— Да тебе, чай, за семьдесят перевалило уже?
— Се-емьдесят? Не-ет, милый, выше бери. Этой весной девятый десяток пошел!
— Ого! Да ты молодец, дед! Послушай, сделай мне одолжение, присмотри десяток минут за моим конем. Я зайду в здешнюю лавку, нет ли там книг.
— Иди.
Дед остался, а Петр прошел в лавку и почти тотчас вышел из нее: единственная книга, которую можно было купить, — букварь.
Он увидал, что дед не один. Молодая пригожая девушка стояла возле него и что-то ему говорила. Длинная русая коса ее была скручена и закреплена на макушке. Светлый платочек лежал на ее плечах поверх розовой блузки с белыми кружевными прошивочками. Широкий черный ремень перехватывал тонкую талию и поддерживал длинную черную юбку.
— А вот и он, — сказал дед, увидев Алексеева. — Ну-ка иди, милый, сюда. Вот знакомься с моей Ефросиньюшкой — внучкой. Фрося, ты ручку-то свою подай молодому человеку. Он из Жулейского наслега приехал.
— Здравствуйте, Фрося, — поздоровался Алексеев. — Вот вы какая! Дед говорил мне о вас.
— Здравствуйте. Милости просим к нам. А как вас зовут? — спросила и глянула в лицо Алексееву небесной голубизны глазами дедова внучка.
— Зовут Петр, по батюшке Алексеевич, по фамилии Алексеев. Для вас просто Петр.
— Слышь, ты позови его в дом, может, он пообедает с нами, — подмигнул внучке дед и, уже обращаясь к Петру, добавил: — Ты не бойсь, обед Фрося готовит — пальцы оближешь!
— Ну что ж, я с удовольствием, если Фрося меня пригласит, — весело сказал Петр. Фрося ему понравилась.
— Так не отказываетесь? Согласны? — заволновалась вдруг девушка. — Вы знаете что, вы посидите тут с дедом, я в дом — стол накрою, вас потом позову. Ладно?
— Ладно, ладно, — проговорил дед. — Ты беги, готовь, что там имеешь. Чтоб угостила гостя как надо.
— Я мигом, дедушка, мигом. Только вы не уйдете? Правда, останетесь? — спросила в упор Алексеева.
— Я так полагаю, — отвечал он, — что не родился еще тот человек на свете, который отказался бы, когда его приглашает такая девушка!
И посмотрел на нее с видимым восхищением. Тут только и вспомнил, что уже много лет не разговаривал с женщиной. Разве что мысленно с Прасковьей Семеновной.
— Ну смотрите не удирайте, — развеселившись и нисколько не смутясь его комплиментом, сказала Фрося. — Я мигом!
И убежала в дом. Дед жестом пригласил его сесть.
— Что, хороша у меня внучка?
— Очень хороша, — сказал от сердца. Петра будто светлым весенним ветерком обдало от короткого разговора с Фросей. Сидел и продолжал улыбаться.
— То-то же. Женихов подходящих не имеется для нее. Вот беда. — Дед вдруг внимательно посмотрел на Алексеева. — Ты-то ведь не женат?
— Нет, не женат.
— Вот как! Не женатый, говоришь? Хм… А отчего бы тебе не жениться, а, Алексеев?
— Это где? Здесь, в Якутии?
— Не в Якутии, а хотя бы и здесь, в Павловке!
— А Павловка разве не в Якутии, дед?
— Павловка — России кусок. В Павловке — русские.
— Может, и так.
— Фросе ты вроде понравился.
— Ну, уж и понравился!
— А она тебе — и подавно!
— Девушка хороша, слов нет.
— Вот я и говорю…
Тут дед и замолк и продолжал внимательно присматриваться к Петру.
— Дед, а дед! Слышь, раз я у вас гостем буду, так мне бы конька моего к вам поставить. И накормить его надо.
Дед, крякнув, быстро поднялся.
— Это нам ничего не стоит. Ты посиди, милый, тут посиди, пока позовут. Я с твоим конем сам управлюсь.
Распахнул ворота во двор, отвязал коня, повел его за собой, во дворе напоил его, потом ввел в конюшню, поставил у стойла. Вернулся, запер ворота и сел опять на скамеечку рядом с Петром.
— За коня не беспокойсь. Конь в порядке. Напоен. Теперь в конюшне. Скоро и нас с тобой позовут обедать.
— Народу у вас в Павловке не мало как будто. А на улице одни мы с тобой. Что так? Много ли на селе человек, дед?
— Много! Человек сто наберется. Это ежели и русских, и якутов считать. Без якутов человек семьдесят будет. Это уже с ребятишками.
— Много, — покачал головой Петр. — Больше, чем в Чурапче. Очень много.
— Потому — русские все.
Из калитки высунулась Фросина головка; щеки разрумянились, должно быть, у печки стояла.
— Дедушка, Петр Алексеевич, гость дорогой, пожалуйте кушать. Готово!
Петр следом за дедом вошел в дом. Горница большая, со столом посредине, стол покрыт белой скатертью с широкой синей каймой. В углу — иконы. Дед вошел — стал креститься, покосился на гостя: не крестится ли? Вздохнул, увидев, что нет. Фрося пригласила к столу. Дед налил из графинчика гостю и себе по рюмке водки, пододвинул к Петру тарелку с какой-то копченой рыбой, Фрося поднесла квашеной капусты. Петр поднял рюмку, взглянул на девушку:
— Фрося, за вас!
После второй рюмки пить отказался.
— Я мало пью.
— Дивно, — сказал дед.
Фрося принесла с кухни огромную миску со щами. Налила гостю в тарелку. Петр попробовал и восхитился:
— Вот это щи! Настоящие русские. Ох и вкусно же!
Дед, улыбаясь самодовольно, похвалил внучку:
— Во как она у меня готовит!
— Я пойду мать накормлю. — Фрося с тарелкой щей пошла в соседнюю комнату. Оттуда послышался шепот.
— Хорошая внучка, — дед кивнул на дверь, в которую прошла Фрося.
Через несколько минут она вернулась с почти полной тарелкой.
— Не хочет мать есть. Только две ложки и съела.
После щей подала жареное мясо — оленину — с горохом и капустой. Петр признался, что давно, очень давно так не обедал.
— А ты, милый человек, почаще к нам приезжай. Не так-то далеко от твоего Жулейского наслега. Фрося, она тебя еще и не так накормит.
Петр поблагодарил, сказал, что непременно еще придет, нравится ему в Павловке — тут русские люди.
— Ну, коли захотеть, можно тут навсегда остаться, — заметил дед. — Начальству сказать, что женился, мол, в Павловке, у жены хозяйство большое, дозвольте переселиться, навек остаюсь в этих местах. Ну, на первое время не дозволят, так долго ли приехать к жене из твоего Жулейского, а?
«Ей-богу, — подумалось Петру Алексееву, — ей-богу, дед не прочь, кажется, выдать за меня внучку. Не могу же я сказать ему, что собираюсь бежать из Якутии, что есть у меня Прасковья Семеновна, что не собираюсь я здесь жениться и оставаться. Да и Фрося мне, поди, в дочки годится. Правда, женихов здесь не богато, что и говорить. Да мне что за дело!»
Пришла мысль в голову, что не худо бы, чтоб разошлась в здешних местах и чтоб непременно др начальства дошла новость, что ссыльный Петр Алексеев и впрямь собирается здесь жениться и осесть на вечные времена, заняться хозяйством всерьез, начать богатеть. Такая новость ослабит надзор начальства, Петр успеет добраться до Владивостока…
«Однако же не могу я и девушку обмануть. Нет, Фросю за нос водить нельзя. Хорошая девушка. А дед пускай думает, что захочет. Главное, чтоб до начальства дошло».
И поддакивал деду неопределенно, так, что тот мог по-своему заключить, что Петр еще приглядывается, еще раздумывает, но, видимо, не прочь взять Фросю в жены. Да и возможно ли отказаться: молода, собой хороша, приветлива, хозяйка — дай бог, да в приданое тридцать десятин славной земли, и три лошади, и две коровы, и козы, и птицы на дворе — сосчитай, попробуй. И дом — лучший дом во всей Павловке. И деньжата имеются. Все ей, внучке, доста-петел. Был бы хозяин в доме — деду, и то сказать, давно на покой пора. Право, лучшего жениха, чем этот с неба свалившийся, во всей Павловке, что в Павловке — во всей Якутии не найти. Здоров, силен, солиден, собой пригож, да к тому же непьющий.
Дед решил про себя, что дело решенное.
Фрося принесла еще кастрюлю с пельменями. Под пельмени выпили еще по рюмке водки — по третьей. Петр еле от стола отвалился. По горло сыт.
Дед после обеда пошел к себе — отдохнуть. Фрося, убрав со стола, осталась с гостем.
— Книги читаете, Фрося?
— Ох, плохо у нас с книгами. Сами знаете. Достаю, что придется. Иногда добрые люди, все больше ссыльные политические, дают. Вот недавно подарил мне один книжку писателя Гаршина. До чего душевный писатель! Я его книжку два раза прочла.
— Гаршин? — Петр удивился, он и не слыхал такого имени. — А я и не знаю такого.
— Да ведь он очень известный, — в свою очередь удивилась Фрося. — Сейчас, наверное, самый известный в России. Неужели не знаете?
— Да он когда появился?
— То ли в семьдесят седьмом, то ли в семьдесят восьмом году напечатал свой первый рассказ. Он мало что написать успел.
— Тогда понятно. В эти годы я уже был за решеткой. Понятно. Не мог я знать вашего Гаршина.
— В его книжке статья есть о нем. Он года три назад умер. Совсем еще молодым. Тридцать три года только и было ему. Он был больной и бросился в лестничный пролет. Только я не пойму: разве можно насмерть разбиться, если с лестницы упадешь?
— Лестницы в Петербурге, Фрося, высокие. В четыре, в пять этажей.
— Я читала об этом. Только и представить себе не могу, как это дома в пять этажей могут стоять. Пять этажей! Это же уму непостижимо!
— Ну, Фрося, есть и повыше. Строят нынче и семь этажей, и восемь.
— И вы сами видели?
— Приходилось. И в Петербурге, и даже в Москве.
— Какой вы счастливый, Петр Алексеевич. Столько видали!
— Ну, как сказать.
— А вот я ничего не видела. В городе Якутске однажды была. Только и всего. А Петербург намного больше Якутска?
Петр рассмеялся:
— Это даже сравнить, Фрося, нельзя. По-настоящему Якутск разве город! Так, большое село. Вот что, Фрося, я попрошу вас. Не дадите ли вы мне книжку вашего Гаршина почитать? Я вам слово даю, что дня через два в целехоньком виде привезу ее.
— Да с радостью, Петр Алексеевич. Сделайте одолжение. Так вы приедете к нам?
— Дня через два, как сказал. Да еще привезу вам что-нибудь из своих книг. Не читали такую книгу писателя Чернышевского — «Что делать?»
— Читала. Она есть у меня.