Но Воейков и не думал оставлять в покое начальника.
— Представьте, ваше превосходительство, этот Цицианов — опасный тип, пробовал спастись бегством и дважды стрелял в жандармского офицера Ловягина, но, по счастью, не попал в него. Жандармы набросились на Цицианова и задержали его, а также пришедшую с ним Любатович.
— Ну и дела! — вздохнул генерал-лейтенант, борясь с одолевавшей его дремотой.
— Я заканчиваю. В квартире задержанного Кардашова мы нашли около десяти тысяч рублей. Обыск был производен также в квартире Цицианова. Там, ваше превосходительство, обнаружено нами весьма значительное количество запрещенной литературы, фальшивые паспорта и зашифрованные письма. Письма сейчас расшифровываются.
— Все, генерал?
— На этот раз все, ваше превосходительство.
— Поздравляю. Действуйте дальше. Вы правы, она в опасности.
— Кто?
— Россия, Россия!
— А… — Воейков взглянул в очень усталое, сморщенное лицо начальника и вышел из кабинета.
В номере двенадцатом гостиницы «Украина» через несколько дней были задержаны Евгения Субботина и двое неизвестных.
Месяц прошел для Воейкова в допросах иваново-вознесенских крамольников и задержанных в Москве, в гостинице «Украина». Дело хотя и осложнялось, но подвигалось к концу.
В начале сентября генерал-лейтенант Слезкин молча протянул Воейкову телеграмму тульского жандармского управления об аресте в городе Туле, в доме Кузовлева, прибывшей из Москвы некой. Махоткиной — Ольги Любатович, у которой вплоть до ее ареста собирались тульские пропагаторы.
Это бы еще ничего, ну что ж, одну смутьянку в Москве упустили, зато задержали ее в городе Туле. Но тульское жандармское управление, адресуясь в московское, позволило собе выразить уверенность, что тульское дело есть часть общероссийского дела.
Воейков отлично понимал, что так и есть: то, что случилось в Туле, крепко связано со всем происшедшим в Москве, и в Иваново-Вознесенске, и в Шуе, и на московском вокзале. Но он не мог примириться с тем, что уже второй раз провинция указывает ему, заместителю начальника московского управления, на действительные масштабы дела.
— Что скажете, генерал? — Слезкин поднял на Воейкова тусклые старческие глаза.
Воейков уже пришел в себя.
— Ваше превосходительство. Тульское управление задержало ускользнувшую от нас московскую пропагандистку и из желания привлечь внимание начальства именует этот малозначительный акт общерусским делом.
— Нет, генерал, это не так. Полагаю, что тульское жандармское управление оказалось гораздо дальновиднее, нежели московское, вернее сказать, нежели лично вы, поскольку сим делом изволили заниматься вы. Доводить начатое вами дело до суда пока преждевременно, генерал. Поторопились рапортовать в Петербург. Поторопились, да-с. Придется вам писать срочный рапорт о необходимости приостановить сие дело до его окончания. В суд еще рано передавать. Извольте сегодня же — срочный рапорт в III отделение в Петербург. И за собственной подписью. Да-с. Ввиду обнаружения новых фактов. И так далее… Ну, в этом-то отношении, полагаю, не мне вас учить.
Воейков вышел из кабинета начальника, пошатываясь от перенесенного потрясения. Дело только в самом начале? То, что вскрыто доныне, только начальные следы всероссийской преступной деятельности многочисленной группы людей? Весьма вероятно, что среди всех задержанных — ни одного, кого можно было бы назвать главным преступником.
Машина московского жандармского управления пришла сразу в необычайное движение. И спустя месяц Воейков докладывал Слезкину, что число арестованных за последнее время превысило уже сотню.
— Мало, генерал, мало, — наставительно сказал Слезкин. — Полагаю, крамольников больше.
— Мы ищем их, ваше превосходительство.
— Плохо ищете, генерал.
Воейков посмотрел на часы — было начало второго ночи.
Подумал: «Поеду-ка я домой. Достаточно на сегодня».
Прошел к собе в кабинет, там висела его шинель и фуражка. Дежурный офицер, поднявшись при его появлении, доложил о только что полученной телеграмме из Киева. Киевское жандармское управление сообщало, что в Киеве арестован «технический мастер первого разряда киевского полигона» Григорий Александров, оказавшийся членом Всероссийской социально-революционной организации. Во время обыска на квартире Григория Александрова обнаружено несколько десятков экземпляров запрещенных цензурой книг, листы гербовой бумаги с оттисками фальшивых печатей полицейских и волостных управлений разных мест Российской империи, шифрованная переписка, печати жандармских управлений городов России — все поддельные. Установлено также, что в упомянутой социально-революционной организации арестованный Григорий Александров известен был под именем офицера Петра.
Воейков два раза прочел телеграмму и, не найдя в ней никаких указаний на то, что ему надлежит предпринимать сейчас что-либо, вздохнул с облегчением.
— Домой!
Следующие дни принесли вести из Харькова, Киева и Одессы. Везде были задержаны пропагандисты-революционеры, проживавшие по фальшивым паспортам. Тульское жандармское управление задержало некоего Злобина; он распространял запрещенные брошюры и книги на Тульском оружейном заводе.
В Киеве арестовали Александру Хоржевскую, одну из фричей, в социально-революционной организации известную как Феклуша-хохлачка.
Осенью 1875 года для III отделения его императорского величества канцелярии стало очевидным, что жандармские управления городов Москвы, Иваново-Вознесенска, Тулы, Киева, Харькова и Одессы общими усилиями раскрыли существование всероссийской организации революционеров-пропагандистов с центром в Москве, с единой администрацией, с отделениями в крупных промышленных городах и весьма солидной единой кассой. Организация владела во многих городах законспирированными квартирами, находилась в постоянной связи с зарубежными революционными центрами, имела свой шифр, с помощью которого шла переписка, и не только распространяла, но и сама печатала запрещенные в государстве Российском книги.
Дело об одиннадцати первоначально арестованных пропагандистах давно перестали именовать московским.
Московское дело переросло во всероссийское.
Только два человека из членов-учредителей Всероссийской социально-революционной организации — Иван Жуков и Василий Грязнов не были разысканы жандармами.
В тюрьмы брошены все, начиная с Петра Алексеева, все завербованные им пропагандисты из мастеровых, все кавказцы, все фричи.
Петр Алексеев, сидя в камере Пугачевской башни, томился от неизвестности. Иногда ему казалось, что о нем позабыли, запихнули в эту тесную камеру и оставили до конца дней. Но ведь не могут его держать в тюрьме всю жизнь без суда, без приговора. Он стал добиваться приема у прокурора, передавал через надзирателя заявления, протесты. Наконец его повезли на встречу с прокурором. Прокурор был незнакомый, какой-то старик, смотревший на него поверх стекол пенсне.
— Вы хотели видеть меня, Алексеев?
Трудно было сдержаться, ответил довольно грубо:
— Нет, я не хотел видеть именно вас, господин прокурор. Я хотел повидаться с кем-нибудь из начальства, чтобы задать один важный вопрос.
— Спрашивайте.
— Я хочу знать, долго ли меня собираются держать в тюрьме без суда, без приговора. Вы знаете, сколько времени я нахожусь в тюрьме?
— Одиннадцать месяцев. — Прокурор посмотрел в какую-то лежавшую перед ним бумагу. — Одиннадцать месяцев и шестнадцать дней. Без двух недель год, Алексеев.
— Без суда, без приговора, — грозно повторил Алексеев.
— Будет и суд, полагаю, будет и приговор.
— Когда?
— Скоро. Точно сказать не могу.
Его увезли обратно в Бутырский замок. Прокурор сказал: скоро суд. Значит, дело все-таки двигается. Год потребовался, чтобы передать дело о нескольких арестованных в суд!
Нескольких арестованных! Алексеев знал только тех, кто был задержан вместе с ним в доме Корсак на Пантелеевской улице. До него не дошли вести о десятках арестованных позже, об арестах и обысках в Туле, Киеве, Иваново-Вознесенске, Харькове, Одессе и других городах необъятной Российской империи. Сколько было задержано в доме Корсак? Вместе с ним девять человек. Это он помнил хорошо.
Он понятия не имел, что к концу мая 1876 года следственного материала накопилось более трех тысяч листов в 19 томах, опрошено уже более двух сотен лиц.
Министр юстиции граф Пален доложил царю о проведенном следствии и получил от Александра II приказ подвергнуть рассмотрению особого присутствия сената дело о противоправительственной пропаганде и поручить обер-прокурору уголовного кассационного департамента сената составить по сему делу обвинительный акт.
Коллежский советник Жуков, товарищ обер-прокурора, 18 сентября доложил графу Палену, что обвиняемыми по делу следует оставить 51 человека, а 54 наименее виновных достаточно выслать в административном порядке. Министр юстиции согласился с товарищем обер-прокурора, согласился и с тем, что всех остальных арестованных можно освободить от суда и следствия.
Так как Бетя Каминская психически заболела, то суду особого присутствия правительствующего сената не подлежала. Суд должен был состояться над пятьюдесятью человеками.
В прессу петербургскую и московскую проникли первые сведения о готовящемся «процессе 50-ти».
О том, что день процесса приближается, Алексеев узнал только в конце сентября, когда вечером в его камеру вошли надзиратель и два жандарма и предложили ему собираться с вещами. Куда — он не спрашивал, знал, что ответа все равно не получит. Ожидал, что переведут в Московский дом предварительного заключения, где обычно содержатся все подсудимые. Но его повезли на вокзал и сунули в тюремный вагон вместе с незнакомым ему человеком.
Их повезли в Петербург, куда с 24 сентября начали вывозить всех подлежащих суду сената.
Алексеева уже не считали главным преступником. Главными считались интеллигенты, посаженные в камеры крепости. Алексеева и всех прочих поместили в одиночные камеры Петербургского дома предварительного заключения, что на Шпалерной улице.