— Ну, всё, всё, не плачь, девочка моя. Всё будет хорошо.
Зачем он так говорит — девочка моя?
Саша подняла голову, посмотрела ему в глаза и увидела в них такую щемящую нежность, что и у самой сердце зашлось. Но если он так на неё смотрит, то почему говорит ей такие жестокие слова?
— Я тебе совсем-совсем не нравлюсь? — спросила шёпотом.
— Ты мне нравишься.
— Ты так говоришь, чтобы я снова не разревелась? Но я больше не буду плакать, мне просто нужно знать, почему.
— Я так говорю, потому что ты мне нравишься. Ты мне очень нравишься, но…
— Поцелуй меня.
Несколько секунд он молча смотрел ей в глаза так, будто его разрывали противоречивые чувства. Будто хотел поцеловать, но зачем-то сдерживался. Потом взгляд потемнел, его пальцы, нежно перебиравшие у неё на затылке пряди, уверенно скользнули ниже, к шее, притянули ближе.
Саша и сама подалась вперёд. Спину и плечи её тотчас осыпало мурашками. Она сомкнула веки за мгновенье до того, как его губы коснулись её губ, мягко втянули, отпустили, смяли, снова втянули, но уже требовательнее. Саша инстинктивно ответила на поцелуй и уловила, как Глеб рвано выдохнул и впился с жадным нетерпением. Оторвался на миг, прошептал:
— Что ты делаешь со мной?
И снова жарко приник к её губам.
Опять её захватило то самое пьянящее чувство, от которого слабели ноги и сладко сжималось внутри.
В какой-то момент вдруг удивилась — куртка, оказывается, лежала у ног, на полу. Она даже не заметила, когда и как её сняла.
Одной рукой Глеб удерживал Сашу за шею, второй проник под кофточку. Дрожь стала нестерпимой, а его нескромные ласки продолжали сводить с ума. Кожа от них пылала, тело плавилось. И сама она точно потеряла рассудок, потому что в ответ запустила руки ему под футболку.
Глеб снова шумно выдохнул, издал хриплый полустон:
— Что ты делаешь? Я же скоро не смогу остановиться…
Саша и не хотела, чтобы он останавливался. Его поцелуи умопомрачительны, от них — кругом голова, от них — душа уносится в небо. И этот жар, что струился по венам, выжигал всю боль и горечь. Как можно хотеть, чтобы он остановился?
— Не останавливайся, — прошептала она.
И Глеб подхватил её на руки, отнёс на кровать. Лежа на спине и тяжело дыша, Саша наблюдала, как он, подцепив за низ футболку, быстро стянул через голову, отшвырнул не глядя в сторону. Под смуглой кожей так волнующе играли мускулы. От пупка вниз, под резинку спортивных штанов убегала тонкая тёмная дорожка. Ещё ниже она избегала смотреть, но краем глаза всё же заметила, что там явственно топорщилось. А когда Глеб навис над ней, Сашу вдруг охватила странная смесь восторга и страха.
И даже сейчас, горячо целуя её лицо, шею, грудь, он вновь прервался: остановиться? Взгляд его при этом был какой-то беззащитный и расфокусированный, словно он совсем собой не владел. Саша качнула головой. Будь что будет…
= 35
Потом Саша уснула. Не сразу, сначала её потянуло на беседу, ну это как водится.
— Это плохо, да? Ну… то что мы сделали? — шептала она, уткнувшись ему в плечо.
— Нет, Саша, это хорошо, — хмыкнул Глеб.
Он лежал на спине, заложив руки за голову, и на душе у него и впрямь было хорошо. Тупая тоска, изводившая его все эти дни, наконец смолкла. Может, если смотреть в корень, оно и правда ничего хорошего, но сейчас думать о причинах и последствиях не хотелось. Хотелось просто наслаждаться моментом.
— А я, наверное, низко пала в твоих глазах? Думаешь, наверное, теперь про меня чёрт-те что? Сама пришла и…
Глеб еле смех поборол. Низко пала! Саша Фурцева! Которая и целоваться-то не умеет толком. И вообще, ну кто о таком думает? И, тем более, кто такое вслух говорит?
Он взглянул на неё насмешливо, уже и с губ готова была слететь шутка насчёт падшей женщины, но заметил в её глазах слёзы. Не ручьём, конечно, но на подходе. Шутить сразу расхотелось.
— Тебе больно было? — встревожился. — Очень?
— Нет-нет… ну, немного… в самом начале. А потом — нет, наоборот…
Надо было всё-таки как-то поаккуратнее, корил себя Глеб. Он вроде и старался, вроде…
— У меня это первый раз.
— Я догадался, — улыбнулся Глеб. Вынул одну руку из-под головы, обнял Сашу, прижал к себе.
— Если честно, я сама от себя такого не ожидала, — лопотала она сонным голосом.
А уж он-то как не ожидал!
И зря, получается, терпел. Зря с собой боролся. Потому что все десять дней, с того момента, как они расстались в её подъезде, он неотвязно думал о ней. Не хотел, всячески пытался переключиться на что угодно, но всё равно думал, вспоминал. И от этого в груди пекло. Это было странное чувство, ни на что не похожее. Какая-то смесь волнения, даже тревоги, нежности, злости, тоски.
Хотелось выкинуть эту Сашу из головы и, в то же время, хотелось увидеть её. То и дело приходила на ум непрошенная мысль: где она сейчас? Чем занята?
На портрет Тошина, который тот пристроил у себя над письменным столом, не мог смотреть без глухого раздражения. Почему-то становилось неприятно, хотя понимал, что портрет получился преотличный. Один раз даже не выдержал, высказал Тошину: «Она тебе польстила».
Но хуже всего было, когда она позвонила ему. Еле удержался, чтобы не ответить. Потом, чтобы больше такого соблазна не возникало, закинул её номер в чёрный список. И если до этого, до её звонков, он просто маялся, не находя покоя, то затем стало совсем невмоготу. Напился вон даже накануне на пару с Тошиным. Тоже зря, кстати. Потому что спьяну потянуло к ней ещё сильнее. Хорошо, Тошин припрятал куда-то телефон, а то бы он точно сорвался, позвонил среди ночи. Они даже поругались из-за этого, утром извиняться пришлось, потому что прав был Тёма: позвонить ей среди ночи после девяти дней молчания и нечленораздельно что-нибудь промычать — это идиотизм.
А главное, вот что удивительно: чем она вообще его зацепила? Ну что в ней такого? Ну да, хорошенькая, милая, хрупкая. Это как-то его сразу тронуло. С такой даже мат ввернуть — язык не поворачивается.
Но когда и как это простое «тронуло» переросло в тягостное мучительное состояние, которому и название-то подобрать сложно? Глеб терялся с определением и во что переросло — не понимал толком. Просто плохо, просто хочется увидеть, услышать, коснуться. Ну хотя бы увидеть. Или его так скрутило, потому что именно с ней нельзя? Запретный плод сладок и всё такое?
Ведь он отчётливо понимал — не стоит им видеться, потому что так всё сложилось, что ничего хорошего уже не выйдет. То, что нужно ей — он дать не может.
И если сейчас ещё можно как-то прекратить всё без особых потерь, то потом это будет во сто крат больнее. Причём, наверное, для обоих. Это он пытливому Тошину говорил до вчерашней попойки, что почти забыл Сашу, нисколько не увлёкся, не скучает и так далее, а мрачный — потому что с универом труба. Но себе-то уж можно не врать.
И тем не менее он бы справился. Да наверняка справился. Если бы она не заявилась…
Однако вот такого поворота он никак не предполагал. И что теперь делать — понятия не имел. Потому как и без того было непросто, а теперь вообще всё запуталось. Но что странно — никакого сожаления Глеб не испытывал. Наоборот, даже — настроение поднялось, впервые за последние дни. Единственное, что мешало полностью расслабиться — это Фурцева-старшая. Сейчас ему уже вовсе не казалось любопытным увидеть, как вытянется её лицо, когда она про них узнает.
Глеб скосил глаза на Сашу — та действительно спала, пригрелась у него на груди. Розовые губы чуть приоткрыты. Тонкие веки подрагивали, как будто ей снилось что-то беспокойное. Он обнял её крепче, поцеловал в макушку. Её близость будоражила неимоверно, даже мысли о её матери не подавляли желание. И что теперь делать с этим желанием? И вообще что теперь делать? Может, и впрямь наплевать на всё и просто быть с ней? Глеб и не заметил, как сам задремал. А проснулись оба уже довольно поздно.
Он предложил ей сходить в душ.
— Вместе? — округлила Саша глаза, натягивая одеяло к самому подбородку.
— Не. Вместе не получится. Душ у нас, увы, раздельный.
— Но я… Я и… — залепетала Саша.
Глеб порылся в шкафу, кинул ей чистое полотенце и свою футболку.
— На тебе она вполне за платье сойдёт.
Когда шли из душевой обратно, в его комнату, столкнулись в коридоре с Милой. Та буквально впилась в Сашу взглядом, потом буркнула «привет». Глеб поморщился — ведь и часа не пройдёт, как про них с Сашей будет знать каждая собака. А с другой стороны — не плевать ли?
Он обнял её за плечи. Пусть видят.
— Ты есть хочешь? — спросил он Сашу, когда вернулись в комнату.
— А сколько сейчас времени?
— Десять почти.
Саша подскочила со стула.
— Как? Это я так долго спала? Наверное, потому что почти не спала эти дни.
«Какое совпадение», — хмыкнул про себя Глеб.
— Мне надо срочно домой! — разволновалась она. — Меня же мама потеряла! Поди уже все больницы обзвонила. А я, как назло, телефон дома оставила. Отвернись, пожалуйста. Я переоденусь.
Глеб послушно встал, отошёл к окну, отвернулся. А сам представил, как она стягивает его футболку, как суетится в поисках одежды, и тотчас его охватило волнение. А ещё вдруг осознал — ему не хочется, чтобы она сейчас уходила.
— Серьёзно? Да ещё и десяти ведь нет. Детское время.
— Ты маму мою не знаешь.
К сожалению, знаю, подумал Глеб, но вслух предложил:
— Так позвони ей с моего. И вообще, оставайся у меня сегодня. А маме скажи, что у подружки переночуешь. Ты же, как-никак, совершеннолетняя.
— У меня нет подружек.
Ни друзей, ни подруг, ни парня, весь круг общения — только одна мама? Причём не просто мама, а Фурцева. Это же свихнуться можно.
— Как так? — удивился Глеб и обернулся. Застал её полуодетой, торопливо застёгивающей пуговки на кофточке. Она смутилась, а он явственно ощутил укол подступающей тоски. Наверняка, он запросто смог бы уговорить её остаться, но