— Ух ты! — восторженно кивнул головой Корчной. — И царя?
Петр вдруг подумал: так ли он говорит? Одобрили бы его члены организации Бардина, Джабадари, Ольга Любатович и другие? Ведь никакой программы такой, чтобы все ее приняли, не существует. На том, что царя долой, что землю крестьянам, все сошлись. А вот насчет того, как жизнь устроить потом, после царя и жандармов, после того, как землю у помещиков отберут, разговоров вроде и не велось. Даже неизвестно еще, все ли согласны с тем, чтоб фабрики у купцов отобрать, или надо только потребовать, чтоб мастеровым лучше жилось. Ну да раз единой программы нет, каждый может думать, как ему думается, и Петр Алексеев вправе думать по-своему. Также рассуждают и Барипов, и Егоров, и Агапов. Нет, все правильно.
И дальше повел речь о том, что непременно надо мастеровому народу в России готовиться к будущему всероссийскому бунту, а главное, готовить к нему крестьян. Кого крестьянин лучше послушает, кому больше поверит, как не своему брату крестьянину, поработавшему рабочим-мастеровым на ткацкой фабрике!
— Вы есть лучшие пропагандисты среди крестьян. Это вы помнить должны, братцы, все. Готовьтесь к тому, чтобы крестьянам в деревне объяснить потолковей, зачем нужен им бунт всероссийский, как землю у помещиков отобрать.
Бунт представлялся Алексееву как всеобщее, повсеместное восстание крестьян и их братьев рабочих-мастеровых, на время ушедших в город, не только против деспотической царской власти, но и против помещиков-землевладельцев и против купцов-фабрикантов, нещадных эксплуататоров. Правда, он не представлял себе, как именно должен начаться и может произойти этот бунт, о котором все чаще говорили и Баринов, и Егоров, и Агапов, и прочие мастеровые — члены организации. Но твердо верил, что России необходим бунт, и чем дальше, тем все энергичнее внушал слушателям, что к бунту надо готовиться.
У Лузгина за беседой просидели часа два с поло-виной. Беседу прерывали игрой на гармони, трезвые, поли пьяные песни — для отвода глаз. И снова слушали Петра Алексеева. Петр роздал брошюры и прокламации, объяснил, как и кому давать читать их на фабрике. Сначала ты проверь хорошенько своего собеседника, не донесет ли он на тебя, честный ли он человек. Осторожно поговори с ним о жизни, вызови на откровенность. Потом предложи ему почитать книжку или брошюру. Поговори с ним о крестьянской жизни, о том, что крестьянин с голоду пухнет, а помещик на нем богатеет и что надо крестьянам помочь. Ты завербуй его, поручи ему в свою очередь распространять среди фабричных литературу. И еще. Ежели человек неграмотный, почитай ему вслух тайком, а можешь, так и грамоте обучи. Тебя одного пусть он и знает. Вот так семеро и работайте, пока я вас снова не соберу. Тогда сообщите мне о том, как у вас идет дело. Так и на других фабриках будет происходить. Силу и соберем.
Под конец попросил Лузгина взять гармонь, снова сыграть одну-две песни. Сам первый и затянул будто бы пьяным голосом.
— А со штофом что, Петр? — спросил хозяин квартиры.
— Заткни и спрячь хорошенько. Пригодится еще.
После собрания Петр пошел к Джабадари.
— Иван Спиридонович, как по-твоему, правильно или неправильно призывать мастеровых готовиться к бунту? Как хочешь, я призываю.
— Дорогой Алексеич, у нас же программы нет такой, чтоб все за нее держались. По-моему, ты правильно призываешь. Бунт нужен. А Софья Илларионовна скажет: неправильно, нельзя или рано еще. Цицианов скажет за бунт. А Лидия Фигнер нет. А Ольга Любатович, та — за. Мы не говорили об этом. Чего не хотим, про то знаем. Все согласны. А чего хотим, по обсуждали еще. Запретить тебе говорить о бунте никто не может.
В тот же день Джабадари подошел к Бардиной.
— Вы не думаете, что пора нам договориться, чего мы хотим и какие у нас идеалы?
— Хотите программу?
— Программу по программу, а какой-то устав пашей организации нужен. Записать, что нас объединяет, к чему мы стремимся, какие у кого будут обязанности. Как по-вашему, Софья Илларионовна?
— Надо поговорить с другими, — сказала, подумав, Бардина.
Поговорили, и Ольга Любатович напомнила, что у фричей в Цюрихе был свой устав. Не взять ли этот устав за основу?
— Господа, — предложил Джабадари, — позвольте мне подумать над уставом организации. Я составлю проект, мы все обсудим его, внесем дополнения или исправления, и тогда можно будет его принять.
Ольга настояла на том, чтобы в основе был устав фричей. И передала Джабадари бумажку с переписанным ею уставом.
Стали ждать, когда Джабадари закончит проект, спорили об уставе. Мнения разделились не на два — на несколько русел. Вдруг стало очевидным, что люди в организации мыслят по-разному.
— Друзья, — говорил Джабадари, — организация наша растет, успехом ее мы можем быть довольны. Мы все народники и считаем, что социализм в России может быть построен на основе крестьянской общины. С другой стороны, нельзя закрывать глаза на то, что чисто народническая традиция нами нарушена. С кем мы работаем? Мы работаем не с крестьянами в деревне, а с выходцами из деревни в городе. Я считаю это правильным делом. Нам для дальнейшей работы нужна программа действий. Нам нужно договориться обо всем. Короче, мое предложение — созвать съезд нашей организации, обсудить устав, дать организации название, решить, как мы должны дальше работать.
Предложение Джабадари встречено было всеми так, словно вопрос о съезде каждый решил для себя давно и спорить тут не о чем.
Будущий съезд стали называть учредительным съездом организации. Где собираться участникам съезда — вопроса не возникало. Где же еще, как не в костомаровской конспиративной квартире, что в Сыромятниках. Составили список участников. В него вошли рабочие Петр Алексеев, Николай Васильев, Иван Баринов, Филат Егоров и Василий Грязнов. Затем Иван Джабадари, Михаил Чикоидзе, Александр Лукашевич, Иван Жуков и бывшие фричи — Софья Бардина, Бетя Каминская, Ольга и Вера Любатович, Евгения Субботина, Лидия Фигнер.
Бардина предложила вставить в список еще две фамилии — Александрову и Хоржевскую.
В списке семнадцать человек. Все наиболее активные члены организации. Все самые необходимые. Правда, отсутствуют в списке Грачевский и Зданович. Но Грачевский в тюрьме, а Зданович все время в разъездах: транспортировка заграничной литературы — на нем.
Джабадари пробовал предварительно набросать проект устава организации. Пробовал, пробовал, советовался с одним, другим — и оставил. Убедился, что люди, его окружающие, думают вовсе не одинаково. Мнения слишком разнообразны.
Конечно, все они горячие сторонники социалистического учения. Но среди этих социалистов были и сторонники мирных реформ, были верящие в крестьянскую общину как начало начал социализма, были и сторонники работы только среди фабричных мастеровых, были сторонники всеобщего бунта в духе Бакунина.
Программа фричей очень кратко, в общих чертах формулировала отрицательные стороны строя России. Это служило нравственным основанием для борьбы с русским политическим и экономическим строем — борьбы с целью добиться свободы и социальной справедливости.
Вступление заканчивалось уставом; он связывал всех членов кружка фричей, но почти ничего в нем не говорилось о способах борьбы со всем, что подлежало в России уничтожению.
Джабадари начал дополнять и перерабатывать программу фричей. Софья Бардина, с которой он советовался во время работы, возражала, спорила.
— Послушайте, — говорил Джабадари. — Это же только проект для обсуждения на учредительном съезде. Поговорим, поспорим. Посмотрим, что скажут другие. Зачем волноваться?
Джабадари казался Софье Бардиной слишком решительным, его анархизм бакунинского образца смущал умеренную студентку из Цюриха. Она высказывала Джабадари свои опасения по поводу его бакунизма, но Джабадари только отмахивался. Называл себя «мирным пропагандистом» и категорически отрицал, что он анархист.
Все споры были отложены до начала съезда.
Глава шестая
В снежном феврале 1875 года семнадцать человек, приглашенных участвовать в съезде, собрались вокруг большого стола, в одной из комнат костомаровской конспиративной квартиры. Кто не поместился за общим столом, уселся на диване.
По случаю воскресного дня собрались с девяти утра.
Петр Алексеев сел за стол напротив Джабадари.
— Друзья, — начал докладчик, когда все разместились. — Мы должны стремиться осуществить на деле самые строгие нравственные начала. Эти начала будут руководить деятельностью членов нашей организации и воздействовать на массу, с которой будут входить в общение члены организации. Мы хорошо понимаем, что только нравственный идеал может освещать наш путь и привлекать к нам сердца, ищущие правды. Мы хотим словом, и делом, и всем образом нашей жизни расположить к себе не только революционеров, но и широкую индифферентную массу. Позвольте учредительный съезд нашей организации считать открытым. Вы знаете, что наша организация успешно работает в Москве.
Поле деятельности организации очень широкое, и мы можем быть довольны нашими успехами. Но настало время, когда организация наша не может и не должна существовать так, как раньше. Во-первых, организация наша даже не имеет собственного названия. Во-вторых, у нас нет никакого устава, где бы говорилось о наших целях, о методах нашей борьбы с царским самодержавием, об устройстве России после революции, к которой мы все стремимся. В-третьих, у нас нет устава нашей организации.
Настоящий учредительный съезд собрался, чтобы решить все эти вопросы. Я предлагаю начать с вопроса, который, по моему мнению, вызовет меньше споров и займет у нас меньше времени. Я говорю о том, как назвать организацию. Попрошу выступать с предложениями. Кто желает высказаться по этому поводу?
— Как назвать? — подал голос с места Иван Жуков. — Так и назовем ее — Московская революционная организация.
— Предлагаю назвать Московская социально-революционная организация, — поднялась Лидия Фигнер.