— Спокойнее, ребята, спокойнее!
— Мы ему покажем, кто струсил!
И снова голос Лондона.
— Вас отругали — вот вы и злобитесь. И мой друг здесь ни при чем. А сейчас вы поработали на славу. А мой друг — он друг и вам. Он же день и ночь ради вас старался, намаялся.
Судя по всему, настроение толпы менялось, напор на Лондона ослабел, растворился в разрозненных криках.
— Все ясно, Лондон!
— Но ведь он обозвал нас трусами!
Мак, наконец, перевел дух.
— Ну, Джим, пронесло, чудом пронесло.
Квадратная тень на палаточной стене не шелохнулась, а беспокойные выкрики стали удаляться, озлобленность таяла.
Лондон, однако, не закончил разговор.
— Ну, а если кто из вас думает, что я персики лопаю, зайдите да посмотрите.
— Да что ты, Лондон. У нас и в мыслях такого не было.
— Это все Бэрк придумал, чтоб ему пусто было.
— Он давно против тебя, Лондон, народ подговаривает. Сам слышал.
— Что ж, давайте расходиться, ребята. Меня дела ждут.
Голоса стихли, толпа, очевидно, разошлась, и лишь тогда Лондон откинул полог и устало вошел в палатку.
— Спасибо, — сказал Мак. — Мы на волосок от гибели были. Ты даже и не представляешь, Лондон. А здорово ты их утихомирил. Ох, как здорово.
— Да я и сам испугался, — признался Лондон. — Небось, презирать меня за это не станешь. На обратном пути и меня что-то так разобрало, сам бы тебя придушил, — он ухмыльнулся. — Даже не знаю почему.
— Да и они не знают, — вздохнул Мак. — Так уж мир устроен. Ну, а теперь рассказывай, что на дороге произошло.
— Мы их в лепешку раскатали! И следа от них не осталось. Пробовали нас газом отравить, конечно, кое-кто из ребят закашлялся, слезы из глаз. И все равно им ни за что было нас не одолеть. Как они драпали! А остальных наши буквально втоптали в землю. Ребята удержу не знали.
— В вас стреляли?
— Да они и ружей вскинуть не успели — мы уж у них под носом. Пальнули поверх голов, чтоб попугать, а мы, знай себе, вперед прем. Легавым тоже не очень охота по людям стрелять. Мы накатили, смяли их, баррикаду в щепки.
— Машины с собой брали?
— Целых восемь штук. На них наши самые отчаянные парни ехали.
— Убили кого из легавых? — сурово спросил Мак.
— А кто его знает. Я не следил. Может, убили. Ребята прямо озверели. Их, поди, и с пулеметами не остановили бы.
— То, что надо! — обрадовался Мак. — Да если б мы могли в нужную минуту наддать жару, а сделав дело, хладнокровно притормозить, завтра утром у нас бы революция началась, а к вечеру б кончилась. Ребята что-то уж очень быстро со всем управились.
— До баррикады бегом бежали, почти милю. А уж обратно едва ползли — выдохлись. Меня аж блевать тянет. Непривычен бегать-то.
— Ясно, — кивнул Мак. — Хотя, конечно, бег тут ни при чем. Такая встряска все нутро перевернет. Небось сейчас многие завтрак стравливают.
Лондон словно только приметил Джима. Подошел, размашисто хлопнул по спине.
— Хорошую мысль мне подал. Я Бэрка-то уложил, стою, не знаю, что делать. А тут ребята окружили, чую, злоба в них так и кипит. Еще чуток, и за меня бы принялись или еще за кого. Глядь: ты там рукой машешь на дорогу. Я сразу смекнул, что делать.
Джим просиял от радости.
— Какой от меня толк с больным-то плечом. Просто пришло на ум, как Мак говорил: пролейся кровь, тогда ребят не сдержать. Помнишь, Мак?
— А как же! Правда, там у помоста, пожалуй, голова другим была бы занята. И как ты сообразил, Джим? В такой суматохе только ты и не растерялся. Ты про своего старика рассказывал: он, дескать, не ахти какой башковитый, он всю жизнь кулаками махал. Непонятно только, откуда ты научился мозгами шевелить.
— Верно, отец именно такой, — согласился Джим. — Зато у матери ум холодный, прямо в дрожь бросает.
Лондон согнул руку, изумленно посмотрел на ободранные костяшки пальцев.
— Надо ж! Ты только посмотри!
— Да, разбил до крови!
— Об этого сукиного сына Бэрка. Как он там, Джим? Я его, похоже, крепко двинул, чуть голову не снес.
— Не знаю, где он, — ответил Джим. — Кто-то его с помоста уволок.
— Надо б разузнать, — решил Лондон. — Удивительно, я и боли-то до сей минуты не чуял.
— Когда с тем зверем стакнешься, уже ничего не чуешь.
— С каким таким зверем?
— Да так, это у нас вроде присказки. А Бэрка ты верно решил отыскать. Да и проверить, какое у ребят настроение, тоже неплохо. Они небось сейчас на ногах едва стоят.
— Не верю я им больше ни на грош. Не знаешь, чего от них ждать. Слава богу, я не оказался по другую сторону баррикады.
— Слава богу, что ты оказался по другую сторону палатки, — вставил Мак. — Иначе висеть бы нам с Джимом на какой-нибудь яблоньке.
— Да, туго пришлось… — пробормотал Лондон. Он подобрал полог, поднял его, привязал бечевкой. Но светлее в палатке не стало: солнце уже миновало зенит. Лондон вышел, друзья проводили его взглядами, потом молча переглянулись. Мак упал ничком на матрац. Джим долго смотрел на него. Наконец Мак спросил:
— Ты в чем-то меня обвиняешь?
— Нет. Просто думаю: вот сейчас, кажется, мы дрались и победили, и тем не менее, как никогда, близки к поражению. Ведь мы сюда приехали, чтобы помогать. Мак. А мы только все портим!
Мак грубо бросил:
— Не слишком ли высоко нас ставишь? Не переоцениваешь ли грошовый успех? Полетит наша забастовка сейчас к чертовой матери — нам по заслугам. Ведь и по сей день столько людей верят сказке о Благородном Американском Рабочем, о его дружбе с Добрым Капиталистом. А теперь они прозрели, поняли, как капиталисты о них заботятся, как могут их в два счета, словно тараканов, из вести. А мы нашим ребятам показали, во-первых, что они могут, а во-вторых, что должны делать. И последняя стычка показала, что ребятам по силам. Видишь, каким стал Сэм после забастовки во Фриско? Так вот, и наши парни будут кое в чем на него смахивать.
— А хватит ли у них ума правильно рассудить?
— Дело не в уме, Джим. Ум здесь ни при чем. Кончится забастовка, но в душах у ребят она еще долго бушевать будет. И рассуждать ни о чем не придется, они нутром все почуют.
— Ну, а как, по-твоему, что же нас ожидает?
Мак почистил пальцем передние зубы.
— Думаю, вышвырнут нас отсюда, только косточки затрещат. Может, днем сегодня, может, вечером.
— И что ж нам лучше: «исчезнуть» бесследно или все таки дать бой?
— Лучше — бой, если удастся ребят настроить. Разбегутся — и на душе гадко у всех будет, а бой — даже проигранный — дело достойное.
Джим опустился на одно колено.
— Слушай, но ведь если они с пулеметами нагрянут, много наших положат.
Глаза у Мака сузились, взгляд сделался холодным.
— Подойдем с другой стороны. Допустим, убьют кое кого из наших. Нам это только на руку. Вместо каждого убитого в наших рядах десяток новобранцев окажется. Вся страна в одночасье обо всем узнает, и народ повсюду всполошится. Те, кто колебался, на нашу ст орону перейдут. А удерем отсюда втихомолку, народ прознает, скажет: «Э-э, да они даже боя дать не сумели!» А вся наша трудовая братия уверенность в своих силах потеряет. Вот дадим бой, разнесется о нем молва, и другие забастовщики тоже биться будут, окаж ись они в таких же условиях.
Джим подогнул и вторую ногу, сел на пятки.
— Я просто хотел ясности, вот и спросил. Но согласятся ли ребята биться?
— Не знаю. Сейчас вряд ли. Еще в себя не пришли. А попозже, кто знает. Подкинь им еще одного Бэрка и, чем черт не шутит, вдруг поднимутся. Пьяный Бэрк очень кстати объявился. Сейчас, глядишь, еще кто кровь прольет ради общего дела.
— Мак, если не хватает всего лишь крови, так я сорву сейчас повязку — кровища рекой потечет.
— Чудной ты, Джим, — добродушно бросил Мак. — Все буквально понимаешь.
— По-моему, ничего чудного нет.
— Еще как есть! Помнишь анекдот про даму, что покупала собаку? Она спрашивает: «А вы точно знаете, пес чистокровный?» Владелец ей: «Точно! Ну-ка, Оскар, покажи даме, какая у тебя кровь».
Джим слабо улыбнулся. А Мак продолжал:
— Нет, Джим, свою кровь побереги. Ты в нашем деле сотни ребят стоишь.
— Ничего, небольшое кровопускание не повредит.
Мак беспокойно теребил нижнюю губу.
— Ты видел когда-нибудь, чтобы дрались сразу четыре или пять собак?
— Нет.
— Просто если одну из них ранят или свалят наземь, остальные ее непременно загрызут.
— Ну, и что?
— И у людей порой так же. Сам не знаю, почему. Выходит, док прав. Он мне раз сказал: «Люди ненавидят что-то в самих себе».
— Док — парень славный, но не больно-то помогли ему высокие рассуждения. Они бесцельны, просто замкнутый круг.
— Как бы там ни было, его очень не хватает. Плечо у тебя еще болит?
— Ни капли. Правда, я его пока берегу.
Мак поднялся.
— Давай-ка посмотрим. Снимай куртку.
Это оказалось делом непростым. Мак отковырнул пластырь, осторожно разбинтовал плечо.
— Почти зажило. Только краснота кое-где. Все эти марли я выброшу. До города бы поскорее добраться. Там врачи за дело возьмутся. А сейчас пока чистым лоскутом перевяжу. — Он снова залепил повязку пластырем, долго не отпускал руку, пока пластырь не нагрелся и не «схватил» повязку.
— Может, в городе и дока встретишь, — предположил Джим. — Он больно чудно говорил перед тем, как пропал. Вдруг ему просто тошно стало или страшно, вот он и дал деру — Давай-ка я помогу тебе в куртку влезть. Чего сейчас о доке вспоминать! Если б ему тошно стало, он бы давно от нас откололся. Видел я его и под огнем! Страха он не знает.
В палатку тихо вошел Лондон и остановился. Вид у него был озабоченный, даже испуганный.
— Надо ж, я его чуть не до смерти зашиб. Челюсть сломал. Боюсь, умрет, если доктора не найти.
— Можно, конечно, в город его отправить, но, думается, не очень-то ему там помогут.
— А как его жена разошлась! — продолжал Лондон. Кричит: «Засужу вас всех за убийство! И забастовку вы, дескать, нарочно устроили, чтоб мужа доконать!»