщила миссис Симпсон. И распахнула дверь. Вдоль стен во множестве сидели старики, одни в инвалидных креслах, другие – в обычных, со светло-коричневой пластиковой обивкой.
– Он у окна.
Элизабет пересекла комнату, стараясь набирать в легкие поменьше жаркого затхлого воздуха, который попахивал еще и мочой, и подошла к маленькому сидевшему в инвалидном кресле мужчине. Ноги его прикрывал плед.
Она протянула ему руку. Он поднял взгляд вверх и руку принял.
– Не тот, – сказала от двери миссис Симпсон. – У следующего окна.
Элизабет улыбнулась мужчине, выпустила его руку, сделала еще несколько шагов. Пол в центре комнаты был застлан ковром – оранжевым, с коричневым рисунком. Зря она сюда приехала.
Еще один старик сидел в инвалидном кресле, точно птица на жердочке. На носу – толстые очки, скрепленные с одной стороны клейкой лентой. За ними Элизабет увидела во