– Фонсека! Ты видишь то же, что и я? – хрипло спросил начальник караула капрал Мейрелеш.
– Так точно! – шепотом ответил караульный Фонсека.
– Что ты видишь?
– То же, что и вы! – отчеканил караульный Фонсека, вытягиваясь во фрунт и не отводя глаз от неуклонно приближающейся колонны.
– Тогда стреляй! – каркнул капрал. – Чего ты ждешь?
Караульный Фонсека сглотнул, колонна спящих катилась на него, как волна, можно ли остановить волну выстрелом? Можно, прохрипел у него в голове капрал Мейрелеш, они же спят, их, главное, разбудить, остановятся они сами. Разбудишь сомнамбулу – разбудишь беду, ответила капралу покойная матушка караульного Фонсеки, она всегда говорила так, когда восьмилетний Фонсека пытался растолкать ходившую во сне младшую сестру.
– Разбудишь сомнамбулу – разбудишь беду, – повторил вслух Фонсека. – Со всем уважением, мой капрал…
– Стреляй! – заревел капрал Мейрелеш. – Это приказ!
Караульный Фонсека передернул затвор, зажмурился, и в эту секунду раздался звон меди – тромбонист в синей пижаме запнулся о выступающий камень и двинул кулисой тромбона ударника между лопаток, ударник – ему снилось, что он едет в метро, и поезд сошел с рельсов, – попытался удержаться на ногах и всплеснул тарелками. Следом за тарелками испуганно взвизгнул кларнет, крякнул саксофон, и, перекрывая все звуки, яростно взревела туба.
…расходились быстро, испуганно, стараясь не смотреть друг на друга, матери торопливо уносили детей, даже тех, что могли ходить сами, дети капризничали, разбуженные младенцы извивались и вопили, юная пара раздирала свое желтое банное полотенце, девушка плакала, никогда в жизни ей не было так стыдно, даже когда снилось, что она вышла на улицу голой, ты бы уступил, парень, ей нужнее, чем тебе, осуждающе бросил кто-то, да пошел ты, огрызнулся юноша и так дернул за свой край полотенца, что девушка чуть не упала, погруби мне тут, ласково сказал рыжий гигант в красных штанах и без труда отнял полотенце у обоих, мимо них, подобрав полы сорочки и шлепая матерчатыми туфлями без задников, пробежал дирижер в наусниках, ударник с тарелками гнался за тромбонистом, и рычала, не желая успокаиваться, туба, да что же это такое, прорыдала девушка, ничего, сказал гигант, бывает, и укутал ее полотенцем, дойдешь босая-то, спросил заботливо, да, сказала она, спасибо, а я как же, растерянно спросил юноша, прикрываясь руками, а ты как-нибудь, ответил гигант.
– Фонсека! – хриплым шепотом позвал капрал Мейрелеш. – Фонсека! Ты видишь то же, что и я?
– Никак нет, мой капрал! – четко ответил караульный Фонсека. – Я вообще ничего не вижу!
– Тогда вольно, – сказал капрал и закашлялся.
Караульный Фонсека смотрел на пустую площадь и довольно улыбался, видишь, мысленно сказал он покойной матушке, не я их разбудил. Что, спросила матушка сонным голосом, ничего, спи, сказал караульный Фонсека, я тоже буду. И действительно уснул и даже не почувствовал, как капрал Мейрелеш вынул из его рук винтовку и, укоризненно покачав головой, поставил ее на предохранитель.
Мария Элоиза
…эта история начинается с того, что принцесса укалывает палец веретеном и просыпается. Вначале она ворочается, то натягивает одеяло на голову, то стаскивает его до пояса, то, брыкаясь, скидывает на пол, но уснуть, как ни старается, не может и в конце концов усаживается на постели, потная, взлохмаченная, в перекрутившейся сорочке, озадаченная и недовольная, и ищет, на ком бы свое недовольство сорвать. Но вокруг никого нет – ни няньки с молитвенником, ни фрейлины с платьем и новой сплетней, ни камеристки с умывальным тазом и кувшином воды. Принцесса сползает с кровати, но ноги ее не держат, и она усаживается на холодный мраморный пол. Потом с трудом встает, придерживаясь за кровать, и ковыляет на непослушных ногах к выходу в поисках живой души. Сразу за дверью обнаруживается усатый румяный гвардеец. Уронив голову на грудь, он спит и деликатно похрапывает. Принцесса окликает его вначале тихонько, потом погромче, потом кричит во все горло, топает ногами – от злости ноги как будто ожили, – потом, не сдержавшись, пинает гвардейца, стараясь попасть в чувствительное, – гвардеец все так же похрапывает и улыбается, даже усом не дрогнул. В ярости принцесса изо всех сил толкает его в грудь, и гвардеец валится на пол, громыхая латами и не переставая улыбаться – разве что храпеть прекратил. Взбешенная принцесса почти бежит по дворцу, распахивает двери одну за другой, за каждой кто-нибудь спит. По двое, как в казармах, спят принцессины фрейлины, в неожиданно узенькой кроватке спит толстенькая нянька, налитые щечки выпирают из ночного чепца, словно два яблока из ажурной корзинки, опершись на оружие, стоя и сидя спят у дверей стражники, в королевской опочивальне, в постели – точной копии принцессиной, но побольше, двуспальной, – полуоткинув одеяло, обольстительно спит королева, принцесса несколько секунд завистливо смотрит, как мерно вздымается высокая молочно-белая грудь под тонкой тканью ночной сорочки, и тут же откуда-то с пола доносится страшный с пристоном храп, принцесса заглядывает под кровать и видит там могучее, слегка начавшее тучнеть тело капитана дворцовых гвардейцев в полуснятых замшевых штанах. Его величество король в шелковом халате, разошедшемся на круглом, поросшем кудрявой шерсткой животе, спит у себя в кабинете, откинувшись на спинку невысокого диванчика, у его ног, склонив шелковистую головку к нему на колени и умильно причмокивая губами, спит юный паж, – принцесса морщится и отворачивается, одно дело узнавать о родительских шалостях от доверенной фрейлины и совсем другое – видеть все это своими глазами.
Поодиночке и вповалку спят слуги, на сундуке с бельем прикорнула кастелянша, хорошенькая принцессина камеристка спит, дурочка, на подоконнике, в обнимку с незнакомым лакеем. И – самое неприятное, потому что принцессе с каждой минутой все больше хочется есть, – в совершенно пустой и гулкой кухне спит мертвецким сном толстый повар. Принцесса уже и крышками от кастрюль погромыхала, и поколотила огромным половником по суповому котлу, чуть сама не оглохла, повар и не шевельнулся. Принцесса вывернула на пол ящик с посудой, нашла большую двузубую вилку и с силой ткнула ею повара в жирный бок. Повар коротко вздохнул, будто всхлипнул, и принцессе немедленно стало стыдно, даже голод слегка унялся. Она уселась рядом с поваром на выскобленную лавку, привалилась к нему и горестно, с подвываниями, зарыдала, а нарыдавшись, почувствовала, что ее клонит в сон, и радостно уснула.
Просыпается принцесса часа через два, еще более голодная и несчастная, чем была. От сидения на жесткой лавке в неудобной позе у нее болит спина, и, кажется, она простудилась, бегая босиком по каменным полам, ее слегка лихорадит, голова тяжелая, а в носу нестерпимо чешется, как будто она вот-вот чихнет, но все никак не чихает. Принцесса встает, еле волоча ноги, выходит из дворца – снаружи царит тот же не раздражающий глаза полумрак, что и внутри, – и идет по парку. Где-то за чайной беседкой росли яблони, если, конечно, они принцессе не приснились. Принцесса хихикает и прибавляет шагу, и действительно – вот они, яблони, а на них – яблочки: маленькие, твердые, невообразимо кислые, но какая к черту разница, это еда, настоящая еда, и принцесса рвет, кусает, грызет, жует, ей кажется, что она уже сто лет ничего не ела, и, возможно, она не так уж далека от истины. Наевшись, она валяется под яблоней, бездумно подбрасывает и ловит недоеденное яблоко, и тут у нее начинает болеть живот. Полчаса спустя принцесса еще сидит в кустах, добежать до дворца не удалось, сорочка совершенно изгажена, волосы прилипли к бледному взмокшему лицу, и в перерывах между сотрясающими ее спазмами принцесса тихо и безнадежно плачет.
Но вот рези успокоились, принцесса выбралась из кустов, искупалась в дворцовом пруду, – на крохотном островке посреди пруда, раскинув крылья, на гнезде спит лебедь, – и сорочку, как смогла, сполоснула и выжала, но надевать мокрую не стала и теперь идет вглубь парка, похлопывая себя ею по ногам. Там, где аккуратные аллеи сменяются нехожеными тропами, где деревья не слушаются садовников, и нет ни статуй, ни скамеек, ни качелей, растут ядовитые ягоды и грибы. Принцесса не знает их в лицо, но она твердо решила пробовать все подряд, чтобы умереть побыстрее и, может быть, вернуться в тот мир, из которого она так неудачно проснулась сегодня утром.
Принцесса забрела довольно далеко и теперь оглядывается в поисках чего-нибудь ядовитого, а вокруг, как назло, ничего похожего, одни колючие кусты с едва завязавшимися ягодами. Принцесса тянется в середину куста за самой оформленной ягодой, вдруг она все-таки ядовитая, неосторожно берется за колючую ветку, укалывает палец и тут же засыпает и валится, бесчувственная, прямо в заросли, только сорочка осталась висеть на ветке.
Снится принцессе, что ее зовут Мария Элоиза, что она маленькая, совсем маленькая женщина, едва ли в ней есть метр двадцать, круглолицая, веснушчатая и неловкая. Руки дырявые! Кричит ей хозяин, когда она роняет и бьет посуду, коровьи копыты! Мария Элоиза работает в баре судомойкой, иногда хозяин выпускает ее к стойке, просто так, для смеху, потому что из-за стойки виднеется только голова Марии Элоизы с круглыми темными глазами и большими, очень мягкими на вид ушами. Завсегдатаи бара Марию Элоизу поддразнивают, но любят, а хозяин, хоть и грозится уволить, когда Мария Элоиза роняет целую стопку тарелок или десяток стаканов разом, не увольняет и даже не собирается, маленькая Мария Элоиза – его достопримечательность, с тех пор как она у него завелась, к нему ходят кутить все городские повесы, а бар между собой называют «у гномика». Пойдешь сегодня вечером к гномику? Или наши все соберутся у гномика. Так что жизнь у Марии Элоизы скорее хорошая, хотя и немного скучная. А в кармане форменного халатика, вечно чем-то перепачканного, сколько его ни стирай, Мария Элоиза носит маленькое шило. Она верит, что если уколет этим шилом палец, то немедленно уснет отсюда и проснется в другом мире, где она принцесса, и никто ее не зовет гномиком и не пытается ухватить за мягкое ухо или насильно напоить пивом. Когда ей делается совсем тоскливо, или когда хозяин сильно не в духе, Мария Элоиза вытаскивает шило и осторожно трогает пальцем острие. Ей кажется, что в этот момент в другом мире нетерпеливо ворочается, собираясь проснуться, принцесса, и Мария Элоиза снова прячет шило в карман и удовлетворенно вздыхает.