я дурацкая, а бывшая жена – что у меня галлюцинации, ну, она-то всегда была нервная и преувеличивать любила, а тут прям как взбесилась, ты, кричит, допился, я, кричит, всегда знала, что этим кончится, а что она всегда знала, я в последнее время почти и не пил, так, вечером, с тварюшкой по чуть-чуть, я ей как-то налил немного, полрюмки, наверное, она выпила, приятно так выпила, не цедила по капельке, но и не жадничала, и с тех пор мы вечерами, под телевизор, она салата накрошит, я разолью по рюмкам, сидим, хорошо, я ей шейку глажу, она глаза прикрывает, ворчит тихонечко, ворчать недавно выучилась, раньше совсем ее слышно не было, а тут я вдруг понял, что слышу, как она ходит, как встает ночами попить, как ворочается потом, и вообще как-то ее стало больше, чем я привык, то она спала неизвестно где, а тут вдруг комнату заняла целую, и вещи у нее какие-то появились, какие-то шлепанцы в коридоре, полотенце в ванной розовое, а на прошлой неделе я хотел в магазин зайти за хлебом, а мне говорят, ваша племянница, говорят, уже купила, багет, как вы любите, и еще пирожные, моя племянница, вы подумайте! Эта тварь, то ли зверь, то ли птица, то ли вообще паук, я живу себе, а она меня оплетает уборками своими, пельменями, багетами, а сама небось думает, как будет мной своих паучат кормить, я даже лифта ждать не стал, так разозлился, бегом на пятый этаж поднялся, сам задыхаюсь, давно очень не бегал, отвык, дверь ногой хотел открыть, не смог, сил не было, стоял, приходил в себя, потом вошел, она у плиты стояла на стуле, только повернулась ко мне, я схватил ее и трясу, она извиваться начала, рот разинула, я смотрю, а в нем такие зубищи, мама родная, чуть не цапнула меня, я еле успел руку отдернуть, значит, думаю, зверушка, не птичка, а она все извивается и шипит, и глаза так сузила, как будто видит меня насквозь и не ненавидит даже, а презирает до смерти, я чуть было ее, гадину ядовитую, за этот взгляд в окно не выбросил, потом вспомнил, что она же не летает, а этаж пятый, убьется совсем или покалечится, в общем, просто выставил за дверь и шлепанцы ее выкинул, а полотенце себе оставил за нервы, хорошее такое полотенце, махровое, где, интересно, взяла, а сам пошел ужинать, она омлет сделала с сыром и травками, он уже остыл, но все равно был съедобный, сыр хорошо растаял и тянулся, я свою половину съел, а потом ее, а она за дверью шебуршилась, то ходила туда-сюда, то за ручку дергала, то скреблась, потом угомонилась, я даже хотел выглянуть, но побоялся, что она на меня прыгнет и загрызет, поэтому налил себе полный стакан, выпил, и спать лег, и хорошо спал, даже не снилось ничего, а утром встал, и так у меня вдруг скверно на душе стало, так стыдно, да что ж, думаю, я за человек-то за такой, зверушка столько времени со мной жила, багет мне покупала, пельмени варила, редчайшей породы зверушка, может, вообще одна такая во всем мире, а я ее за дверь, и шлепанцами в нее запустил, в общем, вышел в прихожую, постоял, набрался мужества и дверь распахиваю, а сам глаза закрыл, загрызет если, думаю, значит, так мне и надо, а если не загрызет, то мы сейчас помиримся, и вот стою, жду, никто меня не грызет, я глаза открыл, а за дверью нету никого, только шлепанцы стоят аккуратненько.
Так с тех пор и не появлялась, уже сколько времени прошло, я и звал, и искал, весь двор обегал, у всех соседей спросил, хотел большой плакат на столбе повесить, мол, прости, вернись, узнавал даже, сколько стоит, денег собрался занять, только вдруг понял, что не знаю, как к ней обращаться, имени ее не знаю, да и не было у нее, кажется, имени-то…
Про некоторых хмырей
В. Я. Строчкову
С утра сеньор Ф. пошел на прием к психиатру и к обеду домой не вернулся. Супруга сеньора Ф., женщина понимающая, решила подождать часок, но уже через полчаса, сильно и внезапно проголодавшись, налила себе тарелку супа и сделала бутерброд с мягким сыром. В суп она положила ровно пять кусочков мяса – всего в кастрюле их было десять, а супруга сеньора Ф. превыше всего ценила справедливость и симметрию. В дверь позвонили, и супруга сеньора Ф. быстрым шагом пошла в прихожую, надевая по дороге тонкую, немного ироническую улыбку. Она готовилась сказать что-то о мужьях, являющихся на запах супа, но за дверью оказался не муж, а служащий электрической компании. Служащий был хмур и деловит, суп его не интересовал, а интересовали показания счетчика, и тонкая улыбка супруги сеньора Ф. и заготовленная ею фраза пропали втуне. Немного раздосадованная, супруга сеньора Ф. вернулась на кухню, заглянула в кастрюлю, поворошила блестящей разливательной ложкой капусту и картошку и, воровато оглянувшись, вытащила и сунула себе в рот один кусочек мяса, самый неровный, с желтоватой каемочкой жира. В кастрюле осталось четыре кусочка, а в тарелке – пять, и супруга сеньора Ф., поморщившись, прямо пальцами выудила кусочек мяса из тарелки и съела его.
Теперь и в кастрюле, и в тарелке было по четыре кусочка. Супруга сеньора Ф. удовлетворенно вздохнула, обтерла пальцы кухонным полотенцем и уселась за стол.
Два часа спустя сеньор Ф. еще не вернулся от психиатра. Его супруга уже вымыла посуду, спрятала кастрюлю с остатками супа в холодильник, смела со стола крошки от бутерброда, посмотрела две серии любимого телесериала и одну – нелюбимого, выкурила, таясь, сигарету с ментолом, утопила окурок в унитазе, почистила зубы, проветрила на балконе тонкие желтоватые волосы и потихоньку начала волноваться о сеньоре Ф. Ей хотелось позвонить ему на мобильный телефон и спросить, собирается ли он сегодня домой, но она боялась прервать своим звонком прием и навредить терапии. Супруга сеньора Ф. любила сеньора Ф. и желала ему добра.
Сеньор Ф., человек мягкий, маленький и незаметный, уже давно нигде не работал и даже из дому почти не выходил, а только сидел у себя в комнате, вырезывал из бумаги человечков и раскрашивал их цветными карандашами. Человечки у него выходили забавные, но все на одно лицо, белые, румяные, улыбающиеся, в зеленых шапочках и красных жилетах. Скапливающихся человечков супруга сеньора Ф. раздавала соседским детям, вешала на рождественскую елку или просто собирала в большой пластиковый мешок и выносила на помойку. Сеньор Ф. этого не замечал, уже вырезанные и раскрашенные человечки его не интересовали. Супруга сеньора Ф. покупала ему бумагу и цветные карандаши, по вечерам целовала сеньора Ф. в блестящую лысину, а по утрам – в плохо выбритую щеку, кормила сеньора Ф. мясными супами и тушеными овощами и считала свою семейную жизнь удавшейся. И тут вдруг сеньор Ф. заговорил о том, что еще не поздно все изменить или отменить, супруга сеньора Ф. не разобрала как следует – от долгого молчания и грызения цветных карандашей дикция у сеньора Ф. была немного невнятная, – но обеспокоилась. После того как сеньор Ф. целую неделю ничего не вырезывал и не раскрашивал, а только ходил по комнатам и говорил, что еще не поздно все изменить (или отменить), супруга сеньора Ф. и отправила его к психиатру.
К ужину сеньора Ф. все еще не было. Супруга сеньора Ф. уже позвонила ему на мобильный телефон – телефон отозвался из ванной комнаты, сеньор Ф. зачем-то положил его в биде и там оставил. Следом супруга сеньора Ф. позвонила психиатру – доктор уехал, сегодня его уже не будет, ответил ей строгий женский голос, – и, сцепив зубы, свекрови. Ну, что же ты, милая, сказала свекровь, это же твой муж, ты за ним и следи, и отсоединилась. Супруга сеньора Ф. походила по квартире, выкурила еще одну сигарету, поела прямо из кастрюли с супом вареной капусты и, не удержавшись, съела еще один кусочек мяса, а три оставшихся разрезала пополам, чтобы их получилось шесть. К полуночи, не находя себе места от беспокойства, супруга сеньора Ф. надела черную юбку и жакет, отправилась в полицейскую часть и написала заявление об исчезновении своего мужа, сеньора Ф.
Да сбежал он, к бабке не ходи, сбежал, тихонько сказал полицейскому инспектору Витору Обадии дежурный сержант Мейрелеш. Если бы у меня была такая жена, я бы тоже сбежал, добавил он и соврал. Жена у сержанта Мейрелеша была точь-в-точь супруга сеньора Ф., такая же желтоволосая, деловитая и прижимистая, только помоложе, но сержант Мейрелеш любил ее до глубины своей сержантской души и никуда сбегать не собирался. Полицейский инспектор Витор Обадия неопределенно пожал плечами. Он тоже думал, что сеньор Ф. сбежал, но, с другой стороны, не исключен и несчастный случай.
Рано утром полицейский инспектор отправился к психиатру, доктору Н., худому смуглому человеку в расшитой петухами косоворотке и с жидкой белой бородой до середины груди, и узнал, что на прием сеньор Ф. не явился, доктор Н. зря прождал его пятнадцать минут, а потом велел медсестре пригласить следующего пациента, бугристо-толстую сеньору В., страдающую расстройством пищевого поведения.
Целую неделю полицейский инспектор Витор Обадия опрашивал родственников и соседей супругов Ф. и, придя наконец к какому-то выводу, запросил у судьи Гарсии ордер на обыск квартиры. Обыск проводил сам полицейский инспектор, ему помогали сержант Мейрелеш, бросающий зловещие взгляды на супругу сеньора Ф., и женщина-полицейский – за приземистость, кривоногость и непомерно выдающуюся нижнюю челюсть коллеги звали ее Бульдожкой.
Супруга сеньора Ф. неподвижно сидела в углу дивана. У нее было трагическое и оскорбленное выражение лица. Рядом с ней на стуле, не доставая ногами до пола и сложив руки на обтянутых форменной юбкой коленях, сидела Бульдожка и не сводила с нее выпуклых коричневых подернутых слезой глаз. Полицейский инспектор Витор Обадия и сержант Мейрелеш тщательно осмотрели шкафы, ящики комодов, тумбочки и большой, старинный, вишневого дерева буфет, доставшийся супруге сеньора Ф. от прабабушки. Ну вот, сказал, наконец, полицейский инспектор, я так и думал, вынул из кармана мобильный телефон и вышел в коридор. Сержант Мейрелеш сухо покивал головой в знак того, что он тоже думал именно так, и нехорошо посмотрел на супругу сеньора Ф. Супруга сеньора Ф. ответила ему ледяным взглядом. Бульдожка пошевелилась на своем стуле. Полицейский инспектор вернулся из коридора. Доктор сейчас приедет, сказал он добрым голосом, и действительно, не прошло и десяти минут, как в дверь без стука вошел доктор Н., на ходу пряча в карман маленькую расчесочку, которой он приглаживал в лифте свою белоснежную бороду. Лицо супруги сеньора Ф. выразило попеременно холодное недоумение, ужас и обреченность.