– Как ты это делаешь? – прошептала я, прерывисто вздохнув.
Он тоже вздохнул и сжал мою руку:
– Давно это началось?
Я помотала головой:
– Не очень. Но это усиливается. А еще мне тревожно и кажется, что скоро все закончится. В голову приходят всякие мысли… Не мои. Это страшно. Я схожу с ума?
Альгидрас медленно покачал головой:
– Боюсь, что нет.
– Боишься? Ты предпочел бы, чтобы это было сумасшествие?
Неожиданно для меня он серьезно кивнул.
– У тебя есть объяснение, которое мне не понравится?
Он попытался отвернуться, но я перехватила его за подбородок свободной рукой и заставила посмотреть в глаза, игнорируя то, как покалывало пальцы от ощущения теплой, чуть шершавой кожи. Я понимала, что он сильнее и ему ничего не стоит вырваться, однако он послушно повернулся и снова посмотрел мне в глаза.
– Боюсь, что дело в Святыне.
– Поясни!
– Ты… – Он замолчал, явно не зная, как продолжить.
– Я перестала быть ей нужна? – прямо спросила я.
Альгидрас ничего не ответил, но я вдруг поняла, что это разумно. Что-то выдернуло меня из моего мира в этот. Когда Святыня не нуждается в ком-то, этот кто-то умирает. В случае Всемилы или брата Любима, это случилось быстро. Но что, если можно умирать медленно, по частям выдавая информацию, пока еще способен ее транслировать, и осознавать, что с ней вытекает жизнь? Альгидрас смотрел с неким подобием сострадания, однако не врал, что все будет хорошо, и я была за это благодарна. Вдруг оказалось очень важным знать, что он относится ко мне всерьез, почти как к равной.
– Я для передачи знаний здесь, да? – Я почувствовала, что голос дрожит.
Альгидрас поднял руку и коснулся моего виска, провел кончиками пальцев по щеке, отчего мое сердце замерло.
– Мне очень жаль, – прошептал он.
– Почему я так на тебя реагирую?
В его взгляде что-то мелькнуло.
– Не лги! Я имею право знать правду! Мне никогда не нравились мальчишки, которые младше меня. Моей первой серьезной влюбленностью вообще был преподаватель. Ты ничем не лучше других, но я все время думаю о тебе. Я передумала уже кучу всего, пытаясь это понять. И так и эдак… Не понимаю.
Он перевернул мою руку, неожиданно склонился к ней и прижался губами к ладони. Сердце подскочило к горлу, а по спине волной побежали мурашки.
– Ты не помогаешь, – дрожащими губами усмехнулась я.
– Я боюсь, что это тоже Святыня, – прошептал Альгидрас в мою ладонь, обжигая ее горячим дыханием.
– Святыня? Придумала эти чувства?
Он кивнул.
– Зачем?
– Чтобы ты была рядом, доверяла…
– А ты жестокий, – заключила я, однако он лишь усмехнулся.
– Я бы согласился с твоими словами, если бы сам не боролся с тем же.
И вот тут меня бросило в жар.
– Поясни!
Он покачал головой, отчего его губы вновь скользнули по моей ладони. Я запустила свободную руку в его волосы и сжала. Далеко не нежно.
– Я имею право знать!
А потом, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я склонилась к Альгидрасу и прижалась губами к его макушке. И в этот миг мир словно взорвался красками. Никогда в жизни я не думала, что прикосновение, вполне целомудренное, может вызывать такие эмоции. Я горько усмехнулась, вдыхая запах сухих трав. От него почему-то всегда пахло травами. Неужели это все ненастоящее? И у него?
– Пожалуйста, – пробормотала я, зарываясь носом в его волосы.
В тот момент я даже не думала, что будет, если из дома выйдут Злата с Радимом. Я не думала ни о чем, кроме того, что я счастлива, что мне безумно хорошо и светло. Будто я там, где и должна быть.
– Я не могу видеть тебя рядом с княжичем, – глухо заговорил Альгидрас, вновь обжигая дыханием мою ладонь. – Я думаю о тебе день и ночь. Я хочу быть рядом и защищать. Но это все… Святыня, – резко закончил он.
Я выпрямилась, оглядев пустой двор. Мимоходом отметила, что из окна нас, к счастью, не видно. Святыня, значит? Вот как? Самое светлое и настоящее в моей жизни навеяно каким-то предметом?..
Альгидрас еще раз коснулся губами моей ладони и выпрямился, выпустив мою руку. Я встала и отошла на несколько шагов, прижала ладонь к коре дуба, словно желая стереть память о его губах. Здесь тоже рос дуб. Не такой большой, как во дворе Добронеги, но все же…
– Главный в той пещере был смуглым, с бородкой, довольно молод… – монотонно перечисляла я то, что запомнила из сна, намеренно не глядя на Альгидраса. Я просто не могла на него смотреть. – Тебе это помогло?
– Помогло, – негромко откликнулся Альгидрас.
Я почему-то ожидала, что он окажется рядом. Но, видимо, он стоял все там же, у скамьи. Оборачиваться по-прежнему не хотелось. И еще я поймала себя на мысли, что меня совсем не интересует, какой вывод он сделал из моего описания. Было слишком больно…
– А в конце один из них, не главный, сказал: «Хи нами вока. Хи трэмо матурэ».
Наступила тишина. Альгидрас молчал так долго, что я все же обернулась, задержав дыхание и приготовившись встретиться с ним взглядом. Но он не смотрел на меня. Он стоял, зажмурившись и запрокинув голову к небу.
– Что это значит? – спросила я.
– Это значит: «Мы снова ошиблись. Мы убили землю».
Я невольно вздрогнула, хоть он и произнес это очень спокойно, совсем буднично. Хотела было спросить, ошибался ли тот человек и на каком языке он это сказал, но рядом раздался голос Радима:
– Вы свои сказания до вечера сказывать решили?
Я медленно обернулась к брату Всемилы, смутно радуясь тому, что он не пришел раньше, и тому, что мы с Альгидрасом стоим на таком приличном расстоянии друг от друга. Альгидрас что-то ответил, и я почти возненавидела его за то, как весело и легко прозвучал его голос. Впрочем, тут же подумала, что ему горевать не с чего. Это же не он медленно умирает, расставаясь одновременно с информацией и с жизнью. Он-то как раз скоро станет свободным. От меня и от влияния Святыни. Ведь с моим исчезновением у него не будет необходимости бороться с навеянным чувством. Чувством, которое так похоже на настоящее.
Я посмотрела на Радима. Он стоял в метре от меня: высокий, широкоплечий. Рукава его рубахи были закатаны до локтей, открывая белесую линию шрама на левом предплечье. Он улыбался, и от его глаз лучиками разбегались морщинки. В эту минуту я поняла, что по-своему действительно его люблю. Он стал мне братом, окутал меня заботой, никому не давал в обиду. Этот сильный человек, хозяин Свири, был почти беспомощен перед просьбами и капризами младшей сестры. И пусть я не была его сестрой по крови, однако чувствовала себя ею. Что с ним будет, когда меня не станет? Как он справится? Когда-то в ответ на мою идею все рассказать Альгидрас заявил, что смерть Всемилы убила бы Радима. Наверное, он знал, о чем говорил. Но за последнее время изменилось слишком многое.
Злата, стоявшая по левую руку от Радима, улыбалась слегка напряженно, словно до конца не веря, что буря с моей стороны миновала. Мне захотелось сказать ей: «Потерпи, скоро все кончится, и он будет только твой. Ты лишь убереги его», но, переведя взгляд на Радима, я поняла, что сейчас глупо разревусь. Чтобы хоть как-то это предотвратить, шагнула вперед, и он привычно вытянул руку. Я вложила свою ладонь в его и, спрятавшись в теплых объятиях, уткнулась носом в широкую грудь.
– Я тебя очень люблю, – просто сказала я, потому что не могла этого не сказать.
Радим обнял меня еще крепче и прошептал в мои волосы:
– Все-мил-ка, знала бы ты, как я тебя люблю. Ничего не изменится. Я никогда не перестану тебя любить и заботиться. Слышишь?
Он говорил глухо, и я понимала, чего стоили эти слова суровому воину. Кивнув, я подумала, что предопределенность – это все же невероятно больно. Потому что я точно знала, что все изменится. И возможно, очень скоро.
– Я знаю, – ответила я. – Просто хочу, чтобы ты тоже знал: ты самый лучший.
Слезы все-таки потекли. Я не знала, отчего плачу: от страха перед скорой смертью, от осознания неизбежности или от нежности. Утерев глаза рукавом, я почувствовала, как Радим прижимает меня все сильнее, и запоздало поняла, что он опасается срыва.
– Все хорошо, – ответила я и отклонилась, чтобы заглянуть в его глаза. В них было столько нежности, что я едва не зажмурилась. – Все хорошо. Я просто… от радости, – соврала я и повернулась к Злате.
Та стояла рядом и смотрела напряженно, закусив уголок накинутой на плечи шали. А я вдруг поняла, что успела изучить все их привычки. Злата всегда закусывала то шаль, то прядь волос, то палец, когда нервничала. И это было по-своему мило. Я протянула ей руку, и она без промедления сжала мои пальцы.
– Тебя я тоже люблю, – сказала я.
Это не было правдой, но стоило улыбки Златы и того, как засветилось ее лицо.
Радим притянул жену и обнял уже нас обеих, а я закрыла глаза, слушая стук его сердца и щебетание птиц. Мир вокруг чувствовался острее, и мне вдруг стало совсем неважно, сколько времени мне здесь отведено. Святыня способна разменять меня как пешку, но только мне решать, как провести эти дни или недели: рыдая над своей судьбой или же наслаждаясь теплом людей, которые стали мне семьей. Мысль была странной и немного книжной. Впрочем, я с удивлением осознала, что действительно чувствую именно так, а никак иначе. Может быть, меня самой уже не было, а был лишь книжный персонаж: маленький, неглавный и напуганный? Впрочем, и это тоже уже не было обидно. Самое обидное заключалось в том, что, исчезнув из этого романа, я так и не узнаю его финал. Я ведь его так и не дописала.
Приветствую тебя, мудрейший брат Сумиран.
Да не иссякнет сила Священного огня, озаряющего наш путь.
Смиренно прошу прощения за то, что от меня давно не было писем. Впервые за долгое время мне есть о чем писать, ибо воды почти привели меня к землям, где нашел приют наш добрый брат.
Пеною, белою, как облака или же снег за пятью морями,