Снова раздались раскаты грома, на этот раз немного ближе. Я посмотрел на запад. Где-то там вдали выстроилась башня из свинцово-серых облаков.
«Что он уже в пути. Что он приезжает сюда и убивает нас».
Я вернулся в хижину и прислонился лбом к стене. В сны я верил так же мало, как в богов. Я больше верил в любовь наркоманов к своим наркотикам, чем в любовь людей друг к другу. Но я верил в смерть. Я знал, что это обещание будет выполнено. Я верил в девятимиллиметровую пулю, летящую со скоростью тысяча километров в час, и в то, что жизнь – это время между тем мигом, когда пуля вылетает из ствола, и тем, когда она проходит через твой мозг.
Я вынул из-под кровати моток веревки и привязал один ее конец к дверной ручке, а второй – к толстой опоре между койками, прочно приколоченной к стене. Я натянул веревку. Вот так. Потом я лег и уставился на доски в основании койки над моей головой.
Глава 13
Дело было в Стокгольме. Давным-давно, еще до всего. Мне исполнилось восемнадцать лет, я приехал на поезде из Осло. В одиночестве я гулял по улицам острова Сёдермальм, бродил по траве в Дьюргордене и болтал ногами, сидя на причале и разглядывая Королевский дворец. Я знал, что свою свободу ни на что не променяю. Потом я нарядился в то немногое, что у меня было, и отправился в Драматический театр, потому что был влюблен в норвежскую девушку, которая играла Сольвейг в «Пере Гюнте».
Она была на три года старше меня, но на одной вечеринке я заговорил с ней. Наверное, я отправился в Стокгольм по этой причине. Большей частью по этой. В пьесе она была хороша, она говорила на шведском, как на родном, – по крайней мере, так мне казалось. И она была прекрасной и недостижимой. И все же во время спектакля моя влюбленность увяла. Может, потому, что она не могла соперничать с днем, который я провел в Стокгольме. Может, потому, что мне было восемнадцать и я уже влюбился в рыжеволосую девушку, сидевшую впереди меня.
На следующий день я купил травку на площади Сергельсторг. Я пошел в Кунгстредгорден, где вновь повстречал ту рыжеволосую девушку. Я спросил ее, понравился ли ей спектакль, но она только пожала плечами и показала мне, как крутят косяки по-шведски. Ей было двадцать, она приехала из Эстерсунда и жила в маленькой квартирке на Уденплан. Неподалеку находился недорогой ресторан под названием «Транан», где мы ели жареную селедку с картофельным пюре и запивали пивом средней крепости.
Оказалось, что она вовсе не та девушка, которая сидела передо мной: она никогда не бывала в Драматическом театре. Я прожил у нее три дня. Она работала, а я только бродил по улицам и дышал запахом лета и города. Когда я ехал домой, то смотрел в окно и думал о своем обещании вернуться. И в это время меня впервые посетила самая грустная в мире мысль: обратной дороги нет. «Сейчас» превратится в «тогда», «сейчас» превращается в «тогда» в чертовом круговороте, и обратного хода у этого проклятого круговорота, который мы называем жизнью, нет.
Я снова проснулся.
В дверь скреблись. Я повернулся на койке и увидел, как дверная ручка ходит вверх-вниз.
Она передумала. Она вернулась.
– Лея?
Мое сердце дико застучало от восторга, я сбросил с себя одеяло и свесил ноги на пол.
Ответа не последовало.
Это не Лея.
Это мужчина. Мощный или разозленный мужчина, потому что от силы, с которой он дергал за ручку, начали трещать крепления койки.
Я взял прислоненную к стене винтовку и направил ее на дверь.
– Кто там? Что надо?
Ответа по-прежнему не было. Но что они могли ответить? «Мы прибыли устранить тебя, так что, будь добр, открой»? Веревка дрожала, как фортепианная струна, а в двери образовалась щель. Достаточно большая для того, чтобы приставить к ней дуло револьвера и…
– Отвечай или я стреляю!
Звук был такой, будто доски, из которых сколочена койка, орут от боли, когда из дерева миллиметр за миллиметром выдирают большие гвозди. А потом я услышал щелчок, как будто зарядили револьвер.
Я нажал на курок. Еще раз. Еще раз. И еще раз. Три пули из магазина плюс одна из патронника вылетели наружу.
После этого стало совсем тихо.
Я затаил дыхание.
Черт! В дверь снова стали скрестись. Дверную ручку с грохотом вырвали из двери. Потом раздалось громкое жалобное мычание и такие же щелчки. И я наконец узнал их.
Я вынул пистолет из-под подушки, ослабил веревку и открыл дверь.
Олень ушел недалеко, я увидел, что он лежит в вереске метрах в двадцати от хижины в направлении деревни, словно инстинктивно искал помощи у людей, а не в лесу.
Я подошел к нему.
Он лежал неподвижно, лишь немного шевелил головой. Дверная ручка все еще находилась у него в рогах. Чесание. Он чесал рога о дверь хижины и зацепился ими за ручку.
Олень опустил голову на землю и посмотрел на меня. Я понимал, что во взгляде его не было мольбы, что это я углядел в них мольбу. Я поднял пистолет и увидел свое отражение в его влажных глазных яблоках.
Что там говорила Анита? «Ты застрелишь зеркальное отражение». Одинокий олень, убежавший из стада и отыскавший себе этот приют, но все равно окончивший свои дни, – не я ли это?
Я не смог нажать на курок. Конечно, я не смог.
Я закрыл глаза. Плотно. Подумал о том, что будет после. И о том, чего не будет. Больше не будет слез, больше не будет страха, не будет раскаяния, чувства вины, утешения, тоски, чувства потери и осознания, что ты не сумел воспользоваться ни одним из предоставленных тебе шансов.
Я нажал на курок. Дважды.
Потом я вернулся в хижину.
Я лег на койку. Поцелуй и смерть. Поцелуй и смерть.
Через пару часов я проснулся с головной болью и шумом в ушах и понял, что это оно самое. Гравитация притягивала мое тело, высасывая свет и надежду. Черная дыра. Но меня засосало еще не так глубоко, чтобы я не смог выбраться, надо было только поспешить и ухватиться за спасательный круг. Это всего лишь отсрочка, и, когда я снова буду тонуть, темное время станет еще темнее и длиннее. Но сейчас мне требовалась эта отсрочка.
В отсутствие принца Валиума я схватил единственный из имевшихся у меня спасательных кругов: я открыл бутылку со спиртным.
Глава 14
Спирт, возможно, смыл самый черный мрак, но он не смог вымыть Лею из сердца и памяти. Если я не понимал этого раньше, то теперь знал: я по-идиотски безнадежно и беспомощно влюблен. Опять.
Но на этот раз все было иначе. Впереди меня не сидел никто, кого я мог бы предпочесть ей. Существовала только она. Я хотел заполучить слишком религиозную женщину с ребенком, со шрамом и свежеутопшим мужем. Лея. Девушка с волосами цвета воронова крыла, с синим сиянием во взгляде и выгнутой спиной. Девушка, которая говорила медленно и задумчиво, но без лишних намеков. Женщина, которая видела тебя таким, каков ты есть, и принимала тебя. Принимала меня. Всего лишь…
Я повернулся к стене.
И она хотела меня. Несмотря на слова, что она больше никогда со мной не увидится, я знал, что она меня хочет. Иначе зачем бы ей меня целовать? Она поцеловала меня, она бы не сделала этого, если бы не хотела, и с того момента до того, как она внезапно отсюда убежала, ничего не происходило. Так что если она не бросила меня потому, что, по ее мнению, я очень плохо целуюсь, надо всего лишь заставить ее понять, что я – тот парень, на которого можно положиться, тот, кто будет заботиться о ней и о Кнуте, что она неправильно меня оценила, да и я сам неправильно себя оценивал. Я не сбегу, только не в этот раз. Во мне все это было, но мне никогда не выпадало шанса испытать себя, создать дом. Сейчас, когда я почувствовал способность к этому, мне понравилось. Понравилась мысль о безопасности и предсказуемости. Да, об однообразии и монотонности. Я всегда искал этого, но не находил. До этих самых пор.
Я посмеялся над собой. Пришлось. Вот я лежу, приговоренный к смерти пьяный наемный убийца-неудачник, и планирую длинную счастливую жизнь с женщиной, которая при нашем последнем разговоре ясно и четко заявила, что я – последний из тех, с кем она хотела бы повстречаться еще раз.
Поэтому, когда я повернулся к комнате и увидел, что бутылка на стуле передо мной пуста, я понял, что должно произойти одно из двух.
Я должен заполучить Лею. Или же я должен заполучить еще спиртного.
Прежде чем вновь скользнуть в сон, я услышал отдаленный вой, становившийся то громче, то тише. Они вернулись. Они пахли смертью и разложением, и скоро они будут здесь.
Надо спешить.
Я встал рано. На западе по-прежнему клубились башни из облаков, но они не приблизились, казалось даже, что они немного отступили. И я больше не слышал раскатов грома.
Я искупался в ручье, снял красный шарф, которым все еще была обмотана моя голова, и промыл рану на виске. Надел новое белье и новую рубашку и побрился. Я собирался прополоскать шелковый шарф, но почувствовал, что он еще хранит частичку ее запаха, поэтому обмотал его вокруг шеи. Я бормотал слова, которые собирался произнести. Несмотря на то что на протяжении последнего часа я менял их восемь раз, я помнил их наизусть. Они должны прозвучать не красиво, но честно. И я закончу так: «Лея, я тебя люблю». Да, черт возьми, так я и закончу. Вот он я, и я тебя люблю. Выстави меня за дверь, если сможешь и если это необходимо. Но я стою и протягиваю тебе руку, на которой лежит мое бьющееся сердце. Я сполоснул бритву и почистил зубы, так, на случай, если она вдруг захочет меня снова поцеловать.
Потом я пошел на север, по направлению к деревне.
Рой мух взлетел с трупа оленя, когда я проходил мимо него. Он выглядел довольно странно: казалось, он увеличился в размерах. От зверя шел запах, которого я до сих пор не замечал, хотя труп лежал всего в двадцати шагах от хижины. Наверное, все из-за постоянного западного ветра. Одного глаза не было. Видимо, вороны. Но, судя по всему, ни волки, ни другие крупные животные еще не приходили. Пока не приходили.
Быстро и уверенно я шагал мимо деревни прямо к пристани. Перед тем как пойти к Лее, надо было сдел