А я чувствую, что меня начинает мутить. Тошнота подкатывает к горлу, разливается во рту кислотой. Дыхание учащается. Давление, наверно, подскакивает, и это совершенно ужасно: не хватало еще в обморок грохнуться у них на виду.
— Дверь бы закрыли что ли… Прежде чем… — не договариваю, захлебнувшись отвращением. Разворачиваюсь и ухожу, грохнув дверью. Стараюсь сделать это посильнее, вкладывая в удар все переполняющие меня эмоции. Знаю, что не поможет, слишком просто было бы избавляться от проблем вот так, но должна сделать хоть что-то.
Тороплюсь, несколько раз спотыкаясь на ровном месте. Нога подворачивается, обжигая противной болью, и в глазах против воли начинают закипать слезы. Как же хорошо, что вокруг нет ни души. Никто не видит моего состояния, моего унижения.
Но уже у лифта догоняет Максим. Появляется из соседнего коридора, оказываясь на площадке раньше меня. Я закатываю глаза от досады: совсем забыла, что здесь есть еще один проход, гораздо короче. Побежала бы сразу к лестнице, уже оказалась бы на улице!
— Вера, в чем дело? Это что такое было сейчас?
У меня даже дыхание перехватывает от возмущения. Поверить не могу в то, что слышу. Это он спрашивает, в чем дело?!
— Вера? — требовательно повторяет Максим. — Объясни мне свою дикую выходку!
Я вскидываю руку, с размаху ударяя его по щеке. Пощечина выходит слабой, ладонь лишь слегка мажет, но глаза мужа в изумлении расширяются. А потом взгляд холодеет, наполняясь очевидным гневом.
— Ты в своем уме?
— Более чем! — выкрикиваю, на мгновенье забывая, где мы находимся и что в больнице нельзя говорить на таких повышенных тонах. — А вот ты — не уверена! Это тебе надо объяснять свою дикую выходку!
— О чем ты? — он вздергивает брови, и я едва не срываюсь на крик.
— Серьезно, Макс? Еще будешь делать вид, что ничего не понимаешь?! Ты почти что трахался у меня на глазах с другой бабой и еще спрашиваешь, что я имею в виду?!
На его скулах проступают желваки, а ноздри раздуваются. Давно не видела таким злым… Начинает говорить, медленно, с придыханием, явно старательно подбирая слова.
— Если бы я, как ты выразилась, трахался с другой бабой, то делал бы это точно не в ординаторской, куда в любую минуту может зайти, кто угодно. Это первое. Второе: Вера, что за терминология хабалки? Не могу поверить, что слышу что-то подобное от собственной жены. Ты же учительница! Тебе такие слова вообще знать не положено!
— Ты лапал ее грудь и еще будешь рассказывать, что мне положено, а что нет?!
Он снова делает вдох, и я прямо-таки ощущаю, каких усилий ему стоит сдерживать себя. Но не могу этого оценить: лучше бы сдерживался, когда лез к чужой женщине!
Максим качает головой.
— Вера, я постоянно кого-то лапаю. Иногда по несколько раз в день. Грудь, живот, задницу. И даже такие места, которые некоторые вслух не могут произнести, чтобы не покраснеть. Это моя работа, уж прости.
— Работа?! — кажется, что я задыхаюсь. — Не помню, когда это ты переквалифицировался в маммолога. И, может быть, объяснишь, почему пациентка пускает слюни в твой адрес во время осмотра?
— Она не совсем пациентка, — устало поясняет Макс. — Тоже доктор, только работает в другом отделении. Маммолога в нашей больнице нет, поэтому она обратилась к хирургу. Да, именно ко мне! — слегка повышает голос, встречая мой недоверчивый взгляд. — Я сталкивался с заболеваниями груди, не раз. И могу сказать, все ли в порядке, или нужно срочно обследоваться дальше и решать проблему.
Он на мгновенье прикрывает глаза. В самом деле выглядит усталым, но сейчас мне плевать. Все зашло слишком далеко. Даже если сказал правду, и это был обычный осмотр, я видела глаза этой женщины. И ни за что на свете не поверю, что она случайно обратилась именно к моему мужу.
— А насчет слюней в мой адрес… — Максим сдвигает брови. — Я просто спишу эти слова на действие гормонов. Ты скоро опомнишься и сама пожалеешь о том, что наговорила.
Вряд ли. И дело вовсе не в гормонах, просто я зря в очередной раз поверила ему. Да, возможно, сейчас все именно так, как он говорит. Это был обычный прием. Хотя… кого я обманываю? Закусываю губу, чтобы хоть немного прийти в чувство. Неужели он правда ничего не видит? Женщина смотрела на него точно не как на врача. Я в этом уверена. Слишком хорошо знаю подобный взгляд, потому что сама множество раз так смотрела. Только я — на собственного мужа, а она — на чужого. А значит, рано или поздно будет продолжение.
— Ты мне не веришь? — Макс рассматривает меня. Слишком пристально. И столько всего в этом взгляде: обиды, раздражения, осуждения. Вот только любви и понимания — ни капли.
— Дело не в том, верю я тебе или нет. Просто так нельзя, Максим, — я все еще пытаюсь воззвать к его здравому смыслу. — Это неправильно.
— Неправильно вести себя так, как ты, — обрезает он. Какое-то время молчит, а потом хмуро добавляет: — Знаешь, нам, наверно, в самом деле лучше пожить отдельно.
Глава 32
— Вер, а Вер? — вроде бы и слышу обращенные ко мне слова, но не реагирую. Тону в собственных ощущениях. Столько времени уже прошло, а боль никуда не девается. Червяком гложет изнутри, рвет сердце на части.
Воображение обострилось, и я без конца в красках представляю Максима… с той женщиной. И не только с ней. А что ему может помешать? Или кто? Особенно сейчас, когда мы больше не вместе.
Он регулярно звонит, интересуясь, как мои дела. Переводит деньги. Даже с тетей Таней договорился, как-то убедив ее, что будет оплачивать квартиру. Женщина долго сопротивлялась, но Макс нашел какие-то неопровержимые аргументы. И я вернулась именно туда, потому что в нашей общей после всего случившегося находиться было невыносимо.
Максим даже на УЗИ ездил вместе со мной. Но… что-то как будто окончательно сломалось между нами. Когда мы находимся рядом, во мне нарастает раздражение. Я злюсь, киплю и ничего не могу поделать с этим. А он и не пытается сделать хоть что-нибудь, чтобы изменить мое отношение. Словно его все устраивает. А может, и правда устраивает.
Кажется, мы исчерпали возможности к примирению. Во всяком случае, ни я, ни он больше не пытаемся что-то изменить. Это причиняет неимоверную боль, по крайней мере, мне, но выхода я не вижу.
— Вера! — Ирина сжимает мое плечо, слегка встряхивая и заставляя, наконец, взглянуть на нее. — Да что творится с тобой?! Нельзя же так!
Я смотрю на подругу, силясь улыбнуться. Хотя бы реветь перестала — уже хорошо. В первые дни слезы почти не останавливались, особенно когда оставалась одна.
— Ты что-то хотела?
Ира качает головой, усаживаясь рядом со мной за стол.
— Ты уже несколько часов проверяешь тетради. На улице потемнело.
— Так зима же… — все-таки выдавливаю улыбку. — Да ты и сама до сих пор в школе.
— Вер, ты со мной-то не сравнивай себя. Я репетировала с детьми. А ты так глубоко зарылась в своих переживаниях, что даже не проверила ничего. Сидишь, уставившись в одну точку. Прекращай уже страдать! Ну, не сошелся свет клином на твоем Максе! О ребенке подумай, ему каково, когда ты в таком состоянии?
Только благодаря ребенку я и держусь. Если бы не он, не знаю, как смогла бы справиться.
— Просто задумалась, — отмахиваюсь от подруги. Не хочу ничего обсуждать. Не готова. Да и к чему разговоры? Они ничего не изменят, а просто пустая болтовня сейчас только все усугубит.
— Не просто, Вер, — не отстает Ирина. — Я смотреть не могу, как ты страдаешь. Так хотела бы помочь, да только не знаю, как.
— Если правда хочешь помочь — оставь меня в покое, — я знаю, что обижаю таким заявлением, но не могу иначе.
Не способна на душевные беседы и не хочу вытаскивать наружу то, что болит. Боюсь не выдержать. Мне проще молчать, сохраняя все в себе. Боль ведь не будет вечной, она пройдет, рано или поздно. Я очень на это надеюсь. И жду. Как ждала девушка Шура, чей дневник в последнее время стал для меня чем-то вроде настольной книги. Наши с ней судьбы и переживания были разными — и все равно в чем-то похожими. Во всяком случае боль от потери любимого, от разрушенной семьи мы с ней чувствовали одинаково. И читать написанные много лет назад строчки мне легче, чем обсуждать собственные проблемы с подругой.
Ирина вздыхает.
— Ну… как знаешь. Звони, если что, — и уходит, оставляя меня одну в пустом классе.
Я бездумно листаю тетради, даже успеваю на автомате проверить несколько. А потом вытаскиваю из сумки дневник Шуры. Она ведь справилась тогда, восемьдесят лет назад. И я справлюсь. Научусь у нее. Найду ответы на вопросы, что роятся в голове. Привыкну жить без НЕГО…
Глава 33
Она привыкла к холоду. К тому, как ледяной ветер кидает в лицо хлопья колючего снега, стоит только выйти на улицу. К тому, что этот самый ветер воет по углам квартиры, проникая в нее сквозь потрескавшиеся, иссохшие рамы.
Шура затыкала щели обрывками старых простыней, кусочками газет, но это почти не помогало. Дуло все так же сильно, а теплее не становилось. Дров для крошечной печурки было слишком мало. Девушка давно разломала на доски все стулья и даже стол. Поесть можно было, присев на кровать. Или стоя. Или, в крайнем случае, на корточках. Зато она хотя бы ненадолго получила несколько капель тепла.
Туда же, в печку, пошли дверцы старого шифоньера. Полки книжного шкафа. И его содержимое. Было безумно жаль жечь любимые книги, но выбирать не приходилось. Ее качало от голода, а если бы не возможность немного согреться, жизнь могла бы прерваться значительно раньше.
А Шура хотела жить. Несмотря ни на что, несмотря на жуткую, разъедающую внутренности, почти не проходящую боль, смерть по-прежнему не была желанной.
Видела, как теряют силы и надежду живущие рядом с ней люди. Соседка тетя Маша просто перестала бороться. Однажды утром отказалась вставать. Зарылась с головой под тяжелое от сырости ватное одеяло, да так и осталась лежать, ожидая, когда из нее по крупицам уйдет жизнь. Ее не удалось переубедить или вдохновить хоть чем-то. Несколько дней спустя, возвращаясь из магазина, Шура встретила дочку соседки, тянущую со двора санки со страшным грузом. Пятнадцатилетняя девчонка не решалась плакать, чтобы не растратить остатки сил, лишь прятала глаза, кусая иссохшие, потрескавшиеся гу