— Джордан! Ну зачем кому-то подделывать банковские отчеты, которые легко можно проверить?
— Я имел в виду не отчеты, а письмо.
— Ты ведь признался, что сам его написал.
— Да, но не эту страницу!..
Мистер Родс холодно и равнодушно посмотрел на него:
— Я пришлю бухгалтера из городского офиса компании, чтобы он вместе с тобой проверил хозяйственные счета и провел инвентаризацию. Ключи ты, разумеется, передашь Арнольду. После этого я прикажу бухгалтеру выписать тебе чек на сумму трехмесячного жалованья, хотя, как ты понимаешь, о рекомендательном письме речи быть не может. И будь любезен съехать отсюда до моего возвращения из Родезии.
— Мистер Родс…
— Нам не о чем больше говорить.
Мистер Родс и сопровождающие его лица, включая Арнольда, отправились на северном экспрессе в Матабелеленд через Кимберли три недели назад, и все это время Джордан занимался приведением в порядок счетов и инвентаризацией.
Мистер Родс больше не разговаривал с Джорданом. Арнольд дважды передал краткие инструкции, и Джордан сумел сохранить достоинство и не стал бросать напрасные обвинения в лицо торжествующему сопернику. Мистера Родса он видел всего три раза: дважды из окна своего кабинета — возвращающимся с долгих бесцельных прогулок по сосновым лесам и в последний раз — на железнодорожной станции во время отъезда.
Сегодня, как и каждый вечер за последние три недели, Джордан остался один. Слуг он отпустил пораньше и, прежде чем запереть двери огромного особняка, лично проверил кухню и хозяйственные помещения.
Одетый в китайский парчовый халат — подарок мистера Родса на двадцать пятый день рождения, — Джордан медленно шел по выстланным коврами коридорам, освещая себе путь масляной лампой.
В душе все сгорело, словно обугленный лесным пожаром ствол, продолжающий дымиться изнутри. Джордан прощался со старинным зданием и живущими в нем воспоминаниями.
Он с самого начала принимал участие в перепланировке и перестройке Гроте-Схюра и провел много часов, слушая беседы архитектора Герберта Бейкера и мистера Родса, делая заметки и порой, с разрешения мистера Родса, внося предложения.
Именно Джордан предложил использовать стилизованное изображение каменного сокола из древних руин Зимбабве в качестве символа дома. Стойки перил на главной лестнице были вырезаны в форме этой великолепной хищной птицы, сидящей на пьедестале, украшенном узором из треугольных зубцов. Соколы были изображены и на отшлифованном граните огромной ванны в хозяйских покоях, и на фреске, украшающей стену столовой, а четыре копии статуи служили ножками письменного стола мистера Родса.
Этого сокола Джордан помнил с тех пор, как помнил себя. Статую привез Зуга Баллантайн, обнаруживший семь одинаковых идолов в древнем храме: он выбрал лучше всего сохранившееся изваяние, оставив остальные там, где их нашел.
Почти тридцать лет спустя Ральф Баллантайн, пользуясь записями и картами, составленными отцом, вернулся в великий город Зимбабве. Шесть статуй по-прежнему лежали в храмовом дворе, где их оставил Зуга. Ральф заранее подготовился к поездке, он погрузил изваяния на волов и, несмотря на попытки воинов-матабеле остановить его, ускользнул вместе с сокровищем на юг, за реку Шаши. В Кейптауне группа предпринимателей во главе с мультимиллионером Барни Барнато заплатила Ральфу немалую сумму и подарила каменные фигуры музею Южной Африки в Кейптауне, где шесть соколов выставили на всеобщее обозрение. В музее Джордан целый час простоял перед статуями, не в силах оторвать от них взгляд, хотя для него настоящая магия воплощалась в самом первом изваянии, привезенном отцом. Именно этот сокол всегда служил балластом, не позволяющим перевернуться фургону Баллантайнов во время путешествий по обширному африканскому вельду. Тысячи ночей провел Джордан в походной койке, расположенной прямо над статуей, и дух каменной птицы каким-то образом стал частью его самого.
Когда семейство наконец добралось до алмазных приисков в Кимберли, идола вытащили из фургона и поставили под деревом верблюжьей колючки, которое росло в лагере. Алетта Баллантайн заразилась свирепствовавшей на приисках лихорадкой и умерла, после смерти матери каменная птица стала играть еще большую роль в жизни Джордана.
Он назвал сокола Великий канюк в честь богини североамериканских племен и с огромным интересом изучил предания о ней, собранные Фрэзером в книге «Золотая ветвь», описывающей магию и верования различных народов. Оказывается, Великий канюк — прекрасная женщина, которую увели в горы. Для юного Джордана Великий канюк и статуя птицы сплелись воедино с образом матери. Втайне от всех он придумал слова обращения к богине и по ночам, когда все спали, потихоньку приносил Великому канюку припрятанную для жертвоприношения пищу, поклоняясь статуе согласно им самим созданным ритуалам.
Когда Зуга остался без средств к существованию и, неохотно уступив настояниям мистера Родса, продал ему каменного сокола, юноша был безутешен, пока не получил возможность поступить на службу к мистеру Родсу и остаться рядом со статуей. Теперь Джордан мог поклоняться сразу двум божествам: Великому канюку и мистеру Родсу. Даже повзрослев, Джордан продолжал относиться к статуе с трепетом, хотя и обращался к ней очень редко, вспоминая свои детские ритуалы поклонения лишь во времена глубоких душевных переживаний.
Теперь, когда он потерял смысл жизни, его неудержимо влекло к каменному соколу — в последний раз.
Джордан медленно спустился по главной лестнице, поглаживая по пути столбики балюстрады, вырезанные в виде уменьшенных копий статуи.
В обширной прихожей пол был выложен плитками черного и белого мрамора, словно шахматная доска. На тяжелой двери из красного тика блестела ручка из отполированной меди. В свете лампы, которую нес Джордан, причудливые тени плыли по мраморному полу и метались, будто летучие мыши, под высоким резным потолком. Посреди прихожей стоял массивный стол с серебряными подносами для почты и визитных карточек посетителей. Между ними высилась созданная руками Джордана декоративная композиция из высушенных веточек протеи.
Джордан поставил лампу из севрского фарфора на стол, точно на языческий алтарь, и, отступив назад, медленно поднял голову. Каменная птица из Зимбабве занимала высокую нишу, охраняя вход в Гроте-Схюр. Невозможно было не почувствовать магическую силу статуи, — казалось, молитвы и заклинания древних жрецов Зимбабве все еще витают в воздухе, а кровь жертв запятнала мраморный пол дрожащими тенями. Пророчества умлимо, избранницы древних духов, наделяли изваяние жизненной силой.
Зуга Баллантайн своими ушами слышал предсказания умлимо из ее уст и слово в слово записал их в дневнике. Джордан перечитывал записи сотни раз и, выучив их наизусть, сделал частью собственного ритуала обращения к богине. «До их возвращения не будет мира в королевствах Мамбо и Мономотапа, ибо белый орел будет сражаться с черным быком, пока соколы из камня не вернутся в родное гнездо».
Джордан посмотрел на гордую голову птицы, изогнутый хищный клюв и глаза, слепо глядящие на север, где в землях Мамбо и Мономотапа, которые теперь назывались Родезией, белый орел и черный бык вновь сошлись в смертельной схватке. Джордана охватило беспомощное отчаяние, он словно запутался в хитросплетениях судьбы и никак не мог вырваться на волю.
— Сжалься надо мной, о Великий канюк! — Он упал на колени перед статуей. — Я не могу уехать. Не могу оставить ни тебя, ни его. Мне некуда идти…
Джордан взял фарфоровую лампу со стола и высоко поднял ее над головой — в тусклом свете его лицо отливало зеленоватым цветом, будто вырезанное изо льда.
— Прости меня, Великий канюк… — прошептал Джордан и запустил лампой в стену, покрытую резными деревянными панелями.
На мгновение комната погрузилась во тьму. Затем по лужице растекающегося масла пробежал голубоватый огонек, и вдруг полыхнул столб пламени, достав до края длинных бархатных штор на окнах.
Первые клубы дыма окутали стоявшего на коленях Джордана, и он закашлялся. Как ни странно, после первой резкой боли в легких он почти ничего не почувствовал. Каменный сокол под потолком медленно отдалялся, расплываясь перед глазами, на которых выступили слезы.
Пламя низко загудело, вгрызаясь в деревянные панели, и вспыхнуло до потолка. Тяжелая штора прогорела насквозь и, падая, взметнулась, будто раскрывший крылья гигантский стервятник. Горящие крылья из плотного бархата накрыли стоявшего на коленях человека, прижав его к мраморному полу. Задыхаясь в густом дыму, Джордан даже не подумал сопротивляться, и через несколько секунд груда бархата превратилась в погребальный костер, пламя весело полыхнуло, лизнув пьедестал каменного сокола в высокой нише.
— Базо наконец вернулся из долины умлимо, — тихо сказал Исази.
Ральф не скрывал возбуждения.
— Ты уверен? — нетерпеливо спросил он.
Исази кивнул:
— Я сидел у костров его импи и своими глазами видел шрамы от пулевых ранений, сияющие на его груди, точно серебряные медали, своими ушами слышал, как он выступал перед своими амадода, вдохновляя их на предстоящие битвы.
— Где он, Исази? Скажи мне, где его найти!
— Он не один. — Исази вовсе не собирался испортить драматизм рассказа, преждевременно выдав самое главное. — С ним ведьма, его жена. Если Базо настроен воинственно, то эта женщина просто кровожадна! Танасе, избранница темных духов, безжалостна настолько, что, глядя на ее красоту, амадода вздрагивают, словно перед ними нечто невероятно уродливое.
— Где они? — повторил Ральф.
— К Базо также присоединились Зама и Камуза, самые необузданные и отчаянные из молодых индун, и привели с собой свои отряды — три тысячи лучших воинов, не знающих жалости. Во главе с Базо и Танасе эти импи опасны, как раненный в брюхо лев, и смертоносны, как старый буйвол, кружащий в густых зарослях, подстерегая неосторожного охотника…
— Черт побери, Исази! Хватит уже! — зарычал Ральф. — Скажи мне, где он!