— Ну, так-то да… Слушай! Пиццу ей привези. Ну, типа, напутали с адресом. Помнишь, ты же рассказывал, что однажды такое было…
— Ну, было. Но должен же быть заказ от кого-то, и этот заказ оператор ещё должен отдать именно мне, а не кому-нибудь другому с нашей точки. Специально такое не подстроишь.
— Подстроишь-подстроишь. Вот смотри: купи сам пиццу в кафе на вынос да притащи ей, типа ты курьер. Позже, если встречаться станете, она узнает, что ты реально курьер в пиццерии и вообще все сомнения отпадут.
— А если она захочет позвонить в пиццерию и сказать, что ничего не заказывала? А ей ответят, что ей никто ничего и не привозил. Там же бланк заказа обязательно прилагается с адресом заказчика и контактами оператора.
— Пфф, тоже мне проблема. Что проще — распечатай просто левый бланк и телефон укажи, например, мой. И все дела. Только это… надо посмотреть, чтобы у Фурцевой тогда пары точно были. А то получится сюрприз.
— А где Фурцева живёт? — спросил Глеб.
Каким бы абсурдом ни казалась ему эта затея, но в одном она помогала точно: отвлекала внимание на себя и не давала терзаться мыслями о скором отчислении, о том, как всё это он расскажет матери, о том, как его призовут…
— Не знаю, — сморгнул растерянно Тошин. Однако почти сразу просиял: — У Иванова же двоюродный брательник — мент. Помнишь, он говорил? Там же какие-то базы у них есть, можно спросить, пусть узнает адрес Фурцевой.
— Иванов вряд ли согласится. Он, так-то, очень себе на уме.
— Он, так-то, первый и придумал замутить с дочкой Фурцевой. Так что пусть помогает теперь.
Иванов и правда сумел узнать адрес через своего родственника.
Сначала, правда, покочевряжился, мол, напрягать лишний раз человека не хочется, но уступил. И тот всё сделал. Причём поразительно быстро, в течение часа, и не попросил никаких благодарностей в виде… в любом виде. Просто скинул смской и всё. Вот так просто.
Фурцева, как выяснилось, проживала на Площади Декабристов в старом, ещё сталинской постройки доме.
Дело оставалось за малым, как сказал Тошин, — проникнуть на вражескую территорию. И так, чтобы Фурцева-старшая наверняка отсутствовала, а младшая, наоборот, наверняка была дома.
Впрочем, это как раз оказалось не сложным. Анна Борисовна на работе практически жила, а дочь её, отучившись, сразу бежала домой, никуда не сворачивая. И потом весь день носа не показывала, безвылазно торчала в квартире на четвёртом этаже — Глеб с Тошиным перед «основной операцией» немного понаблюдали за "объектом".
В день икс Глеб накинул поверх чёрного бомбера позаимствованную на работе ярко-оранжевую жилетку с логотипом Fox Pizza, прикупленную по пути пиццу сунул в фирменный бумажный пакет, а к пакету пришпилил степлером распечатанный бланк заказа с номером Тошина.
Тёма увязался следом. Всё равно не смогу, сказал, усидеть на месте.
Его энтузиазм последние дни несколько утомлял Глеба, но одному идти в логово безумной Фурцевой было слегка не по себе, так что противиться компании он не стал, наоборот, был рад. К тому же, тот мог покараулить возле дома на случай, если вдруг грымза заявится раньше времени.
Около пяти вечера оба подъехали к Площади Декабристов. Пока шли до дома Фурцевой, Тошин как мог подбадривал Глеба.
— Ты сейчас вообще забудь, что она там чья-то дочка… Ты сейчас просто пицценос, у тебя заказ, ты тупо его выполняешь. Всё, как обычно — едешь к заказчику.
— Угу, на трамвае, — усмехнулся Глеб.
— Да пофиг. Настройся.
— Ну всё, всё, настроился.
Ожидать у подъезда пришлось совсем недолго — какой-то мальчишка-школьник с огромным рюкзаком возвращался домой из школы и впустил Привольнова.
Глеб торопливо взбежал на четвёртый этаж. Лифта в доме не имелось.
Азарт пропал, зато возникло вдруг нехорошее предчувствие. Хотелось развернуться и уйти. Но это будет как-то трусливо, что ли, подумал он и шагнул на просторную площадку, оглядывая двери.
Надо просто поскорее расквитаться с этим делом и домой. У квартиры с латунными цифрами 38 он остановился. Перевёл дух и втопил кнопку звонка.
= 16
День был просто ужасным.
Строго говоря, никакой трагедии не случилось, но так бывает, когда мелкие неприятности с самого утра возникают одна за другой, наслаиваются, копятся и, в итоге, превращаются в гигантский снежный ком, который накрывает с головой, душит, прижимает к земле. И к вечеру ты, несчастный, измотанный, подавленный, ненавидишь весь мир и не веришь ни во что хорошее.
Ну, весь мир Саша, может, и не ненавидела, но отдельных личностей — вполне. А главное, чувствовала себя безмерно, бесконечно несчастной. И, казалось, так оно будет всегда.
Началось всё несколько дней назад, хотя, если так посмотреть, то очень счастливой Саша Фурцева себя давно не ощущала, наверное, с детства, когда радость приносили самые незначительные мелочи. А последние год-полтора она жила как будто по инерции. И собственная жизнь ей казалась обыденной и ужасающе заурядной.
Нет, первое время, как поступила в художку, был подъём: новые впечатления, эмоции, надежды. Но впечатления себя исчерпали, эмоции притупились, а надежды не сбылись. Всё продолжалось по-старому, только вместо школы она ходила теперь в училище.
Вот и преподаватель живописи, который в прошлом году ею восторгался, видел даже в неудачных работах свет, невысказанную страсть и искренность, теперь только досадливо морщился: "Вы слишком налегаете на оттачивание техники, Сашенька, и забываете о главном: вдохнуть хоть крупицу чувства".
Слова преподавателя очень ранили, повергали в ещё большее разочарование собой, но при этом Саша понимала — он прав. Жизнь её пустая, она сама пустая и картины тоже пустые. И главное, никакого просвета.
А несколько дней назад стало совсем всё плохо. Её неожиданно оскорбила Алина Какоурова, местная красотка. Сначала грубо оттеснила в столовой училища — тогда Саша подумала, что это просто случайность, потому что делить им с Какоуровой нечего. Они и учатся-то в разных группах, Саша — по специальности живопись, Какоурова — на дизайнера. Общих знакомых не имеют и почти не пересекаются в пространстве.
Саша вообще не думала, что такая самовлюблённая красотка знает о её существовании.
Днём позже Алина, проходя мимо, толкнула Сашу так, что едва не сбила с ног. Разумеется, не извинилась.
А сегодня утром, перед занятиями, встретив Какоурову возле раздевалки, Саша услышала небрежное: «Брысь». И вдобавок болезненный тычок острым локотком.
После первой пары они всё-таки «поговорили». Алина сидела с подругами на подоконнике, когда мимо них проходила Саша.
— Терпеть не могу Фурцеву, — бросила Какоурова.
Саша оглянулась и наткнулась на её взгляд, колючий и презрительный. Развернулась, подошла.
— Я не понимаю, у тебя ко мне какие-то претензии? — стараясь не выказать волнение, спросила она. — Что ты всё время ко мне цепляешься?
— Потому что ты меня бесишь, — нагло ухмыльнулась Алина.
— Я тебе что-то сделала? Как-то обидела?
— Попробовала бы, — фыркнула Какоурова.
— Ты можешь относиться ко мне, как тебе угодно — это твоё право. Но если ты не прекратишь вот эти свои выходки, если будешь толкать меня и оскорблять, то я буду вынуждена на тебя пожаловаться.
Подруги Алины дружно прыснули.
— Кому? Мамочке? Ну, беги жалуйся.
— Причём тут мамочка. Я пойду к Людмиле Николаевне.
Это их насмешило ещё больше. Какоурова тоже захохотала, громко, заливисто, но почти сразу резко оборвала смех и зло прошипела:
— Чеши отсюда, пугало огородное.
Жаловаться к директору Саша, конечно, не пошла. Как-то несерьёзно это, подумала. По-детски. И что она скажет? Людмила Николаевна, меня девочки обижают? Глупость же. Только выставит себя на посмешище.
Какоурова же после Сашиной угрозы обозлилась ещё больше. Хотя трогать — больше не трогала, даже пальцем, но зато весь день цепляла её и высмеивала. По всем пунктам прошлась: что это у неё на ногах? На какой помойке эти говноступы она нашла? А этот балахон поносного цвета, видать, ещё прабабушка вязала. А штаны? С какого бомжа сняли это убожество?
А ведь не только она одевалась попроще в их группе. Да все почти. Им сразу так и сказали: наряды оставьте для других мест, а на занятия носите то, что удобно, и то, что нежалко выбросить. Но Какоурова высмеивала почему-то только её одну.
Саша старалась не обращать внимания, но это сложно. Все эти «лахудра», «пугало огородное», «страшила», ухмылки, шепотки летели в спину и больно жалили.
И непонятно, за что вдруг Какоурова на неё взъелась? А главное, как себя вести?
Никогда Саша не попадала в подобные ситуации. В школе её не трогали. Особой любовью одноклассников она, может, и не пользовалась, но и явной антипатии ни у кого не вызывала. Общалась со всеми на уровне привет-привет, пока-пока, давала списать, когда просили. Никто её не обижал. Никогда…
Ну если не считать единственную подругу Нину, с которой они в десятом классе поссорились. Хотя, говоря откровенно, ссоры как таковой не было, просто Саша случайно услышала разговор Нины с кем-то по телефону. Точнее, несколько фраз, брошенных мимоходом: «Нет, Фурцеву приглашать не буду, да ну её. Ну да… дружим… Ну и что с того? Просто с ней полезно дружить, вот и всё…».
Нина шла по пустому школьному коридору, и её бодрый голосок в тишине звучал вполне отчётливо:
«В конце концов, это мой день рождения — кого хочу, того и зову. А если тебе так хочется с ней пообщаться, можешь сам…»
В этом моменте Нина осеклась — это она вывернула из-за угла и увидела Сашу. Та стояла возле кабинета английского, ждала, когда начнётся факультатив. Про свой день рождения Нина её накануне предупреждала, мол, погулять не получится, предки против. Да Саша и не рвалась, в общем-то.