— И то не напрасный труд, — съязвил Мак. — Не очень то этот Бэрк мне нравился. Больно на стукача смахивал. Как там ребята?
— Сидят по палаткам, сбылись твои слова: морды у всех кислые, как у малышей, что леденцов объелись.
— Понятно, — кивнул Мак. — Столько сил потратили, что на неделю б хватило. Надо б их накормить, если есть чем. Потом отоспятся, глядишь, и отойдут. Ты, Лондон, совершенно прав: без доктора не обойтись. Как дела у парня, что ногу вывихнул?
— Он тоже бочку на нас катит. Не так, кричит, ногу вправили. Больше, говорит, ходить не смогу. Ребятам и без того невесело, а тут еще всякие вопли да причитания.
— Да, мы совсем забыли про Альфа! — спохватился Мак. — Как у него-то дела? Надо бы сходить проведать. Как, по-твоему, те, кого ты при нем дежурить оставил, сбежали?
— Кто их знает, — пожал плечами Лондон.
— Наберем мы с полдюжины ребят, чтоб его навестить?
— Сейчас никого никуда не вытащишь. Сидят да на мозоли любуются.
— Ну и бог с ними. Один пойду! Альф — хороший малый.
— И я с тобой, Мак, — вызвался Джим.
— Нет, останешься здесь.
— Смотри, одному-то небезопасно, — заметил Лондон.
— Джим, прошу тебя, останься, — настаивал Мак. Вдруг нас обоих схватят? И некому будет здесь наше дело продолжать. Так что оставайся.
— Нет, пойду. Хватит, насиделся, нанянчился со своей рукой. Хочешь, сам оставайся, а я пойду.
— Ну, ладно, — сдался Мак. — Будем смотреть в оба, а ухо держать востро. Постарайся, Лондон, ребят хоть не много в чувство привести к нашему возвращению. Накорми говядиной да фасолью, что осталась. Их, конечно, уже воротит от такой жратвы, но какая-никакая, а все — пища. Уж скоро известие должно прийти и о тех машинах.
Лондон проворчал:
— А себе я, пожалуй, открою баночку персиков да баночку сардин. Говорят же ребята, что у меня до потолка все консервами завалено. Вернетесь и вас угощу.
15
Их встретил ясный солнечный день. Серыми и замызганными предстали палатки в лагере, умытом чистым полуденным светом. С тех пор, как исчез доктор Бертон, никто не убирал мусор, повсюду клочки бумаги, на палаточных веревках развешаны комбинезоны. Мак с Д жимом вышли из лагеря и зашагали полем — за ним начинался сад. У самых деревьев Мак остановился, оглядел, сколько мог охватить глаз, окрестности.
— Джим, смотри в оба! Скорее всего, мы сваляли дурака, отправившись одни. Отказал нам здравый смысл, он пристально вглядывался в каждую яблоню, в долгие тенистые межрядья с солнечными прогалинками. Ни звука. Ни шороха.
— Уж больно тихо. Я такой тишине не доверяю, — он потянулся и сорвал с ветки маленькое, кособокое яблоко, оставленное сборщиками. Смотри-ка, вкусное. А я и забыл о яблоках. То, что под рукой, рядом, всегда в последнюю очередь вспоминается.
— Никого пока не приметил, — доложил Джим. — Ни души.
— Мы пойдем по самой кромке сада, если кто вдоль рядов следит — нас не заметит. — И оба, настороженно озираясь, скрылись под раскидистыми яблонями. Порой теплый яркий солнечный луч выхватывал их из-под сени крон.
— Мак, а как ты думаешь, можно когда-нибудь взять отпуск и укатить туда, где никто нас не знает, и просто по сидеть в саду?
— Да тебе ж через два часа надоест, снова будешь в бой рваться.
— Мне всегда недоставало времени приглядеться ко всему вокруг. Например, как лист из почки прорастает. Я ничего вокруг не замечаю. Утром в палатке по полу ниточкой тянулись куда-то муравьи. Но мне некогда было наблюдать за ними, о чем-то думал. А иной раз так хочется целый день на букашек смотреть, просто бездумно смотреть.
— Спятишь ты с этими букашками, — бросил Мак. С людьми-то психом станешь, а с букашками и подавно.
— Время от времени прямо оторопь берет: мы смотрим, но не видим. Некогда. Жизнь пройдет, а я так и не узнаю, как, скажем, яблоко растет.
Шли они медленно. Мак обшаривал взглядом каждое дерево.
— Всего не узнаешь, не увидишь, — ответил он. — Я раз решил отдохнуть, да и рванул в Канаду, в леса. Так дня через два примчал обратно. По делу изголодался, по хорошей заварухе.
— И я когда-нибудь съезжу. Старый Дан прямо взахлеб про лес рассказывал…
— Всюду не поспеешь, Джим! Всего не заграбастаешь. У нас есть много такого, о чем Дан и не мечтал. Всюду не поспеешь. Вернемся днями в город, и снова так потянет какуюнибудь бучу устроить, что хоть вой. А пока рука не зажила, сиди и не рыпайся. Поселю тебя в ночлежке, там клопов и всякой живности навалом, любуйся на здоровье. Ближе, ближе к деревьям держись. А то выставился, как корова на холме.
— А хорошо здесь, — вздохнул Джим.
— Слишком уж хорошо. Того и гляди на засаду напорешься.
За деревьями уже маячил белый домик Андерсона с палисадом, пламенела герань во дворе.
— Да нет здесь никого, — повторил Джим.
— Погоди, погоди, — Мак остановился, в последний раз оглядел открытое место, вокруг дома черным квадратом пепелище; там, где был амбар, и сейчас еще чуть заметно курится едкий дымок; одиноко высится на пустыре белый водяной бак.
— Вроде никого, — решил наконец Мак. — Пойдем с черного хода.
Он попытался неслышно отворить калитку, но клацнул засов, и заскрипели петли. Шаг-другой — и они уже на крыльце, обсаженном желтым страстоцветом. Мак постучал.
— Кто там? — раздался голос из-за двери.
— Это ты, Альф?
— Я.
— Один дома?
— Один. Это кто?
— Да это я. Мак.
— Заходи. Дверь не заперта.
Они вошли в кухню. Альф лежал на узкой койке у стены. Он сильно исхудал за последние дни. Кожа на лице обвисла.
— Привет, Мак. Я уж думал, никто меня больше не навестит. Старик-то мой спозаранку уехал.
— Мы, Альф, давно уже к тебе собираемся. Идет дело на поправку?
— Все тело болит. А когда один — совсем невмоготу. Кто поджег сарай?
— Горожане из «бдительных». Ты не представляешь, Альф, как мы вам сочувствуем. Мы ж охрану выставили. Да их обманом отвлекли.
— Старик мой всю ночь успокоиться не мог. Все говорил, говорил, меня поносил через каждые пять минут. И так всю ночь напролет.
— Мы очень сочувствуем.
Альф высвободил руку из-под простыни, почесал щеку.
— Я, Мак, все одно, с вами. А старик мой хочет вас отсюда вышвырнуть. Поехал к шерифу, чтоб управу на вас найти. Говорит, вы «нарушили границы частных владений», и потому вас надо выдворить. Говорит, вот, послушал их, теперь расплачиваюсь. А мне велит убираться ко всем чертям, если я и впредь с вами буду. Ой, Мак, он так разошелся!
— Этого я и опасался, Альф. Мы знаем, что ты с нами. Но что толку еще больше досаждать старику? Была б какая польза — другое дело. А пока сделай вид, что ты на его стороне. А связь с нами будешь поддерживать. Мне просто очень жалко старика.
Альф глубоко вздохнул.
— Я хотел, да боялся, что вы меня предателем посчитаете. А раз так, конечно, скажу, что порвал с вами.
— Вот это дело! А уж в городе мы тебе такую рекомендацию дадим лучше не придумаешь. Да, чуть не забыл: док вчера вечером к тебе не наведывался?
— Нет. А что?
— Да он пошел к тебе еще до пожара и с той поры не вернулся.
— Ну и дела! Что ж с ним стряслось?
— Боюсь, беднягу похитили.
— Они вас вокруг пальца то и дело обводят.
— Не без этого. Правда, мы сегодня утром с ними чуток расквитались. Но случись твоему старику на нас нажаловаться, они завтра же нас в порошок сотрут.
— Забастовка не удалась?
— Не в этом дело. Что мы задумали, то удалось. Борьба продолжается, Альф. С отцом помирись, пусть думает что ты после всех этих пожаров угомонился. — Мак прислушался. — Никак кто-то идет, — он выбежал из кухни в комнату, выглянул в окно.
— Мой старик вернулся. Я его шаги распознаю, — сказал Альф.
Мак вернулся на кухню.
— Хотел посмотреть, нет ли с ним кого. Один. Мы, конечно, могли бы и потихонечку улизнуть. Да, пожалуй, лучше остаться и посочувствовать.
— Не стоит. Он и слушать вас не захочет. Он теперь на дух вас не переносит, — сказал Альф.
На крыльце затопали, дверь распахнулась. Андерсон замер на пороге, изумленно уставясь на гостей.
— Какого черта заявились! — рявкнул он. — А ну, проваливайте! Я был у шерифа, теперь вам крышка. Вышвырнут вас с моей земли, чтоб и духу вашего не было! — от ярости грудь у старика тяжело вздымалась.
— Мы всего лишь хотели сочувствие вам выразить. Ваш сарай сожгли не мы, а кто-то из городских.
— Да не все ли мне равно, кто? Сарая нет, урожая нет. Впрочем, что с вами, бродягами голоштанными, об этом толковать? Разорили вы меня, считай, я без фермы остался! — на глаза старику навернулись злые слезы. — У вас, голодранцев, ни кола, ни двора. Вы и деревца не посадили, а мне каждый листочек люб и дорог. Я каждую свою яблоньку на ощупь узнаю. Вам этого не понять.
— Да, у нас ни кола, ни двора. Нам в этом всю жизнь отказывали. Хотя и мы не прочь и хозяйство завести и яблоньку посадить.
Андерсон словно и не слышал его.
— Поверил я вашим посулам, И вот — нате вам! Урожая нет, а мне скоро по закладной платить!
— А где собаки? — спросил Мак.
Руки у Андерсона прижались к бокам, во взгляде вспыхнула холодная, безжалостная ненависть. Он проговорил:
— Их будка к сараю примыкала.
Мак повернулся к Альфу и кивнул. Тот сначала недоуменно поглядел на него, потом, насупившись, сказал
— Отец верно говорит. Вам, ребята, здесь делать нечего, проваливайте, и чтоб мы вас больше не видели.
Старик Андерсон подскочил к кровати, встал рядом.
— Я б мог вас сейчас перестрелять, но пусть шериф сам этим занимается. Долго он себя ждать не заставит.
Мак тронул Джима за руку, они вышли, прикрыв за собой дверь. За калиткой даже не удосужились посмотреть по сторонам. Мак шел так быстро, что Джим с трудом поспевал за ним. Солнце уже катилось на запад, длинные тени от яблонь побежали меж рядами, в кронах поигрывал ветерок и казалось, и деревья, и земля дрожали от вол нения.