— У нас почти пятьдесят минут, — спокойно заметила Софья Бардина, большелобая, с прямыми бровями, с тщательно уложенной прической.
Девушки вошли в квартиру и разбрелись по своим комнатам. Привели себя в порядок и отправились в ближайшую молочную «Гном» — в двух шагах от дома. Заняли два соседних мраморных столика, спросили себе кто молока с пирожками, кто сосисок с капустой, быстро поели и вышли на улицу. До редакции журнала «Вперед», вернее, до дома, где жил Петр Лаврович Лавров, редактор журнала, было ходу двадцать минут, и девушки пустились почти бегом по узким улочкам старого Цюриха среди мирно гуляющих горожан.
Слава богу, не опоздали. Редакцией называлась большая комната в квартире Лаврова, соседняя с его кабинетом. Здесь обычно работал его первый помощник Смирнов; стояло два стола, один у окна, другой под углом к нему, этажерка с журналами и газетами, книжный шкаф и стулья. В комнате набралось человек двадцать пять.
Вошел Лавров, едва фричи уселись все в ряд на длинной скамье. Он поклонился, как человек, хорошо знакомый с каждым из пришедших слушать его. Встречался с собравшимися уже не впервые.
Лаврову недавно исполнилось пятьдесят, и он выглядел человеком своего возраста. Густые усы закрывали всю верхнюю часть его рта, подбородок был чисто выбрит. Косой пробор на две неравные части делил его слегка волнистые волосы. Опущенные брови сообщали лицу выражение глубокой сосредоточенности. Огромный лоб был открыт. Широкий галстук под двубортным жилетом был повязан с изящной небрежностью и вместе с тем тщательно.
— Друзья, — сказал он, обратившись к публике. — Сегодня я испытываю некоторое смущение, потому что в прошлый раз вы просили меня поделиться с вами опытом моего личного участия в исторической Парижской Коммуне марта 1871 года. Смущение мое вызвано тем, что мне приходится говорить о себе самом, о моих работах. Это всегда ставит в неловкое положение говорящего. Но вам известно, что мне уже приходилось писать о роли критически мыслящей личности в истории общественного движения и в революции. Я уже рассказывал вам о том, что произошло в Париже в марте 1871 года, когда была провозглашена Коммуна. Я был, естественно, движим горячим сочувствием к Коммуне и поэтому счел необходимым обратиться к гражданам Франции от себя лично с письмом. Письмо это или обращение начиналось словами: «Граждане, я во Франции чужестранец, но я член Интернационала и полностью сочувствую социальному движению, представленному Парижской Коммуной».
Вы знаете, господа, что в феврале 1870 года я бежал из вологодской ссылки с помощью известного всем вам героического революционера Германа Лопатина. В начале марта того же года я прибыл в Париж. А в сентябре оказался свидетелем провозглашения Французской республики. Я видел, как революционная толпа срывала и топтала орлов империи, я был счастлив тем, что совершалось перед моими глазами во Франции, но мысли мои были обращены к нашей несчастной России, и во имя будущей революции в нашей стране я в меру своих сил и знаний отдался делу Коммуны.
Я познакомлю вас с текстом прокламации, начатой мною почти за два месяца до провозглашения Коммуны —15 января 1871 года. Написана она по-французски, но я переведу ее на русский язык, так как знаю, что не все здесь присутствующие хорошо им владеют. Прокламация частично введет вас в общий курс настроений, охвативших известную часть парижан в канун Коммуны.
Лавров не спеша извлек из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги.
— Прокламация называется «За дело!». Я читаю ее: «За дело трудящихся! За дело, братья по Интернационалу! За дело! Ваше дело — это воцарение истины и справедливости. Ваше дело — это братство всех тружеников на земле. Ваше дело — это борьба до последнего против всех паразитов общества, против всех эксплуатирующих чужой труд…
Рабы боролись против господ, подчинявших их своей воле и награждавших лишь ударами. Подданные боролись против государей, против произвола и невежества, против безжалостных законов, объединяясь в кровопролитных восстаниях. Ученые боролись против отупляющей догматики религий, познавая постепенно вечные законы природы, ища понимания законов общественной жизни. Бедные боролись против богатых с дерзостью разбойников, с самоотверженностью нищих, с упорством батраков.
Настал день, когда над человечеством воссиял великий девиз французской республики «Свобода, равенство, братство». Это было много в условиях старого мира — мира рабства, иерархии, ненависти, но это была лишь заря царства истины и справедливости. Истинный смысл великого девиза французской республики оказалось возможным извратить. Его удалось использовать против трудящихся, как и всякие общие формулы, известные в истории.
Можно ли назвать истинной свободой свободу использовать свои силы для угнетения себе подобных, свободу наслаждаться всякими удовольствиями среди страдающей толпы, свободу эксплуатировать других людей?
Не обманом ли является равенство перед законом, когда эти законы составляются меньшинством, а основная масса людей не имеет ни досуга, ни физической возможности воздействовать на законодательство?
Разве может эксплуататор быть братом эксплуатируемого? Можно ли того, кто присваивает себе плоды труда тысяч, назвать братом несчастных, умирающих с голоду?
Предстоит добиться истинной свободы, истинного равенства, истинного братства. Дело перед нами, оно ждет… За дело же, труженики! За дело, братья по Интернационалу!»
Лавров кончил читать прокламацию, аккуратно сложил лист бумаги и сунул его в карман.
— Как видите, русский революционер-эмигрант в Париже в дни Коммуны и даже в дни, ей предшествовавшие, более всего надеялся на голодных и бесправных трудящихся, призывая их бороться с классом эксплуататоров и паразитов. Но есть ли здесь противоречие с тем, что тот же революционер писал о роли критически мыслящей личности, о необходимости научной подготовки для вступления на общественно-революционную арену? Отнюдь нет. Ведь во главе движения должны стать члены Интернационала — люди, для этого вполне подготовленные. Они-то и примутся за создание справедливой жизни и справедливой организации общества.
— Соня, — шепнула Ольга Любатович, — все это надо хорошенько запомнить.
— Я записываю, — кивнула Бардина.
— Но как за это приняться? — спрашивал лектор. — С чего начать? Вот вопрос. Я отвечу на него, ознакомив вас с тем, как в меру своих сил и знаний пытался помочь разрешить этот вопрос русский эмигрант-революционер во Франции в канун провозглашения Парижской Коммуны.
— Женя, ты слышишь? — прошептала младшая из Субботиных на ухо старшей сестре Евгении. — Какая скромность! Он даже не говорит о себе «я», а просто «русский революционер во Франции»!
— Скромность и величие, — ответила также шепотом Евгения.
— Вот, господа, над чем тогда работал русский политический эмигрант, охваченный горячим стремлением помочь всем, чем он может, трудящимся людям Франции. Это то, что я назвал в те дни «Prospectus». Наука рабочих! Что это значит? И из чего состоит? Наши головы были заняты тем, как помочь малограмотным трудящимся французам, и прежде всего парижанам, в кратчайший срок приобрести необходимые знания. Вот то, что было предложено им. — Лавров стал читать, заглядывая в свою рукопись и почти без запинки переводя ее на русский язык: — ««Наука рабочих» предназначена не для тех, кто имел возможность получить более или менее полное образование в средних или высших школах. Не предназначена она и для детей. Она обращается к взрослым рабочим, которые могут приобретать нужные им знания лишь путем чтения в немногие часы отдыха от тяжелого труда.
Она обращается к рабочим, которые хотят быть полезными гражданами великой единой республики трудящихся, начинающей образовываться в Европе и Америке. Она обращается к тем рабочим, которые поняли трудность борьбы против буржуазии, вооруженной не только несправедливыми законами, подавляющей мощью капитала, но еще и фактическими знаниями, малодоступными рабочим. Против несправедливых законов надо бороться, направив усилия на овладение более высокой, более могучей наукой. Когда рабочие овладеют наукой, победа их будет обеспечена, ведь они обладают уже и численным превосходством и справедливой целью. Наука позволит им понять, какими средствами достигнуть этой цели, как применить свои силы. Рабочим нужна, повторяем, наука более высокая, более могучая, нежели та, которою владеют их противники… Буржуазии эта наука была и остается недоступна, потому что, требуя мелких реформ, устраивая мелкие перевороты, она старается сохранить основу несправедливых общественных отношений и не способна понять цель общественных преобразований. Рабочие эту цель знают, когда дело идет о приближении ее, их не устрашит никакая реформа, никакая революция, они хотят сохранения лишь того, что справедливо и необходимо. И поэтому, как ни трудно рабочим овладеть социальной наукой, они могут добиться этого… Тот, кто не овладел наукой об обществе, не может понять историю.
Для облегчения этого труда мы и предлагаем читателям «Науку рабочих». Она имеет целью удовлетворение не любопытства, но жажды познания. Она даст не мелочные сведения, а понимание общих законов, ясное представление о сгруппированных фактах. Она предлагает не утомительно длинные и сложные рассуждения, но простые, по возможности, объяснения. Те же, кто пожелают приобрести более детальные сведения, ознакомиться с более частными доказательствами, смогут обратиться к специальным трудам». Господа, то, что я прочел вам, является как бы предисловием к «Prospectus», — сказал Лавров. — Сейчас перейду к деталям.
— Да это целая программа! — удивленно сказала Ольга.
— Да, но, увы, не для России, — тихо отозвалась Бардина. — У русских купцов-фабрикантов — никакой науки. А рабочих в России нет.
— Тихо! Слушай.
Лавров сообщил слушателям, что «Наука рабочих» должна была выходить отдельными выпусками по печатному листу в каждом. Книжки «Наука рабочих» должны были составить пятнадцать серий. Он перечислил названия этих серий. Введение. Неодушевленная природа. Жизнь. Человек. Примитивные цивилизации. Великие примитивные государства. Античная цивилизация. Средневековая цивилизация. Ренессанс. Новая Европа. Приготовление Энциклопедии. Революция. Первая половина XIX столетия. Последние годы. Результаты.