И дальше, при рассказе о других блюдах я буду говорить немного о людях Востока и их поведении вне зависимости от национальности, потому что в Средней Азии многие блюда готовят по одному рецепту. Шашлык — они есть шашлык — узбекский, туркменский, таджикский. Есть небольшие нюансы в каждом блюде, но они скорее не национальные, а семейные.
Откуда я все это знаю? Долгая история. Расскажу вкратце. Я родился в Ташкенте, но это было давно, в 1930 г. Туда мой отец привез мою маму в 1924 г. показать своим родителям. Но родила она первого сына в 1926 г. не в Ташкенте, а в Москве. Второй раз он привез ее в Ташкент в 1930 г., на этот раз мама родила меня, и мы уехали в Москву. Третий раз в годы Великой Отечественной войны семья, состоящая из отца, матери и нас, уже троих братьев, эвакуировалась из Москвы снова в Ташкент. Дом деда был на Ходжентской улице. Это в самом центре Ташкента. Туркменский базар и одна трамвайная остановка до Красной площади. Семья громадная, но все взрослые. У моего деда осталось в живых из родившихся двадцати детей только восемь: пять сыновей и три дочери.
Все братья моего отца были отчаянными людьми. Старший вовлекал моего отца в жуткие авантюры: они включались в процесс торговли мануфактурой на Шелковом Пути, что проходил по Средней Азии. Их небольшая группа верхом на лошадях моталась по полупустыне вокруг Бухары и Самарканда. Темное дело. Как они остались живы, не знаю.
Отец был очень скуп на рассказы. Ему всегда не везло, он оставался в проигрыше. Вместо рассказов о махинациях с мануфактурой он распространялся о том, чем они питались в пути. Как готовили мясо свежего барашка, как пекли лепешки на раскаленном булыжнике… Мой папаня любил поесть, мягко говоря.
Другой брат отца учительствовал, потом все бросил и стал водилой на довоенной полуторке, перевозил грузы через Памир в Афганистан. Это был единственный брат, который мало говорил о еде, но вечно капризничал и привередничал. Моя бабка больше всех любила привереду и лучшие кусочки таила для него.
Средний брат был добрым и красивым, и самым настоящим обжорой. Я о нем еще расскажу.
Самый младший брат отличался большой силой, во время войны работал грузчиком. Был молчалив, ел все подряд, что дают, без разбора. Но мясо любил больше всего.
Сестры отца — просто красавицы, умели хорошо готовить, но были ужасающе неряшливы. Поэтому при появлении гостей их не допускали до приготовления пищи. Они лишь наряжались и обслуживали гостей за столом.
Когда я приехал в Ташкент с родителями, все эти родственники уже были взрослыми и имели жен, мужей и детей. Только я, 11-летний пацан, мог выполнять поручения по дому. Мои двоюродные братья были или еще маленькие, или уже взрослые. Все работали, домой приходили вечером, по хозяйству помогали только по выходным дням. А потом многие ушли на фронт и не все вернулись.
С нашим домом граничили другие дома, образуя общий двор. В этих домах жили люди самых разных национальностей: узбеки, русские, украинцы, бухарские евреи и многие другие. Возле каждого дома, несмотря на то, что они стояли в центре города, были маленькие или большие садики с фруктовыми деревьями. Многие семьи держали скотину.
В каждой семье были свои кулинарные рецепты, но все они испытывали сильнейшее влияние среднеазиатской кухни. Местные жители принимали эвакуированных. Те долго не могли привыкнуть к местным блюдам. Первое время все жили по заведенному в Москве порядку: завтрак, обед, ужин; 1-е, 2-е, 3-е блюда. Но по мере расходования привезенных с собой продуктов менялись и уклад, и меню. Ели все, что удавалось достать, добыть, заработать. Но все блюда «окрашивались» Востоком. Даже обычная каша, чай, молоко — все менялось, приобретая особый «привкус» Ташкента.
Все, кто с нами приехал, стали жить у моего деда. Он был очень уважаемым человеком. Клан был очень большой, но дом — тоже, и комнат хватило на всех. Вечером все собирались за одним столом. Женщины — невестки моего деда, не работали, воспитывали детей и готовили, стирали, смотрели за скотиной. Главой семьи был мой дед.
Моя бабка была очень добра к детям, хорошо готовила, но слыла редкостной скандалисткой. Сутра она начинала ссоры с невестками, потом переходила на сыновей (правда, не на всех, был у нее один любимчик). Не ругалась она только с моей мамой и с дедом. С мамой потому, что та была очень независима и хороша собой, отличалась светлой северной красотой (родом она была из Олонецкой губернии), приехала из далекой Москвы, где бабка была один раз и мама ее очень хорошо принимала. А дед долго и терпеливо молчал, но и затем заворачивал спутницу жизни в одеяло по самый нос, только чтобы дышала. Через 30 минут бабушка успокаивалась. После такой процедуры она старалась деда временно не тревожить. Когда с невестками было покончено, она переходила на крышу, которая соединялась с соседскими. И если заборы между соседями были препятствием для бабки, как граница между государствами, то крышы из глины и самана не имели рубежей. Здесь сохли кизяки — навоз, перемешанный с саманом в виде лепешек. Это был хороший топливный материал. На крыше бабка спорила и ругалась со всеми соседями. Потом, обессилев, спускалась в комнаты и наводила там порядок, и только после этого начинала готовить, вернее, руководить процессом. Невестки уже приходили в себя, бабка, иссякнув, на время успокаивалась.
Лучше, чем она, никто неумел готовить лагман. Она была из рода лахчак, что в переводе значит — макаронники. Мне трудно быть объективным по отношению к своей бабке. Уже теперь, насмотревшись итальянских фильмов, я невольно подмечаю сходство: все эти взаимоотношения, весь этот «базар» с руганью, манерой кричать на весь двор, чаще без злобы, с типичным размахиванием руками, хлопаньем ими о бедра роднит восточных женщин с итальянскими.
Во всем этом многонациональном «базаре» все были одинаково правы, одинаково бедны, у всех была одна война. Правда, ссоры быстро возникали и быстро затухали. На следующий день забывали вчерашние обиды и продолжали копошиться в своих котлах и кастрюлях. «Зло» держали максимум до утра.
В этом Вавилоне, естественно, возникал вопрос о религии. Мое отношение к ней формировалось сложно. В Ташкенте я познакомился с тремя религиями: православием, мусульманством и иудаизмом. Оставлю в стороне фанатизм, национализм, терроризм и другие «измы», к которым я отношусь отрицательно. В жизни мы чаще сталкиваемся не с религиями, а с обычаями, обрядами той или иной веры. Именно простой народ придерживается традиций. Как правило, углубленных, даже ниже среднего, богословских знаний люди не имеют. Люди мало читают, а больше слушают, выполняют обряды, ходят в храмы. Многие и молитв не знают.
В Ташкенте военных лет все перемешалось. Только азиаты остались верны некоторым постулатам: не есть свинины, соблюдать посты, отмечать религиозные праздники, соблюдать правила захоронения. Я не нахожу в этих обрядах чего-то плохого. Благодаря этим обрядам я многое понял.
Меня, мальчишку, естественно, гоняли на базар, за водой, поручали поить корову, коз, рубить для них саман со жмыхом и др. Я постоянно вертелся среди женщин, готовивших еду. Мой дед слыл специалистом по забою скота и дичи. Он часто брал меня с собой помогать. Первое время я воспринимал это как кошмар; потом при необходимости мог воспользоваться приемами деда: быстро освежевать тушу коровы, барана, разделать мясо. Это не так просто.
Мой дед был сильным мужчиной, ростом 190 см, одной рукой вел любого быка туда, куда надо, накрутив на руку его хвост. В одну минуту спутывал три ноги скотины и валил наземь не хуже американского ковбоя. Как он свежевал тушу? Надрезав на голени животного небольшое отверстие в коже, ртом вдувал воздух в подкожную клетчатку. Постепенно воздух проникал по всему подкожно-жировому пространству — для этого надо было иметь определенную силу. Туша надувалась, как барабан. После такого приема шкура снималась, как чулок. Я пользуюсь сейчас на охоте насосом для автомобиля: вставляю шланг в отверстие и качаю. Эффект поразительный; особенно удивляются охотники, которые часами снимают шкуру с лося, беспрерывно точа нож.
И еще одно правило. Оно пригодилось мне при охоте на большого зверя — кабана, лося, косулю, сайгака. После того, как снята шкура, тушу надо обработать огнем. Это просто и легко сделать паяльной лампой. Я всегда брал ее на охоту. Это всех поначалу удивляло, но потом… Огонь выжигает шерсть вместе с грязью, потом, остатками крови. Туша покрывается тонкой янтарной корочкой, которая защищает мясо от грязи и микробов. Оно дольше хранится даже при высокой температуре.
Ну и совсем не охотничий пример. По долгу службы я проводил в год до трехсот экспериментов на кроликах. Среди них были «контрольные» животные, которым не вводили никаких фармакологических веществ. Шкурки после опытов у нас забирали — для отчета, а мясо вполне годилось в пищу. Тем более, что мы были молоды и вечно голодны. Существует много рецептов обработки мяса кролика: вымачивание в уксусе, молоке. Все это можно делать, но если вы не обработаете огнем тушку, то не избавитесь от специфического привкуса, запаха. Он попадает в мясо с шерстью. И чем больше вымочите мясо, тем больше все это всасывается в ткань.
После обработки с помощью паяльной лампы вы можете пользоваться любым рецептом. Самое простое — нарезать кусками мясо, положить в котел, налить на 1 кролика 1 банку майонеза (250 г) и поставить кипеть на 30 минут. Через 45 минут вы едите удивительное блюдо, которое не имеет никакого отношения к Средней Азии, но тем не менее…
Я научился хорошо разбираться в мясе, овощах, фруктах и др. Если кто-то считает, что это просто, тот глубоко ошибается. Выбрать хороший арбуз, дыню, подходящий для блюда кусок мяса не всякий может. Даже помидоры нельзя брать без разбора. Искусство кулинарии начинается с выбора продуктов.
Бегая по военному Ташкенту, на рынок и постоянно общаясь с местными жителями, я за полгода освоил узбекский и таджикский языки и свободно говорил на них. На фарси говорили и мои родственники. Все давалось легко, и благодаря такому общению я многое понял из местных обычаев. Единственное, что всех смущало, — моя внешность: в детстве я был светлокожим блондином — в маму. Из-за этого на меня нападала шпана, отнимала продукты, один раз даже сняли ботинки.