— Гуга мзимба! Сала нллизийо! — Хотя наши тела измотаны, наши сердца верны!
Со звонким криком «Й-и-е!» матабеле дружно опустили кирки, со стуком вонзив их в твердую, как камень, землю.
Высвободив кирку, каждый сделал шаг вперед и приготовился. Базо вновь запел:
— Маленькие черные муравьи могут съесть жирафа!
И все повторилось сначала. Потом еще и еще раз, сотни раз, пока пот не залил тела и не заклубилась в воздухе красная пыль.
Базо размашисто шел обманчиво легкой походкой, не замедляя и не ускоряя шаг, несмотря на крутизну склонов. Долгие недели он и не замечал, насколько его раздражала работа, пока не вырвался на свободу, и теперь наслаждался ею.
Давным-давно Базо махал киркой и лопатой на алмазной шахте в Кимберли. В те времена Хеншо работал вместе с ним, и они превратили бесконечный изматывающий труд в состязание. Работа наливала тела силой, но калечила души. В конце концов оба не выдержали и сбежали вместе.
С тех пор Базо испытал дикую радость и божественное безумие жуткого момента, когда «рога буйвола» смыкаются, сражался против врагов короля и убивал их, заслужил почести и уважение соратников, сидел на королевских советах с обручем индуны на голове, побывал на краю черной реки, заглянув в запретную страну по имени Смерть, а теперь осознал еще одну истину: возвращаться назад больнее, чем идти вперед. Монотонность тяжелого физического труда раздражала сильнее после славных достижений, которые остались в прошлом.
Тропа спускалась к реке, исчезая в густых зеленых зарослях, точно змея в норе. Базо вошел в мрачный туннель и замер. Правая рука инстинктивно потянулась к несуществующему ассегаю, висевшему на кожаном шнурке под длинным щитом, которого тоже не было: привычка — вторая натура. Щит давно сожгли на костре вместе с десятью тысячами других щитов, а наконечник копья разбили на наковальне кузницы БЮАК.
Базо разглядел, кто идет ему навстречу по узкому проходу в прибрежном кустарнике, и сердце бешено заколотилось в груди, хотя опасаться было нечего.
— Я вижу тебя, господин, — негромко приветствовала мужа Танасе.
Она оставалась такой же стройной, как и в те времена, когда Базо захватил ее в плен в крепости колдуна Пембы: длинные изящные ноги, тонкая талия, лебединая шея, похожая на стебелек прелестной черной лилии.
— Почему ты оказалась так далеко от поселка? — недовольно спросил Базо.
Танасе почтительно опустилась на колени и тихонько хлопнула в ладоши:
— Я увидела, что ты возвращаешься, Базо, сын Ганданга.
Базо удивился — ведь он шел очень быстро, откуда она могла узнать?.. Он собрался было задать вопрос, но передумал, почувствовав мурашки суеверного трепета. Жена до сих пор иногда вгоняла Базо в дрожь, похоже, Танасе сохранила часть магического дара умлимо.
— Я вижу тебя, господин, — повторила Танасе. — И мое тело тянется к твоему, как голодный младенец, проснувшись, тянется к материнской груди.
Базо обхватил лицо жены ладонями, вглядываясь в него, точно в редкостный красивый цветок. Понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к тому, как Танасе говорит о тайных желаниях тела. Согласно обычаю матабеле, женщине не следует выказывать удовольствие от акта продолжения рода, а также говорить об этом, подобно мужчинам. Она должна служить всего лишь покорным сосудом для семени мужа, готовым тогда, когда он пожелает, в остальное же время вести себя скромно и незаметно.
Танасе была другой. У колдунов она научилась некоторым вещам, которые поначалу ужаснули Базо. Однако по мере того, как жена раскрывала все новые умения, ужас перешел в восхищение. Танасе знала, как делать мази и благовония, способные возбудить мужчину, даже если он смертельно устал или изранен в битве. Она умела говорить и смотреть так, что каждое слово, каждый взгляд жалили подобно стреле. Ее пальцы безошибочно находили чувствительные места на теле Базо, о которых он и сам не подозревал, играя на них, будто на клавишах маримбы, и давая ему мужскую силу, о которой он раньше и мечтать не мог. Собственным телом Танасе умела пользоваться лучше, чем Базо владел ассегаем, и наносила не менее точные удары. Она могла сокращать и расслаблять любой мускул по отдельности независимо от остальных и либо вызвать у мужа стремительную безудержную разрядку, либо заставить его парить, словно зависший в небе коршун.
— Разлука была слишком долгой, — прошептала она, стрельнув глазами. От интонации и взгляда у Базо перехватило дыхание и заколотилось сердце. — Я пошла тебе навстречу, чтобы мы могли немного побыть вдвоем, подальше от посторонних глаз и восторженных криков сына.
Танасе отвела его в заросли и, сняв кожаную накидку, расстелила ее на мягкой подстилке из опавших листьев.
Когда буря страсти миновала, ноющее напряжение покинуло тело Базо и он вновь задышал мерно и глубоко, а глаза стали закрываться от умиротворенной усталости, которая следует за жаркими объятиями, Танасе приподнялась на локте и с почтительным восторгом погладила лицо мужа.
— Байете! — тихонько сказала она.
Базо вздрогнул и широко раскрыл глаза: так обращались исключительно к королям. Взглянув на жену, он убедился, что, в отличие от него самого, после любовных утех Танасе все еще полна сил и к тому же вовсе не шутит.
— Байете! — повторила она. — Тебя смущает королевское приветствие, мой славный Топор с острым лезвием? Но почему?
Внезапно Базо вновь почувствовал на коже мурашки суеверного страха и в то же время разозлился.
— Думай, что говоришь, женщина! Не гневи духов глупой болтовней!
Танасе улыбнулась хищной кошачьей улыбкой и прошептала ему на ухо:
— Базо, храбрейший из храбрых и сильнейший из сильных, если это просто глупая болтовня, то почему ты так испугался? Ты, в жилах которого течет чистейшая кровь занзи? Сын Ганданга, сына Мзиликази, разве ты не мечтаешь о маленьком копье из красного дерева, которым владел Лобенгула? Сын Джубы, правнук могущественного Дингисвайо, более знатного, чем его протеже Чака, который стал королем зулусов, разве ты не чувствуешь, как в твоих жилах бурлит королевская кровь? Разве не влечет тебя к тому, о чем ты не осмеливаешься говорить вслух?
— Женщина, ты сошла с ума! Пчелы заползли в твою голову и лишили тебя рассудка!
Танасе лишь улыбнулась и провела по его векам кончиком пальца.
— Разве ты не слышишь рыданий вдов Шангани и Бембези? «Наш отец Лобенгула умер, мы остались сиротами, и некому нас защитить!» — говорят они. Разве ты не видишь, как мужчины Матабелеленда, лишенные оружия, умоляют духов дать им короля? «Нам нужен король!» — восклицают они.
— Есть Бабиаан, — прошептал Базо. — Сомабула и Ганданг. Они братья Лобенгулы.
— Они старики, дряхлые старики, и огонь потух в их глазах!
— Танасе, не говори так!
— Базо, мой муж, мой король, разве ты не видишь, на кого устремляются взоры всех индун на совете племени?
— Ты с ума сошла! — покачал он головой.
— Разве ты не знаешь, чьего решения они ждут, не видишь, что даже Бабиаан и Сомабула слушают, когда говорит Базо?
Она закрыла ему рот ладонью, пресекая протесты, и одним движением вновь оседлала его, и Базо с изумлением понял, что снова готов и возбужден до предела.
— Байете, сын королей! Байете, отец королей, чьи потомки будут править, когда белых людей опять поглотит океан, который их изрыгнул! — яростно вскрикнула Танасе.
Базо судорожно закричал: ему показалось, что из тела выжали саму душу и вложили вместо нее чудовищное навязчивое стремление, которое будет сжигать его изнутри, пока он не возьмет в руку копье — символ монарха нгуни.
Они шли рядом, рука в руке, хотя у матабеле это не принято: жена всегда идет позади мужа, неся на голове свернутую подстилку для сна. Но Базо и Танасе были словно дети, захваченные лихорадочным сном. Добравшись до перевала, Базо обнял жену и крепко прижал к себе, чего не делал никогда в жизни.
— Если я топор, то ты лезвие, потому что ты — часть меня, причем самая важная.
— Господин мой, вместе мы пробьемся сквозь любые препятствия! — убежденно заявила она и, вырвавшись из его объятий, достала из вышитой бусами сумочки на поясе что-то серое и пушистое. — У меня есть для тебя подарок, который придаст твоему храброму сердцу еще больше храбрости и закалит волю, сделав ее тверже стали. — Привстав на цыпочки, Танасе завязала на лоб мужа полоску меха. — Носи эту шкурку крота в знак прошлых и будущих побед, индуна «кротов, роющих под горой». Скоро наступит день, когда мы заменим ее пятнистой шкурой леопарда, украшенной голубыми перьями райского журавля.
Она взяла его за руку и повела вниз по склону. Не успели они дойти до покрытой травой равнины, как Базо остановился и склонил голову, прислушиваясь. Сухой ветерок доносил слабые хлопки, будто пузырьки лопались на поверхности кипящей каши.
— Ружья, — сказал он. — Стреляют далеко, но их много!
— Так и есть, господин, — ответила Танасе. — С тех пор как ты ушел, ружья шакалов Сияющего Глаза не переставали трещать, словно старухи, опьяневшие от пива.
— В стране свирепствует ужасная болезнь, — обратился генерал Мунго Сент-Джон к своей аудитории, выбрав в качестве кафедры глиняный муравейник. — Она передается от одного животного к другому, как лесной пожар переносится от дерева к дереву. Если мы не остановим заразу, то весь скот падет.
У подножия муравейника стоял сержант Эзра, громко переводя слова генерала молчаливым слушателям, сидевшим на корточках. Здесь собралось почти две тысячи людей, жители всех деревень, построенных на берегу реки Иньяти вместо разрушенных краалей боевых отрядов Лобенгулы.
В первых рядах сидели мужчины — на внешне бесстрастных лицах блестели внимательные глаза. Позади взрослых устроились подростки и мальчики, еще не принятые в ряды воинов, — муджиба, пастухи, чья жизнь была тесно связана со скотом племени: происходящее касалось их напрямую. Женщин на индаба не допустили, потому что речь шла о вещах серьезных.