— Помоги мне. Пожалуйста, — знаю, что не имею права просить о таком, но что остается? — Ты же можешь, Артем, он тебе поверит.
— Предлагаешь мне врать лучшему другу? — Ерохин снова возмущается и выглядит почти злым. Я его понимаю. Сама бы ни за что на такое не пошла. — Вер, это безумие.
Не знаю, правда ли он настроен переубедить меня, или просто пытается успокоить собственную совесть. Но это мало что меняет. Я все решила. Других вариантов не существует. К сожалению.
— Наши отношения исчерпали себя, понимаешь? И если раньше мы могли оставаться вместе ради ребенка, то теперь и его нет. Нас ничего больше не связывает… кроме прошлого, о котором больно вспоминать. Ты действительно думаешь, что ему чем-то поможет правда? Будет легче, если узнает, кто именно стал донором? А может, он возненавидит нас обоих? Меня за то, что пошла на это, а тебя — что не отговорил.
Артем так долго молчит, что я начинаю сомневаться, слышал ли он меня. Но потом мужчина поднимает тяжелый взгляд.
— Ладно, допустим. Я не скажу про операцию. Если он все и узнает, то не от меня. Но ты совершенно уверена, что правильно сбежать, даже не попрощавшись? Неужели Макс не заслуживает того, чтобы посмотреть ему в глаза? Прямо сказать, что ты уходишь?
— Я говорила…
Ерохин хмыкает.
— До того, как все случилось. Знаешь, будь я на его месте, мечтал бы, чтобы Тая простила мне все ведомые и неведомые грехи. Чтобы осталась рядом, несмотря ни на что. Наверное, я бы даже попробовать поспекулировать на своем состоянии, чтобы ее удержать. Жалость — не лучший способ добиться цели, но если нет других…
— Максим не такой, — возражаю я. — Он никогда не стал бы манипулировать мной.
Артем снова усмехается, но это звучит так мрачно, что не возникает ни малейшего желания улыбнуться в ответ. Наоборот — думаю, как бы не разреветься.
— Ты уверена, что хорошо знаешь своего мужа?
Все, что я собиралась сказать, все аргументы как-то вмиг разлетаются в пыль. Ерохин прав. Раньше думала, что знаю… А вышло, что самые важные вещи в жизни Макса для меня остались тайной за семью замками. Он даже про болезнь свою не сказал!
Прежде обиделась бы, возможно, даже начала возмущаться. Теперь понимаю, что сама во всем виновата. Трудно делиться сокровенным, когда тебя не слышат. Я же все последние месяцы только и ждала, когда он поступит по-моему. Когда будет делать то, что я хочу. И когда хочу. В нужное время возвращаться с работы, говорить правильные слова. жить так, как я запланировала. Но планы-то были не только у меня, как оказалось. И раз я не прислушалась к тому, что хотел Максим, жизнь внесла свои коррективы. И с ними уже не поспоришь…
— Давай так, — произносит Артем, видимо, оценив мою реакцию. — Я сделаю, что ты просишь, но в ответ хочу, чтобы и ты кое-что мне пообещала. Баш на баш, как говорится.
— Кое-что — это что именно? — уже знаю, что его предложение мне не понравится.
— Ты завтра отправишься к нему и все объяснишь. Можешь выдумать любой бред, на который хватит твоей фантазии, но только скажешь ему об этом лично. Вера, так, по крайней мере, будет честно. Рвать отношения тоже нужно достойно, а не сбегать, трусливо поджимая хвост.
— А если я откажусь?
Во взгляде мужчины больше нет ни грамма сочувствия. Там сплошной холод. И непреклонность.
— Тогда я скажу Максиму правду.
— Шантажируешь меня? — с губ срывается нервный смешок. Я ведь считала его другом, а получается, что снова ошиблась.
— Думай, как хочешь, — Артем пожимает плечами. — Надо же как-то учить вас, дураков. В общем, времени тебе до завтра, решай.
Глава 45
Я решила. Вернее, решили за меня, конечно. Что еще можно было сделать после слов Артема? Разумеется, только принять его ультиматум, я же не собиралась допускать, чтобы Максим узнал правду.
Потому и согласилась навестить его.
Навестить… слово-то какое. Как будто не о муже идет речь, не о самом близком и родном человеке, а о соседе, живущем этажом ниже. Или двоюродном дедушке. Это их можно навещать, приносить пакет с солнечными апельсинами и желать скорейшего выздоровления. Болтать в палате о всякой ерунде и нисколько не заботиться о том, как правильно подобрать слова.
Но это все не наш с Максом случай. Мы и до аварии успели опустошить жизнь друг друга, а теперь и вовсе оказались по разные стороны бездонной пропасти. Что мне сейчас сказать, как вести себя? О чем спрашивать? «Как ты себя чувствуешь?» Это намного лучше объяснил врач — о состоянии мужа и том, как организм перенес операцию я знаю почти все. А говорить о чем-то ином… не уверена, что готова. И сейчас, и вообще буду когда-то позже.
Ерохин аккуратно, но настойчиво подталкивает меня в сторону палаты, не позволяя передумать.
— Давай, Вер, иди. Хватит тянуть уже. Как говорится, раньше сядешь…
Я оборачиваюсь с твердым намерением если не заехать ему по физиономии, то хотя бы сказать что-то резкое. Поставить на место. Нашел время шутить. Но осекаюсь, наткнувшись на его взгляд.
Артем не улыбается. Наоборот, глаза наполнены удушливой тоской, словно ноша, что давит на мои плечи, мучает и его. Наверное, иначе и не может быть. Я снова слишком много внимания придаю своим собственным переживаниям и не вижу того, что испытывают находящиеся рядом люди. Взвалила на него свои проблемы. Еще и вытребовала обещание лгать лучшему другу.
— Прости. Мне жаль, что ты оказался втянут в наши разборки. И во всю эту ситуацию.
— Вера, Вера… — вздыхает Ерохин. — Ты так ничего и не поняла, — умолкает, а я не расспрашиваю. У меня вообще проблемы с пониманием последнее время. И мужа, и других людей. И даже самой себя, как оказалось. Снова поворачиваюсь к двери и делаю такой мучительный шаг вперед. Артем прав: надо покончить со всем этим побыстрее.
Палата отличается от моей. Она значительно меньше, а из-за количества аппаратуры кажется совсем крошечной. В воздухе разлит уже ставший привычным запах лекарств, тихо и монотонно попискивает какой-то прибор. Я смотрю по сторонам, зачем-то разглядываю приспущенные жалюзи на окне, поднимаю голову к вытянувшимся в линию лампах на потолке. Что угодно, лишь оттянуть ТОТ САМЫЙ момент. Но за спиной почти беззвучно закрывается дверь, и я понимаю, что Ерохин оставил нас с Максимом вдвоем. Спасибо хоть за это: разговора при свидетелях я бы точно не выдержала.
Делаю еще несколько шагов и останавливаюсь возле кровати, наконец, набравшись смелости поднять глаза. На НЕГО.
Он похудел, очень. Всегда блестящие волосы потускнели, а на висках, кажется, пробивается седина. Морщинок стало больше, они избороздили лицо, делая его и старше, и жестче. Уголки губ тоскливо опущены, наверное, он и думать забыл, что значит улыбаться.
Рассматриваю — и сердце начинает ныть сильнее. И хочется броситься к нему, забыть обо всем, что нас разделяет, обнять, что есть силы. Но я ничего этого не делаю. Останавливаю сама себя, и уже минуту спустя приходит осознание, что так правильно. Нельзя поддаваться мгновенному порыву, потому что это не решит наших с Максом проблем. И то щемящее чувство, что клокочет у меня внутри, — не любовь. Жалость, желание поддержать, помочь, утешить… Но на всем этом не может строиться семья.
Он тоже смотрит. В упор. Пожирает взглядом, даже не моргает, кажется. Мы оба молчим, и вскоре тишина вокруг вскоре начинает звенеть от напряжения. А потом Максим опускает глаза. На мой живот.
Его и без того бледное лицо приобретает землистый оттенок. Искажается гримасой боли. Губы дергаются, словно в беззвучном стоне.
В два шага приближаюсь вплотную к кровати.
— Макс, только себя не вини, — даже без слов понятно, какие мысли его одолевают. Но достаточно, что я схожу с ума от чувства вины. Не хочу, чтобы и он переживал то же самое. — Я устала и плохо чувствовала себя. Навалилось слишком много всего… Не придала значение тому… что было действительно важно.
Говорю сейчас о наших с ним отношениях, но знаю, как это звучит со стороны. Пусть считает, что мой организм подавал тревожные звоночки, к которым я не прислушалась. Пусть лучше корит меня за потерю ребенка, чем узнает правду.
— Вера… — он делает попытку приподняться, но тут же без сил откидывается назад и снова морщится, не в силах скрыть боль.
— Не надо! — дотрагиваюсь до его руки, сухой и холодной. Лишь на мгновенье, но все тело словно током прошибает. Я так и не избавилась от своей зависимости. По-прежнему нуждаюсь в нем, в его близости намного больше, чем это имеет хоть какой-то смысл. — Тебе нельзя напрягаться, ты же знаешь. Твои коллеги сделали так много, чтобы помочь, постарайся все не испортить безрассудными действиями.
— Прости меня, — тихо выдыхает Максим, продолжая впиваться в меня опустошенным, черным взглядом. — Я должен был находиться рядом, заботиться о тебе…
— Случилось то, что случилось, — я устало качаю головой. Мы оба многое должны были сделать иначе. Но теперь ни понимание, ни сокрушение уже ничего не изменит. — Наверное, это к лучшему. Нам не придется оставаться вместе только из-за ребенка. Не придется изображать семью. Играть в то, чего больше нет.
Он щурится.
— Ты все-таки уходишь?
— Я не вижу других вариантов для нас… — тут даже врать не нужно, говорю то, что на самом деле думаю. Что колет и жжет изнутри, лишая меня остатков самообладания. — Рада, что ты жив, и надеюсь, что будешь счастлив.
Никогда раньше и представить не могла, что скажу такую банальщину. Дешевую фразочку из второсортного фильма, не имеющую ничего общего с действительностью. Но прощаться так тяжело. Особенно когда больше всего на свете хочется стереть неправильно написанные страницы жизни. Да только подобное и в фильмах-то редко случается, а уж в реальной жизни…
— Береги себя, — склоняюсь над кроватью, собираясь поцеловать его. В щеку. Прощальное мимолетное касание — ничего больше. Но он как-то резко поворачивает голову, и наши губы встречаются. Тоже на один ничтожно короткий миг, но я судорожно глотаю его вздох, обжигаюсь их болезненным жаром — и почти теряю голову. Еще не ушла, а уже скучаю по нему. Как жить, что делать дальше? Как вырвать из сердца то, что стало его частью?