— В общем, Иван Спиридонович, полиция обо мне узнала, и не сегодня-завтра меня возьмут, — сказал Алексеев. — Ну, да возьмут ли еще — то бабушка надвое сказала. Скрыться мне есть где. Однако, хотел предупредить, Иван Спиридонович.
А в это время управляющий фабрикой Григорьев по-своему готовился к возможному приходу полиции. Разведал, что Алексеев раздавал мастеровым книжки для чтения. Были среди книжек и запрещенные — «Хитрая механика», «Емельян Пугачев», «Сила солому ломит»…
Григорьев еще до прихода полиции вскрыл запертый шкафчик, где Петр держал инструменты, и нашел в нем с десяток книг — «Париж в Америке», «Объяснения к памятной азбуке», «Рассказы о жизни земной» и другие. Какие из книг запрещенные — понятия не имел. На всякий случай все отложил до прихода полиции.
Имя Петра Алексеева было уже знакомо московскому жандармскому управлению и полиции.
— Алексеев, несомненно, опасный пропагандист. Раздает мастеровым запрещенные книги, беседует с фабричными мастеровыми на весьма щекотливые темы, уверяет их, что крестьяне должны быть уравнены в правах с прочими сословиями Российской империи… Арестовать Алексеева! — так говорил жандармский генерал-майор Воейков, полный человек с жесткими усами и небольшой, коротко подстриженной бородкой, заместитель начальника московского жандармского управления генерал-лейтенанта Слезкина.
К удивлению Григорьева, Воейков лично в сопровождении наряда жандармов в ночь на 29 марта прибыл на фабрику Тимашова.
Григорьев доложил генерал-майору о книгах, найденных у Петра Алексеева, вручил их Воейкову и приказал позвать сторожа Скляра. В общежитии ли сейчас Алексеев? Не спит ли?
— Никак нет, — сторож покачал головой. — Вчера утром как ушел с фабрики, так не являлся больше, — Добавил, что в последние дни несколько раз к фабричным воротам подходила чисто одетая женщина, вызывала Петра Алексеева. Он с ней уходил куда-то, потом возвращался.
— Не слыхал, не говорила ему, куда пойдет с ним?
— Никак нет. Этого не слыхал.
— Да как этот Алексеев попал к вам на фабрику? — поинтересовался генерал-майор.
Григорьев вспомнил, что рекомендовал Алексеева старый мастеровой, давно работающий на фабрике, Гавриил Терентьев.
— Позвать Терентьева.
Скляр пошел в общежитие будить и звать Терентьева, а Воейков остался в кабинете управляющего фабрикой ждать.
— Есть ли у вас, по крайней мере, паспорт этого человека?
Григорьев через несколько минут принес Воейкову крестьянский паспорт Петра Алексеевича Алексеева на бумаге с водяным знаком 1872 года.
Генерал-майор не нашел в паспорте ничего примечательного. Паспорт как паспорт, прописан 1 марта под № 1103…
Явился сторож Скляр со стариком Терентьевым. Увидев перед собой генерала, Терентьев опешил, сделал было шаг назад.
— Поди, поди сюда, братец, — кивнул генерал. — Не бойся. Скажи-ка, братец, ты Петра Алексеева знаешь?
— Ткача-то? Как не знать! Знаю.
— Давно?
— А лет пять назад мы вместе работали на фабрике Трофимова в Преображенском, ваше превосходительство. Большая фабрика в Лефортовской части. Это еще когда Алексеев в Питер не уезжал.
— Он потом в Петербург переехал?
— Так точно, ваше превосходительство. В Питер. Ну, а потом, значит, года через два, что ли, вернулся. А в этом году, недели за две до масленицы, приходит ко мне Алексеев и просится, чтоб я устроил его ткачом. Почему не устроить? Человек он трезвый, то есть не пьет, работящий. Я его в контору отвел, там посмотрели и приняли на работу. Ну и работал он ничего. Можно сказать, хорошо работал.
— Да уж очень хорошо! — саркастически заметил Григорьев, но Воейков посмотрел на него строго: мол, нельзя ли без замечаний, господин управляющий!
— Скажи-ка мне, братец, ты с Алексеевым часто встречался потом? Ведь как-никак старые с ним знакомые. И на работу его устроил. Часто видались?
— Никак нет, ваше превосходительство. Потому как Алексеев, значит, жил в первом этаже, а я во втором. Я, как старый человек, после работы на бок, полежать охота, ваше превосходительство, а Алексеев — ему чего? Отработал свое и пошел.
— А куда пошел, тебе, братец, не сказывал?
— Никак нет, ваше превосходительство. Куда молодому идти? Известное дело — гулять с бабами, али в трактир, али в чайную.
— Ну ты, братец, не ври. В чайных не только молодые сидят. И постарше тебя бывают.
— Так точно, ваше превосходительство. В чайной — это точно. Даже я, ваше превосходительство, раза три в чайной бывал с Петром Алексеевичем. Он меня за собой позвал и чаем там угощал.
— Вот видишь, братец, стало быть, ты и видался с ним. А говоришь — не видался. И о чем же вы говорили с ним в чайной?
— А кто его знает, ваше превосходительство. Разве упомнишь, о чем разговор. О разном. Как живем да что делаем.
— Вот-вот. Ну-ка ты вот присядь, ты садись, не бойся. Садись и вспомни, братец, о чем с тобой говорил Алексеев. На что жаловался? Что хулил?
— А на что ему жаловаться, ваше превосходительство? Его силой господь не обидел. Он когда-то даже на кулачных боях дрался в Москве.
— Вот как!
— А как же! Известный силач.
— Так-таки всем доволен был?
— Зачем всем? Где, ваше превосходительство, до-вольных среди нашего брата найдете? Жизнь, ваше превосходительство, очень даже обидная.
— Так, стало быть, жаловался твой Алексеев?
— Никак нет. Что ему жаловаться?
Поговорив еще с полчаса с Терентьевым, Воейков понял, что из старика ничего больше не выжмешь: то ли хитрит, то ли, и правда, ничего больше сказать не может.
Отпустил Терентьева генерал-майор. Напоследок сказал:
— Иди спать, старик. Только смотри никому не говори, что я тебя вызывал, о чем с тобой говорил.
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
— Угодно вашему превосходительству произвести в общежитии обыск? — спросил управляющий фабрикой.
— Нет, милостивый государь, не угодно. Алексеева на фабрике нет, и к обыску приступать я не намерен, чтоб не делать огласки.
И в назидание управляющему Григорьеву сказал, чтоб разговоров на фабрике о пребывании здесь жандармов не было.
И отбыл с фабрики.
Воейков мобилизовал лучших своих агентов для розысков по Москве Петра Алексеева, но Алексеев остался неуловим. Он словно растворился в огромном городе.
— Уж не уехал ли он из Москвы? — размышлял генерал-майор Воейков и был утешен тем, что удалось задержать Филата Егорова, по сведениям жандармского управления, близкого друга Петра Алексеева. Но Егоров, сколько ни допрашивали его, говорил, чтоии об Алексееве, ни о революционных нелегальных книгах никогда не слыхал, знать об этом не знает, а приехал в Москву продать бумазею.
Воейков велел взять под стражу Егорова, держать его в тородском полицейском доме в изолированной камере, пока не сознается.
Петр Алексеев не находился, по братья его Влас и Никифор были разысканы и арестованы — оба работали в Серпуховской части, на фабрике Емельянова. У одного нашли при аресте запрещенную «Хитрую механику», у другого — «Сказку о четырех братьях и их приключениях».
— Откуда книги? Получили их от брата Петра?
Братья утверждали, что книжки куплены на Зацепе.
— У кого?
— А кто ого знает! Какой-то человек продавал. Я купил.
Никифор был младшим в семье и еще по Питеру верным учеником Петра. Он не менял показаний: его неграмотный брат Влас купил обе книжки за 40 копеек. Но Влас на втором допросе сознался, что брат Петр передал ему запрещенные книжки.
— Зачем тебе книги? Ты читать их не можешь.
— Чтоб другой кто прочел, а я бы послушал.
В деле Петра Алексеева прибавилось новое свидетельство, что он, Петр Алексеев, распространяет запрещенную литературу.
Власа и Никифора освободили, только взяли с обоих подписку о невыезде из Москвы. Никифор кое-как расписался. Влас поставил три креста рядом.
Жандармский офицер Нищенков, производивший допрос обоих, пустил по их следам агентов:
— Следите за братьями. Быть может, именно так узнаете, где скрывается Петр Алексеев.
За Власом и Никифором ходили агенты, но Петра Алексеева обнаружить не удалось.
Еще до освобождения Власа и Никифора Алексеевых в московское губернское жандармское управление явился мастеровой с фабрики Шибаева крестьянин Яков Яковлев и стал добиваться приема у его превосходительства генерала Воейкова.
— Очень важное до его превосходительства дело, — объяснял Яковлев адъютанту Воейкова, — имею с собой две запрещенные книжки — «Емельку Пугачева» и «Историю одного французского крестьянина». Только их превосходительству могу доложить, от кого получил их и кто есть заводчик смуты.
Через несколько минут Якова Яковлева впустили в кабинет его превосходительства.
— Хотел меня видеть?
— Точно так, ваше превосходительство. Вот две книжки. Книжки эти каверзные, с разными нехорошими насчет правительства словами…
— Знаю, братец, знаю я эти книжки… Однако как они к тебе попали?
— Одну, ваше превосходительство, дал мне ткач Иван Баринов. Он, ваше превосходительство, работает на фабрике Горячева. А другую получил от ткача Василия Ветрова, а он, ваше превосходительство, с фабрики Гучкова, что возле Покровского моста… А Ветрову книжку сию дал Иван Баринов… А Баринов, ваше превосходительство, не главный заводчик смуты, а главный — это Николай Васильев. Я и пришел доложить вашему превосходительству обо всем…
— Погоди, погоди, братец. Тебе откуда известно, что твой… этот Николай Васильев есть главный заводчик смуты, как ты выражаешься?
— А как же, ваше превосходительство! Я, можно сказать, самолично с Николаем Васильевым в трактиpax бывал и еще с Иваном Бариновым, ну, были там и другие…
— И что же? — спрашивал генерал-майор. — О чем вы говорили с Николаем Васильевым?
— Мы, ваше превосходительство, мало что говорили. Больше слушали, что Николай Васильев нам говорит. А он, ваше превосходительство, все говорил, чтоб мы эти книги и сами читали, и чтоб, значит, распространение им давали. Чтоб, значит, другие мастеровые читали их. А еще чтоб мы, значит, собирались в кружки по пять человек. И что когда будет кружков таких тыща, чтоб в общем, значит, в них пять тыщ человек, то мы будем готовы. А вот этого только и ждут члены общества и в Петербурге, и за границей, значит.