Дождавшись, когда Джуба освежится, Ганданг махнул рукой, отсылая жен и детей. Супруги наконец остались вдвоем и могли говорить как близкие друзья, которыми они и были на самом деле.
— Как здоровье Номусы? — спросил Ганданг.
Он не только не разделял преданной любви Джубы к доктору в миссии Ками, но и с большим подозрением относился к чужой вере, которую приняла старшая жена. Во время войны именно отряд Ганданга атаковал малочисленный дозор Вильсона на берегу Шангани и убил всех до единого бойцов. Среди раздетых догола трупов, на белой коже которых резко выделялись оставленные ассегаями кровавые раны, лежало тело первого мужа Номусы. Там, где пролилась кровь, любви быть не может. Тем не менее Ганданг уважал белую женщину. Он знал ее с тех пор, как познакомился с Джубой, и видел, как упорно она пытается защитить народ матабеле. Номуса была другом и советником короля Лобенгулы и помогла тысячам больных и умирающих матабеле, поэтому в вопросе Ганданга прозвучало искреннее беспокойство.
— Удалось ли ей избавиться от злых духов, которых она напустила на себя, выпив кровь девушки?
Сведения об эксперименте Робин с переносом малярии неизбежно исказились при пересказе, приняв налет колдовства.
— Она вовсе не пила ее кровь!
Джуба попыталась рассказать, что кровь была взята во благо народа матабеле, но объяснение вышло неубедительное: она и сама толком не понимала, что к чему. Заметив недоверие в глазах Ганданга, она прекратила бесполезные попытки и спросила про любимого первенца:
— А где Базо?
— В холмах, вместе с остальными молодыми мужчинами, — ответил Ганданг.
Холмы Матопо служили для матабеле убежищем в смутные времена.
— Что-то стряслось? — встревожилась Джуба.
Ганданг пожал плечами:
— Теперь неприятности случаются одна за другой.
— Что на этот раз?
— Пришли канка и передали приказ Сияющего Глаза отправить двести молодых мужчин на новую золотую шахту на юге, ту самую, которая принадлежит Хеншо.
Матабеле ненавидели предателей, служивших в полиции компании, и презрительно называли их канка — шакалы, приравнивая к пожирателям падали, поедающим остатки львиной добычи.
— Ты отказался отправить юношей на работу?
— Я сказал этим шакалам, что белые забрали у меня щит и ассегай, а также мою честь вождя, поэтому я потерял право приказывать юношам копать ямы для белых или строить дороги.
— И теперь Сияющий Глаз идет сюда?
В голосе Джубы звучала покорность. Ход игры был известен заранее: приказ, неповиновение, противостояние. Она уже видела все это и была по горло сыта мужским самолюбием и мужскими войнами, смертями, увечьями и страданиями.
— Да, — согласился Ганданг. — Не все канка предатели. Один из них сообщил, что Сияющий Глаз идет сюда во главе отряда из пятидесяти человек, поэтому все молодые мужчины ушли в холмы.
— А ты остался? Один, без оружия, ты собираешься встретить Сияющего Глаза и пятьдесят вооруженных воинов?
— Я никогда в жизни ни от кого не бегал, — невозмутимо ответил Ганданг.
Глядя на суровое, привлекательное лицо и словно впервые заметив изморозь на черных волосах, Джуба задохнулась от любви к мужу и гордости за него.
— Ганданг, мой повелитель, старые времена прошли. Все изменилось. Сыновья Лобенгулы стали мальчиками на побегушках в краале Лодзи далеко на юге, у большой воды. Импи рассеяны. В наши земли пришел новый бог, добрый бог Иисус. Все изменилось, и мы тоже должны измениться.
Ганданг долго молчал, не сводя взгляда с другого берега реки, и будто не слышал слов жены. Потом со вздохом взял щепотку красного табака из висящего на шее оленьего рога. Чихнув, вождь протер глаза и посмотрел на Джубу:
— Ты часть меня. Твой первенец — мой сын. Если я не доверяю тебе, как я могу доверять самому себе? Поэтому я скажу тебе, что старые времена еще вернутся.
— Как это, господин мой? — удивилась Джуба. — Что за странные вещи ты говоришь?
— Так сказала умлимо. Ей было видение. Народ вновь получит свободу…
— Умлимо? Но ведь это она послала импи под огонь пулеметов на берегах Шангани и Бембези, — с горечью прошептала Джуба. — Умлимо проповедует войну, смерть и мор. Теперь пришел новый бог — Иисус, бог мира.
— Мира? — В голосе Ганданга тоже звучала горечь. — Если он проповедует мир, то белые не очень-то прислушиваются к своему богу. Спроси зулусов, какой мир они нашли в Улунди, спроси призрак Лобенгулы о мире, принесенном в Матабелеленд.
Джуба промолчала, смиренно склонив голову, — в этом она тоже не совсем понимала объяснения Номусы.
Убедившись, что жена не собирается спорить, Ганданг продолжил:
— Пророчество умлимо состоит из трех частей, и одна уже сбылась. Полуденное солнце потемнело от крыльев саранчи, листья деревьев облетели весной. Это уже случилось, и нам пора точить лезвия ассегаев.
— Но белые сломали ассегаи!
— В холмах родилась новая сталь… — Ганданг невольно понизил голос до шепота. — Горны кузнецов розви пылают день и ночь, расплавленное железо течет рекой, словно воды Замбези.
Джуба в изумлении уставилась на мужа:
— Кто это сделал?
— Твой сын Базо.
— Пулевые раны все еще не зажили на его теле.
— Тем не менее он вождь из рода Кумало, — с гордостью прошептал Ганданг. — Настоящий мужчина.
— Один-единственный мужчина! — возразила Джуба. — А где же боевые отряды?
— Импи тайно собираются в укромных местах и снова учатся тому, что еще не успели забыть.
— Ганданг, мой повелитель, мое сердце вновь разрывается, слезы набухают в глазах, как грозовые тучи летом. Неужели не избежать новой войны?
— Ты дочь матабеле, чистокровная занзи с юга. Отец твоего отца последовал за Мзиликази, твой отец проливал кровь за Мзиликази, а твой сын за Лобенгулу, отчего же ты задаешь такой вопрос?
Джуба молчала: если в глазах Ганданга горит огонь, спорить бесполезно. Когда снисходит безумие битвы, места для рассудка не остается.
— Джуба, моя Маленькая Голубка, как только пророчество умлимо войдет в силу, для тебя тоже найдется работа.
— Что именно мне нужно сделать, мой господин?
— Женщины должны будут отнести лезвия ассегаев, завернув их в одеяла и связки травы, туда, где ждут импи.
— Да, мой господин, — бесстрастно ответила Джуба и опустила глаза под жестким горящим взглядом мужа.
— Белые люди и канка не заподозрят женщин и позволят им свободно передвигаться по дорогам, — продолжал Ганданг. — Теперь, когда жены короля погибли или разбежались, ты мать народа. Ты соберешь молодых женщин, научишь их, что делать, и проследишь, чтобы они передали сталь в руки воинов в тот момент, который предвидела умлимо, — в то время, когда крест поглотит безрогий скот.
Джуба медлила с ответом, опасаясь вспышки гнева. Гандангу пришлось надавить на нее:
— Женщина, ты слышала мои слова, ты знаешь свой долг перед мужем и народом.
Только тогда Джуба подняла голову и заглянула вглубь темных горящих глаз:
— Прости меня, мой повелитель. Я не могу исполнить твой приказ. Не могу приложить руку к тому, чтобы снова принести горе на эту землю. Не могу вновь услышать плач вдов и сирот. Пусть другая отнесет окровавленную сталь.
Джуба ожидала вспышки гнева и терпеливо вынесла бы ее, как это бывало сотни раз, однако теперь в глазах мужа мелькнуло нечто незнакомое — презрение. Она растерялась.
Ганданг встал и пошел к реке. Джуба хотела броситься следом и упасть мужу в ноги, но вспомнила слова Номусы: «Господь милосерден, тем не менее путь, уготованный Им для нас, невероятно суров».
И Джуба поняла, что не может двинуться с места. Пойманная между двумя мирами, она не знала, какой долг важнее, и душа ее словно разрывалась пополам.
Остаток дня Джуба просидела в одиночестве под смоковницей. Скрестив руки на груди, она покачивалась, будто успокаивая плачущего ребенка, и не находила утешения. Наконец она подняла взгляд и с облегчением увидела двух своих служанок. Поглощенная горем и растерянностью, Джуба даже не слышала, как девушки подошли, возможно, они давно сидели рядом.
— Я вижу тебя, Руфь, — кивнула она. — И тебя тоже, Имбали, мой Маленький Цветок. Почему вы такие грустные?
— Мужчины ушли в холмы, — прошептала Руфь.
— И забрали ваши сердца… — Джуба улыбнулась тепло и печально, будто вспоминая пылкую страстность собственной юности и сожалея, что теперь огонь почти угас.
— Каждую одинокую ночь я мечтала лишь о моем прекрасном муже, — пробормотала Руфь.
— А также о славном сыне, которого он тебе подарит, — фыркнула Джуба. Она знала об отчаянном желании девушки забеременеть и поддразнивала, любя. — Лелеса, Молния, — у твоего мужа отличное имя.
Руфь повесила голову.
— Не дразни меня, Мамевету, — жалобно попросила она.
Джуба повернулась к Имбали:
— А ты, Маленький Цветок, тебе тоже не хватает пчелки, которая пощекочет твои лепестки?
Девушка хихикнула, прикрыв рот ладонью, и заерзала от смущения.
— Мамевету, если мы тебе нужны, то останемся с тобой, — искренне предложила Руфь.
Джуба заставила их помучиться еще несколько секунд.
Какие упругие и аппетитные тела у этих девочек, каким пылом горят их темные глаза, как им хочется насладиться всем, что можно получить от жизни!
Джуба с улыбкой хлопнула в ладоши:
— Идите уж! Кое-кто другой нуждается в вас больше, чем я. Идите, ваши мужчины ждут.
Девушки завопили от радости и, отбросив все церемонии, с восторгом обняли Джубу.
— Ты солнце и луна одновременно! — заявили они и бросились готовиться к путешествию в холмы.
Радость девушек немного облегчила горе Джубы, но с наступлением ночи ее не позвали в хижину Ганданга, и боль нахлынула с новой силой. В одиночестве Джуба плакала, пока не уснула, однако даже сон не принес избавления — в нем пылало пламя и пахло гниющей плотью. Джуба вскрикивала во сне, но некому было услышать ее крики и разбудить.