ь не обидеть.
— А давай с тобой выпьем вина? — придумала мать.
Саша воззрилась на неё в изумлении.
— В праздник немного можно. А иногда — даже нужно. Выпей немного и вот увидишь — полегчает, — пообещала та.
В «полегчает» Саша не верила, но и отнекиваться сил не осталось.
Мать наполнила хрустальные фужеры на высоких ножках, всучила ей один, даже тост проникновенный сказала: пусть у Саши будет счастье, сплошное счастье.
— Это, между прочим, «Божоле», хорошее вино, — пригубив сообщила мать. — Коллеги подарили.
Саша пожала плечами, в винах она не смыслила ровным счётом ничего и выпила почти весь фужер залпом. Слегка поморщилась — вино ей не понравилось, напоминало по вкусу подкисший арбуз. Голова налилась вязкой тяжестью.
Мама сказала — вино улучшает настроение. Ничего подобного! Тоска стала ещё острее, совсем нестерпимая.
Закрывшись позже у себя, Саша позвонила Глебу сама. Кто бы знал, чего ей это стоило! Несколько раз порывалась и останавливалась — страшно было. Потом всё же решилась. Пока шли длинные гудки, она не дышала. И не шевелилась. Только сердце часто и гулко колотилось в груди. И, казалось, с каждой секундой только набирало обороты.
Однако Глеб не ответил. Саша выждала минут десять и снова его набрала. Опять длинные гудки и опять без ответа.
Может, он у себя, в общежитии, празднует, вот и не слышит? У них там такой грохот стоял в тот раз. А может, он с кем-нибудь празднует? Может, у него другая, и он сегодня с ней…? Эта мысль была настолько болезненной, что Саша отринула её. Нет-нет, только не это!
Тогда Саша набила ему эсэмэску: «Привет, что делаешь?»
Глупо, конечно, с её стороны, и даже как-то унизительно писать такое в женский праздник, особенно после десяти дней молчания. Но просто терпеть уже было невмоготу.
Пусть даже он соврёт, что страшно занят, только бы не этот убийственный игнор. Пожалуйста-пожалуйста!
Но и на эсэмэску Глеб никак не отозвался. Ни восьмого марта, ни девятого. Саша пробовала снова звонить, но теперь слышала лишь короткие гудки. Почему он так? Если он больше не хочет с ней видеться, то лучше бы сказал всё прямо, чем мучить её неизвестностью.
Ночью Саша терзала себя, вспоминая его голос, запах, взгляд, его поцелуй. И уливалась слезами.
А утром за завтраком, когда мать снова заговорила о том, что надо просто немного потерпеть, что пройдёт совсем немного времени и эти страдания ей покажутся ерундой, Саша вдруг решила: она с ним встретится сама. Потому что вот так продолжаться дальше не может, иначе она просто сойдёт с ума.
Сначала была мысль поехать в университет. Ради приличия можно было бы прикрыться тем, что приехала на работу к матери, но где она там его будет искать? Истфак — это два потока по несколько групп в каждом, а она даже фамилии его не знает. И потом, это не их маленькое уютное училище, это корпуса, переходы, этажи, сотни аудиторий. Заблудиться проще. Да и плевать ей уже, по большому счёту, на приличия.
Поэтому после занятий, не заходя домой, Саша поехала в общежитие. Страшно было, конечно, так, что внутри всё дрожало. Но, твердила она себе, лучше знать правду, даже горькую, чем маяться в неизвестности.
Мать, разумеется, считала, что и так всё предельно ясно. Вполне возможно, но пусть Глеб ей это выскажет прямо в глаза.
И тут же сама себя одёргивала: «Да всё ты врёшь, Фурцева, сама себе врёшь. Не нужна тебе горькая правда. И ужасно трусишь, что мать может оказаться права. Ты просто надеешься… непонятно на что».
Вахтёрша встретила её отнюдь не так доброжелательно, как в прошлый раз, когда они приходили сюда с Глебом. Устроила допрос, куда, к кому, по какому делу, затребовала отдать студенческий билет и лишь потом дозволила пройти.
Саша шла по коридору, сотрясаясь от страха. Боялась встретить девчонок и парней, которые были на том дне рождения. Но ещё больше боялась реакции Глеба. Вдруг он ей не обрадуется? Она же умрёт на месте. Зря она всё это затеяла, зря сюда приехала!
Дважды она порывалась развернуться и сбежать, но останавливалась и снова возвращалась, напоминая себе, что хуже уже не будет, потому что нет ничего хуже, чем мучиться в неведении.
Возле его комнаты она набрала побольше воздуха, затем постучала и замерла в диком напряжении. Там, за дверью, что-то негромко стукнуло, потом она услышала шаги…
Сердце заколотилось быстро-быстро где-то у самого горла, и когда Глеб распахнул дверь, у неё вместо приветствия вырвался лишь тихий полувсхлип-полувздох.
= 34
Саша смотрела на него во все глаза, боясь пошевельнуться. Радость, страх, волнение распирали грудь.
Глеб сначала тоже впился в неё взглядом, в котором Саша уловила и растерянность, и смятение, и что-то такое болезненно щемящее… Но это так быстро растаяло, что она усомнилась — может, ей показалось? Потому что затем он нахмурился, отвёл глаза в сторону и вздохнул так, словно сильно раздосадован.
И даже впускать её или нет — он и то явно сомневался.
Сашу пронзила мысль, от которой всё внутри похолодело: вдруг он не один? Почему она не подумала об этом раньше? Зачем она притащилась к нему, дура? Господи, какой позор.
Но тут он открыл дверь пошире, пропуская её в комнату. Открыл молча и с таким недовольным видом, что сразу захотелось уйти.
В конце концов, он жив-здоров, ноги-руки целы, в этом она убедилась. А не звонил и не появлялся, потому что не хотел, вот и всё. Ответ на свой вопрос она получила, пусть совсем не такой, на какой надеялась, но это всё же определённость. Неумолимая, жестокая правда. Как с такой правдой совладать, она подумает позже, дома, а сейчас надо уйти.
«Уходи! Немедленно!», — повторила мысленно Саша и всё равно почему-то вошла в комнату.
Первым делом быстро осмотрелась, хоть и устыдилась тут же — будто проверяла его. В комнате на этот раз было не прибрано и не уютно, совсем не так, как тогда. К тому же, чувствовался запах табака и алкоголя. Он сняла шапку, но куртку оставила и садиться тоже не стала.
К счастью, он оказался один. Выдохнуть бы с облегчением, да Глеб держался с ней так, будто они чужие, будто она без спросу вторглась сюда и очень ему мешает. Может, он как раз ждал другую? Или просто настолько не хочет её видеть?
Сейчас он был ещё более холоден и раздражён, чем тогда, когда вёл Сашу на день рождения друга. Это раздражение ощущалось физически, как едкий дым, от которого щиплет глаза и перехватывает горло.
Он злился из-за её прихода. Так злился, что от напряжения у него выступили желваки. Но ведь ничего плохого она ему не сделала и через минуту исчезнет из этой комнаты, из его жизни. Навсегда.
Саша сама не могла понять, почему всё ещё стоит здесь, нервно теребя в руках шапку, почему до сих пор не ушла. Ведь всё ясно: Глеб решил порвать с ней и даже не счёл нужным об этом сказать. Просто вычеркнул из жизни за ненужностью и всё. И объясняться с ней ему не хочется. И видеть тоже. Он даже не смотрит на неё больше.
Но почему так пронзительно смотрел вначале?
— Я тебе звонила, — тихо произнесла Саша.
— Знаю, — ответил он.
— Я потеряла тебя. Просто ты… так внезапно пропал. Я думала, вдруг что-то случилось с тобой…
— Со мной всё прекрасно, — оборвал он её резко.
Саша смолкла, его раздражённый тон обескураживал. Да и что ещё тут скажешь? Надо уходить, в который раз подумала она с горечью. Хватит унижаться. Но ноги словно к полу приросли.
— Тебе не стоило сюда приходить, — произнёс он мрачно.
— Да, наверное, — кивнула она, глядя в пол. Глаза жгло от подступивших слёз.
Глеб снова шумно, раздосадовано выдохнул и отошёл к окну. Встал к ней спиной, упёрся ладонями в подоконник.
— Я просто хотела убедиться, что с тобой всё в порядке, — срывающимся голосом произнесла Саша. Зачем она оправдывается? Ему ведь плевать.
— Послушай, Саша, — после долгой паузы сказал он, не поворачиваясь. — Ты прости, если я обманул какие-то твои ожидания. Я ничего такого не хотел. Так что тебе лучше уйти и всё забыть. Извини…
— Хорошо, — прошептала она, горло перехватило спазмом. С трудом сглотнув, уже громче добавила: — Если бы ты сообщил, что между нами всё кончено, я бы не пришла.
Он развернулся.
— Что кончено, Саша? Что? Между нами ничего и не было. Так что и нечему заканчиваться. Мы просто пару раз погуляли и всё. Я тебе разве говорил: давай встречаться? Ну или ещё что-то подобное? Нет. Это ты там что-то себе напридумывала.
Каждое его слово било наотмашь. Как же это больно, как унизительно! Она опустила голову ещё ниже, чтобы Глеб не видел её слёз. Стиснула челюсти, чтобы не разрыдаться вслух.
Ничего не было… Напридумывала…
А как же поцелуй?
Он как будто понял её без слов и тотчас снова ударил:
— Или ты так из-за того, что мы один раз поцеловались? Блин, ну это же ничего ещё не значит. Ну нельзя же быть такой наивной.
Саша отчётливо услышала в его словах усмешку и вся сжалась. Он насмехается над ней? Вот бы оглохнуть, чтобы ничего этого не слышать. Или ещё лучше умереть, прямо сейчас…
— Да мало ли с кем я целовался! Но… это было зря, конечно. Мой косяк. Прости за это. За всё прости. Ты хорошая, очень хорошая, но между нами ничего нет и быть не может. Я не должен был…
Дальше она его уже не слышала — из груди вырвался горестный всхлип. И тут же, как Саша ни сдерживалась, рыдания хлынули наружу, сотрясая тело. Она вся съёжилась, сжала рот ладонями, но никак не могла остановиться. А в следующий миг почувствовала, как Глеб обнял её за плечи, крепко прижал к себе.
Она вдыхала запах его тела и почему-то от этого плакала ещё горше. А он гладил её по волосам, целовал в макушку, что-то приговаривал.
Наконец рыдания стихли, но дрожь по-прежнему сотрясала тело.