— Кто вы?
— Меня зовут Джон Эмори. Я американец. Вы знаете, что такое Америка и где она находится?
— Разумеется. Что вы хотите от меня?
Вместо ответа Эмори передал четкий мысленный образ Карга. Это подействовало. Григореску, казалось, отпрянул.
— Вы знаете кто это такой?
— Это Карг. А откуда вы знаете его?
Значит, инопланетянин назвался Григореску тем же самым именем, который знал Эмори. От румына поступило такое же яркое изображение чужака.
— Я... Ну, помогаю Каргу здесь, в Америке, — сказал Эмори. — Подбираю для него произведения искусства, которые он хочет забрать в свой мир.
— И я тоже. Сначала я был изумлен, когда они появились у меня, но я преодолел свое изумление и страх и теперь помогаю им.
Эмори вздохнул, чувствуя как металлические пружины дивана впиваются ему в спину.
— А вы знаете зачем Карг и его друзья находятся на Земле?
— Учатся. Собирают знания. Хотят узнать нас.
— Нет, — резко сказал Эмори.
— Нет?
— Послушайте меня, — сказал Эмори и передал визуальный образ листка, который видел четыре дня назад во время первой встречи с Каргом. Образ был отчетлив и ясен, поскольку Эмори хорошо сосредоточился.
Долгий момент на другой стороне стояла абсолютная тишина, и Эмори уже было подумал, что контакт прерван. Но когда он так решил, Григореску внезапно заговорил с гневом и негодованием, сила которых буквально ударила по Эмори.
— Ведь при таком контакте невозможно лгать, правда? — спросил Григореску. — То, что вы показали мне, существует на самом деле?
— Да, — ответил Эмори.
— Тогда меня обманули. Все мы преданы. Значит — я Иуда, предатель, предатель...
— Вы ничего не знали. Это не ваша вина.
— Что же теперь нам делать?
Хэдэфилд пошевелился, и Эмори понял, что у него осталось очень мало времени.
— Ничего не делайте, продолжайте работать с пришельцем, и что бы ни случилось, не позволяйте ему понять, что мы знаем их реальные цели. Я сумею снова вступить с вами в контакт, а тем временем просто храните тайну. Я разрабатываю план против них.
В ответ от румына на Эмори хлынула волна благодарности. Хэдэфилд снова пошевелился. Затем образ Григореску дрогнул, пошел пятнами и внезапно лопнул, точно проколотый воздушный шарик.
Шок от разрыва контакта и возвращения к действительности на секунду ошеломил Эмори. Он понял, что с ужасной силой стискивает руку Хэдэфилда, выпустил ее и увидел отметки своих пальцев на бледной коже эспера.
Он сел и огляделся. Хэдэфилд неподвижно лежал на полу, будто внезапно уснул. Ноерс откинулся на спинку стула, небрежно перекрестив ноги.
— Все закончилось? — спросил Ноерс.
— Да, — сказал Эмори, удивленный тем, что его голос прозвучал каким-то хриплым шепотом. — Я вступал в контакт. Разве вы ничего не слышали?
— Вы оба все это время были в трансе. Я ничего не мог слышать.
Ноерс наклонился и осторожно потряс Хэдэфилда. Залитое потом лицо эспера было все еще словно каменным от сосредоточенности, затем он медленно открыл глаза.
— Удовлетворительным ли был контакт? — спросил он.
— Даже очень, — ответил Эмори. — Но скажите, вы помните что-нибудь из всего того, что было сказано?
Хэдэфилд покачал головой.
— Нет. Ни слова.
Эмори мрачно улыбнулся.
— Надеюсь, что вы говорите правду. Но если вы подслушивали, то держите все это в тайне. Ли, давайте поедем домой. Я очень устал.
Хэдэфилд проводил их до двери. Эмори последний раз взглянул на худощавое, с большим носом лицо эспера, с любопытством глядящее на него, а затем дверь закрылась. Обратно до эскалатора, поднимающегося на шоссе, они шли молча и проделали этот путь без всяких происшествий.
Сидя напротив него, Ноерс уставился на экран Восточных каналов на стене квартиры Эмори.
— А как бы вы отреагировали, если бы я вам сказал, что мир находится в ужасной опасности? — спросил Эмори.
Ноерс медленно и очень невесело улыбнулся.
— Понятия не имею. А он в опасности?
— Вы знаете больше, чем показываете, — ответил Эмори. — Но мы пока что оставим это. Предположим я вам скажу, что будущее человечества зависит от восстановления контактов между странами мира и уничтожения этих барьеров связи, которые имеют место уже целых тридцать лет? Если я скажу, что либо мы объединимся против общего врага, либо нам конец?
Ноерс сделал большой глоток из стакана, который держал в руке, его веко чуть подергивалось, пока он смотрел на Эмори.
— Почти целый век между полушариями длилась вражда, — тихим голосом сказал Ноерс. — Она никогда не перерастала в настоящую войну, я имею в виду стрельбу, захват территорий и тому подобное. Но эта вражда переросла в пропагандистскую войну. А теперь Америка, Россия, Латинская Америка и Азия спрятались в свои защитные пузыри, и, если бы не эсперы, между ними не было бы вообще никакой связи. Еще несколько поколений, и никто в Америке даже знать не будет, что в мире существуют и другие страны. А затем какой-то парень из двадцать пятого века, этакий Колумб наоборот, внезапно откроет Европу и...
— Не будет никакого двадцать пятого века, — сказал Эмори. — Мы не доживем до этого времени, если в течение ближайшего года барьеры не уничтожат. Земля будет завоевана.
— Кто же ее завоюет?
Эмори красноречиво поднял взгляд к потолку.
— Вы можете этому не верить. Но пришельцы уже на Земле и готовятся к вторжению.
За этими словами последовала тишина, которая, казалось, длилась вечность. Ноерс застыл, уставившись на Эмори так, словно смотрел сквозь него.
— Джон, вы пересмотрели «Детский час ужасов» Марка Белфорта. А может вы сами режиссировали его?
— Я же сказал, что вы не должны верить этому. Я сам едва верю. Но возьмем в качестве гипотетического случая следующее: учитывая инопланетных захватчиков, как вы предлагаете спасти Землю?
Веко Ноерса судорожно задергалось.
— Разумеется, вы не можете просто рассказывать всем об инопланетянах направо и налево. Никто вам не поверит.
— А если я создам пришельца?
— Это была бы ваша последняя работа. Но все равно, сначала необходимо восстановить контакты между странами. Вот когда это сделаете, тогда можете создавать своего пришельца и показывать всем общую угрозу. — Ноерс сокрушенно покачал головой. — Но не простая эта работа — восстанавливать контакты. Три поколения американцев научились ненавидеть Европу как рассадник чумы. Молодежь сейчас едва знает, что такое Европа вообще. Благодаря нашим чудесным средствам массовой информации была проделана прекрасная пропагандистская работа.
— Пропаганда работает в обе стороны, — сказал Эмори. — А видеоаудитория у нее в плену. Не менее пятидесяти миллионов телезрителей в нашей стране лучше отрежут себе руку, чем выключат вечером телеэкраны.
— К чему вы клоните?
— Предположим — всего лишь предположим — что несколько человек приступили к изменению национальной точки зрения, сдвигая ее подальше от изоляционизма. Намек здесь, газетная статья там... Это ведь можно сделать, не так ли?
— Каким же образом? Я могу вставить подобные рассуждения в сценарий, но отдел Дэйва Каваны все равно выкинет их из него, тогда зачем вообще стараться? Видео слишком уж подвергается цензуре.
— Кавана не имеет никакого контроля над фактическим производством. Мы заставим нескольких актеров выучить наизусть ваши оригинальные реплики. Ночь работы — и наши активы укрепятся печатными листовками. — Эмори на секунду стиснул руки и добавил: — Мы могли бы заставить прийти на помощь дикторов. А также народные гитаристы могут добавлять нужные нам намеки в свои песенки. Мы будем продолжать работать в этом направлении целый год, и в общественном мнении постепенно вырастет понятие, что в мире существуют и другие страны, что они нам не враги и что мы можем жить с ними мирно. Затем мы складываемся деньгами, по— купаем девяносто минут времени видеоэкрана и устраиваем захватывающее реалистическое шоу, которое решает исход дела. Никто не может подвергнуть его цензуре перед выходом, так как мы сами и будем спонсорами.
— Они могут отключить нас от эфира, — заметил Ноерс.
— Конечно могут. Но это всего лишь сильнее возбудит общественность. Мы забросим крючок в первой части шоу, и если нас отключат, аудитория захочет узнать, почему. Это будет нелегко, но я думаю, что нам удастся такое провернуть. А затем, наконец, мы уберем из законодательства закон о барьерах и...
— Вы говорите так, словно это можно сделать за один год, — сказал Ноерс. — Но вы ошибаетесь. Три, пять, возможно, десять лет, но не год. Потребуется уйма времени, чтобы снова соединить разрозненный мир.
Эмори встал.
— У нас есть только год, Ли. Я не придумал этих инопланетян. Они здесь и готовы уничтожить всех нас.
— Джон...
— Хорошо, — рявкнул Эмори. — Не верьте мне. Давайте просто рассматривать это как интеллектуальную игру: сможем ли мы, будучи влиятельными руководителями самой большой массовой среды Америки, управлять общественным мнением таким образом, чтобы вызвать возрождение интернационализма? Назовем это просто Проектом. И установим для него крайний срок в год.
— Но это же подрывные действия. Это девиация!
— Разумеется. Так вы поможете?
Ноерс тепло улыбнулся.
— Помогу, — сказал он. — Мне неважно — есть пришельцы или никаких пришельцев не существует.
Следующие несколько дней были у Эмори очень занятыми. Он проводил ночные репетиции «Безумия и фортуны», которая в середине недели претерпела изменения и стала «Плотью и безумием». Изменение названия пришло из отдела Дэйва Каваны, который объяснил, что согласно общим правилам дающие деньги спонсоры и их продукты теперь должны быть исключены из названия драмы. Оказалось, что это пришло от Манди-Ричардсона, исследователи общественного мнения которого придумали, будто многие зрители подсознательно негодуют на таких спонсоров и нужно избегать вставлять в пьесу название продукта клиента, что