Я завидовал их привилегии – но был в восторге даже и от такой близости Лары. Я знал, что восторг труженика-энтузиаста не может существовать без этого – магического и любовного. Они переплетались очень тесно.
– А тема музыкальных фантазий здесь не развивалась?
– Да, все это время я продолжал предаваться и им. Причем в них возникали теперь новые оттенки, но главное – новый мотив. Мотив какого-то торжества – возвышенного и светлого. Сцена и пространство для танцев в этой фантазии были освещены солнцем – но оно не слепило. День уже переходил в вечер, было пустынно и тихо. Только певица (Лара) и три пары танцующих. И этот день, этот вечер, это событие обещали им нечто большее – вечное блаженство. Словно ни песня эта, ни танец, ни мгновение никогда не закончатся. Так, Лара не просто пела – она возвещала о торжестве. Торжестве жизни над смертью. По миру неслось эхо благой вести, и все мы радовались, танцевали – твердо зная, что и дальше будем вместе, что и дальше будет продолжаться праздник. Этот мотив вечности и райского блаженства впервые предстал передо мной настолько выпукло и ярко. Я чувствовал его и раньше – и знал, что ощущение это обозначает нечто очень важное. То, без чего никак не может обходиться веселье, которое я организовывал на «огоньках» – и во всех прочих местах. Нам должно было быть не просто весело – нам должно было быть весело всегда. У праздника не могло быть конца. В это поверить было нельзя. Так что и во время уборки мусора я понимал суть этого ощущения, чувствуя потребность остановить, продлить и объять необъятное. В него входило все: моя любовь к Ларе, мой энтузиазм и перфекционизм, ощущение красоты и протяженности пространства. Но связующим фактором было именно последнее. Я еще не знал тогда, почему оно захватывает так сильно. Как не знал и того, почему привлекают меня некоторые особенные уголки – в самой школе и вокруг нее. Такими уголками были раздевалка младших классов, пространство около витражного окна на нашем этаже, дверь, ведущая в другой корпус – и все участки на пути домой, где велись увлекательные разговоры и бесчисленные снежные битвы. Со временем на карте появлялись и новые места. Большой мир маленького школьника расширялся.
Раздался резкий звук.
– Кажется, окно захлопнулось. Да, вон то, дальнее. Встаньте кто-нибудь, не поленитесь. Как же все-таки душно сегодня… Думаю, мы закончим пораньше.
Средние (продолжение)
В четвертом классе, весной, я болел. Болел я не только осенью. В один из дней (я был уже здоров) мне позвонил Тимур. Позвонил и обещал зайти. Зайти в гости. В том, чтобы зайти в гости, ничего особенного не было. Кроме одного: Тимур был первым. Это не совсем правда – раньше приходил на дни рождения Дима. Но как лучший друг Дима воспринимался иначе и как гость не рассматривался. С Тимуром же отношения были сложными – то дружим, то деремся. Но первое преобладало, и поход стал возможным. Он пришел после школы, ближе к двум. Готовиться я начал с часу. Диван был собран, постели убраны, пол – подмыт и подметен. К чаю купили вафель, печенья – чего-то еще, что елось сладкого в те годы. К часу дня я был сосредоточен на одной лишь мысли, ждал одного. Школьный приятель навещает школьного приятеля – это нормально, буднично, ничего особенного. Так говорил рассудок. Ко мне сейчас придет гость, нужно его правильно встретить, не оплошать, не показаться невежливым. Так говорило сердце и нервы, желудок и кончики пальцев, пульсировавшие виски и горевшие ступни. Последние кричали громче всех, пока мерили шагами комнату, вертелись, покачивались, ускорялись и лишь иногда (перед окном) тормозили, передавая импульс мышцам шеи и лицевым. Шея вытягивалась, напрягалась, стараясь захватить еще кусочек и еще. Лицо же морщилось. Зрение уже подводило меня, и фигурки вдали расплывались. Но школьная дорога была видна мне. Я рассуждал. Разглядывая кучки, я смотрел на портфели, на цвет мешков, на их количество. Тимур должен был идти с Мишей и Димой – так мне казалось. Так они ходили часто. Перевалило за пятнадцать, за двадцать пять, тридцать – стрелка приближалась к семерке. Я ломал голову над причинами. Он мог и передумать, появились дела, он опаздывает, заболтался, обманул… Последнее неприятно резануло и выбило тут же из колеи. Легкомысленность обещаний была так естественна, так распространена среди людей. Всякое бывает, встретимся позже, в другой раз. Я об этом знал, понимал, что так можно, что это ничего. Но в душе вихрилась буря – сомнений, обид и новых предположений. Я уже прикидывал в голове расстояние: столько-то от ворот до свалки, столько-то до другой, потом поворот и… Я ждал взглядом на этом участке и говорил себе, что через тридцать секунд, через минуту, через две хотя бы он появится из-за угла. Сдаваясь, перемещался дальше – за первую свалку, ждал там. Затем – длинная дорога между первой и второй. Там шли толпы, и много раз я ошибался. Желаемое все не оказывалось никак действительным. Я снова переходил к повороту, к свалкам, к дороге – и сначала. Страшно долгими казались эти минуты – но не прошло, в действительности, и пяти. Я устал. Я сидел на диване, и голова гудела. Мысль об отмене и переносе уже устаканивалась в ней. Пройдясь до окна еще раз, я опять сел, еще прошелся, попал в другую комнату, уселся там – и домофон. В тот момент, когда бдительность утрачена, а надежда – потеряна. Но ведь я знал это с самого начала, знал, что так и будет. Конечно, он пришел бы – что за вопрос! Он пришел, и встреча состоялась. Подробности же, парадоксально, не сохранились.
Все они относятся к будущим – с пятого по седьмой класс. Походы в гости к Диме Астахову становились чем-то обыкновенным и даже популярным. Не знаем, что делать – идем к Астахову. Нужно переждать время – можно у Астахова. Да и вообще – почаще к Астахову. Гостеприимством наш дом, действительно, славился, но не меньше – и бабушкиной кухней. Любой приходивший мог рассчитывать, в худшем случае, на чай со сладостями, в лучшем же – на полноценный обед. Количество приходивших со временем возрастало. Завсегдатаями были Тимур и Миша. Реже приходили Коля, Дима и Антон. Бывали даже Дудочкин и Петухов. Как и прежде, приход нового человека, рационально, воспринимался как норма. Сердечно же – как фантастика, абсурд. Что было общего у меня с Ариком, с каких пор мы начали дружить? Ничего, только сегодня. Тем не менее, он шел ко мне домой – и мы обедали. И даже абсурднее: он – в одной комнате, я – в другой. Мальчик, впервые появившийся в моем доме, сидел в отдельной комнате, смотрел телевизор и принимал от бабушки блюда – первое, второе, десерт. Странное и пьянящее чувство вседозволенности, полной свободы. По факту же – детский эгоизм, самоочевидность чужой доброты, нахальство. Таким образом, и хорошо (потому что братство), и плохо – ведь за чужой счет. К тому же, братство это строилось лишь на развлечениях, на приятной компании – для мультфильмов и игр. Компьютер был точкой притяжения для всех. Все приходили играть, и только изредка – за чем-то еще, просто так. Всего лишь подростки, конечно – и все-таки обидно. Но играть, действительно, было интересно. Совместное прохождение миссий и уничтожение противников, обмен комментариями, смех, драйв, реализм. Полное погружение и волшебство. Все казалось осмысленным, ведь было увлекательным, но главное – роднило. Казалось, наша дружба, и впрямь, держится на играх. Пока вместе играем, мы – друзья. Хотелось думать, что и вне этого отношения были такими же. В чем-то они и были. Были перемены, возвращение домой, прогулки летом. Отношения эти представлялись нерушимыми и вечными. Нельзя было вообразить себе, что все вдруг закончится и перестанет иметь смысл, что не будет больше игр, чая со сладостями, тех же друзей с их внезапными приходами. Видя, как часто ко мне ходят, я радовался и гордился. Радовался тому, что у меня столько друзей, что все они приходят (и с удовольствием), что только в моем доме возможно такое и что только мой дом – особенный, как и я сам, как мои открытость, дружелюбие и сердечность. Этим же я и гордился, не думая, что такие мысли наивны, преувеличенны или эгоистичны. Было просто легко и хорошо. Моя идея братства и всеобщей дружбы по-прежнему была далека от воплощения. Но мне нравилось чувствовать себя ее центром, видя вокруг столько друзей – и такое общение. Казалось, идеальнее быть и не может, что так можно жить сколько угодно, до конца. Даже если жизнь эта – лишь совместные игры. Как и в детстве (на площадках и в телефонных разговорах) содержащие массу возможностей и поводов для восторга, а главное – для работы фантазии.
В аудитории. Часть третья. Фаворитство и игры
Белов спешно вошел в аудиторию и приветственно кивнул всем.
– Добрый вечер. Встреча у нас сегодня поздняя, а поговорить нужно о многом. Поэтому давайте сконцентрируемся. Как я уже говорил, я не только принимал гостей и общался с друзьями на переменах – но и ходил с ними гулять. Мало что изменилось с тех пор, как мы бродили по дворам с Чихачевским и играли в мяч, тарелку или бадминтон. Все осталось по-прежнему, хотя появилась новая площадка – территория школы. Для меня это новшество было особенно привлекательным. Я мог чаще бывать в тех особенных и загадочных уголках, что так привлекали меня еще во время уборки территории. Они были находкой и с точки зрения трюков. Футбольный или теннисный мяч могли делать здесь замысловатые отскоки, используя соседние стены, ступени подвалов и прочие конструкции. Детали всех «запусков» по-прежнему имели здесь огромное значение. Как ты примешь пас, какой частью тела отобьешь, как далеко отлетит мяч и как долго удастся продолжать нормальную игру при этом – все это учитывалось и комментировалось, вызывало смех и восторг. Мы совершенно не уставали, бегая по чьей-то вине десятки раз –и за десятки метров. Нам было уже по тринадцать-четырнадцать лет, но интерес к таким играм оставался прежним и поглощал целиком все внимание. Каждый раз мы изумлялись, что прошло уже столько времени – и нужно было идти обедать, ужинать, куда-то ехать. Оно пролетало мгновенно – но казалось при этом вечностью. Эти солнечные дни во дворах и на территории школы всегда имели привкус чего-то непреходящего и способного продолжаться долго-долго – так долго, как только можешь себе вообразить. Но никто тогда, конечно, не задумывался об этом. Мы были слишком поглощены игрой – настолько, что лишь она и имела значение. Хотелось продлить не прогулку, не встречу с друзьями – но сам процесс игры. Только бы еще один запуск, один бросок, только бы сделать еще что-то запоминающееся – только бы отыграться. Последнее было самым важным. Ведь с самого детства, с младших классов, смысл имела не только игра – но и конкуренция. Возможно, в те ранние годы преобладало все-таки первое – но без второго, в той или степени, оно существовать не могло. Желание сделать мощный и запоминающийся удар тесно переплеталось с желанием выиграть, победить – и не важно, в чем именно. Детское самолюбие отличается от самолюбия взрослого лишь тем, что последний едва ли станет безумно вопить, прыгать и ругаться, чувствуя бешенство от того, что упустил мяч. Хотя кто знает, конечно.