И что оставалось делать? Только мучительно наблюдать со стороны, уповая, что ничего плохого не случится.
И вот теперь эти выходные… Анна Борисовна уже сто раз себя обругала за то, что дала слабину и отпустила Сашу неизвестно куда. А вдруг он её там обидит? Хоть Саша и сообщила по телефону, что всё у неё прекрасно, но это мало успокаивало. И капли не помогали унять тревогу.
Ближе к вечеру позвонили на домашний. Анна Борисовна подскочила к телефону, второпях чуть трубку из руки не выронила. Перепугаться успела — думала, вдруг плохие вести. Но это оказалась Оксана, коллега.
— Добрый вечер, Анна Борисовна. Вы можете говорить?
— Здравствуйте, Оксана.
Анну Борисовна так и подмывало сказать, что нет, не может. Во-первых, ей вообще сейчас не до разговоров было. Во-вторых, могли позвонить насчёт Саши, мало ли. Но бросить такое в лоб коллеге она не смогла и неохотно ответила:
— Только недолго, а то я жду звонка.
— Да-да, я понимаю, я всего лишь хотела сказать… это касается вашей Саши.
Анна Борисовна почувствовала, как вместе с недоумением — какое отношение Оксана могла иметь к её дочери? — возник пока ещё безотчётный страх.
— Слушаю, — выдавила она глухо, холодея.
— Эмм… тут вот какое дело… — Оксана, видимо, подбирала слова. Боялась подкосить?
— Говори, — поторопила её Анна Борисовна, незаметно для себя, перейдя на «ты».
— Помните, я вам рассказывала где-то пару месяцев про Глеба Привольнова?
Ещё бы она не помнила! Только при чём тут он?
— Ну помните, говорила, что он из-за экзамена ко мне… клинья подбивал, — продолжила Оксана. — Так вот сегодня я его видела с вашей Сашей. В Сильвермолле. И они не просто там… были, они целовались.
— Не может быть, — нервно возразила Анна Борисовна, чувствуя, как сердце, ухнув, проваливается куда-то вниз. — Саша вообще с другом своим сейчас.
И возражала-то она не для того, чтобы поспорить с коллегой, а больше для себя. Цеплялась за последнюю надежду. Ну не может судьба быть настолько подлой и жестокой!
Оксана на мгновение поколебалась, затем всё же добавила:
— Ну, возможно, я её и спутала. Но, по правде говоря, не думаю. Я ведь не так давно её видела, когда она к вам приходила… Ну если только кто-то на неё так сильно похож… Не подумайте ничего такого, я же за неё, за вас беспокоюсь, вы же понимаете, если я права, то Привольнов… в общем, если это так, то он же, разумеется, из-за экзамена…
— Спасибо, Оксана, за беспокойство, — не своим голосом поблагодарила её Анна Борисовна, положила трубку и тяжело, будто мгновенно состарилась на несколько десятков лет, опустилась на банкетку в прихожей.
Сначала она ещё отчаянно сопротивлялась беспощадной правде. Твердила шёпотом: ну не может такого быть, это несправедливо.
Потом, как вспышки, стали возникать воспоминания: умный, красивый, зовут Глеб… привёз пиццу к ней как раз после своей провальной пересдачи… Однако мало ли Глебов? Может, и немало, но для обычного совпадения слишком подозрительно.
И главное, методы — очень в его духе. Не получилось с Оксаной, так он пошёл ва-банк.
Первым порывом было позвонить Саше и любыми правдами и неправдами велеть ей немедленно ехать домой. Запретить ей встречаться с этим подонком, запретить даже по телефону им общаться, если потребуется — увезти её из города. И обязательно сказать Мише, чтобы отчислил его незамедлительно.
Она и звонила, даже дважды. Но Саша оба раза не ответила на звонки.
Внутри всё клокотало. Идеи приходили одна безумнее другой. Может, вызвать полицию? Пусть его заберут. Но как бы этого ни хотелось, умом она понимала — не получится. За что его забирать? Встречаться с девушкой, пусть даже из корыстных, из самых низких побуждений, не преступление. А жаль. Самой мчаться в неизвестный Сильвермолл? Может, Мишу попросить составить компанию?
Анна Борисовна набрала двоюродного брата. Но тот, выслушав её, затею не поддержал. Он отдыхал где-то в кемпинг-отеле за городом и не хотел никуда мчаться. Ничего, сказал, до понедельника не случится. И вообще, что Привольнов, съест её? Там же люди кругом. Так что без паники. Надо сидеть и ждать, а уж в понедельник…
Анна Борисовна вынуждена была согласиться с ним, хотя желание мчаться и спасать дочь так и зудело внутри. Но тут от Саши пришла эсэмэска: «Буду через полчаса».
За эти полчаса Анна Борисовна передумала многое. Как всё это сказать Саше? Как донести до неё эту горькую и жестокую правду? Это ведь не просто ранит девочку, это её унизит и раздавит. Это для подонка Саша — всего лишь способ достижения цели. А для неё он — если не всё, то очень-очень многое. Достаточно вспомнить, как она чахла, когда он не звонил.
Однако в любом случае открыть ей глаза на него просто необходимо. Она должна знать, что он из себя представляет. Лишь бы только поверила. а то ведь опять воспримет всё в штыки, скажет, что мать-перестраховщица гребёт всех под одну гребёнку…
Ну ничего, если понадобится, она и Оксану призовёт в свидетели.
Да, Саше будет плохо так, что представить страшно, но она сделает всё, чтобы её спасти.
Полная решимости, Анна Борисовна посмотрела на часы. Почти десять, полчаса прошло. Прошло даже больше — сорок минут. Набрать её или ещё немного подождать?
Пока она колебалась, за дверью послышались тихие шаги, затем — шебуршание ключа в замочной скважине. Наконец-то!
= 41
Глеба не покидало ощущение, что всё идёт наперекосяк. Постоянно вылезало то одно, то другое. Саша Фурцева ему нравилась, сильно нравилась, даже несмотря на все «но». И нравилась так, что думал о ней почти постоянно.
За жизнь свою Глеб увлекался несколько раз, но то, что было с ней, сейчас, не походило на прежние увлечения. Раньше на первом, а подчас и единственном месте, стояло вожделение. И девушки ему нравились или не нравились только в таком контексте. Сашу же, прежде всего, хотелось оберегать. Ни от чего-то конкретного, а в целом. Хотя и желал он её не меньше. Но если раньше после близости, он чувствовал сытое удовлетворение, то сейчас, глядя в такие моменты на Сашу, испытывал какую-то невыносимую нежность, от которой заходилось сердце.
И вот ещё новость. Сроду никогда не ревновал. Вообще, не понимал природы этого унизительного чувства. Полагал, что ревновать могут лишь те, кто в себе не уверен. Но когда она улыбалась Тошину, которого он, положа руку на сердце за соперника-то не считал, Глебу было неприятно. Хотелось, чтобы улыбалась она только ему.
На Тошина Глеб вообще злился. Заметил, что тот поглядывает на Сашу так, как не должен бы. Дифирамбы ей воспевает с какой-то стати. Сдурел совсем. И с этим портретом носится как дурак с писаной торбой. Это бесило.
И когда Глеб выволок Тошина в коридор под предлогом перекурить и потребовал немедленно свалить и не мешаться, у того аж глаза вдохновлённо загорелись:
— Глебыч! Да ты никак ревнуешь её ко мне?
Может, и стоило сказать: да, неприятно и всё такое. Но… кто ревнует — тот слабак, неуверенный в себе неудачник. А это не про него.
— Хе*ню не гони, — намеренно грубо ответил Глеб. — Ты просто мешаешь.
— Так ты же… я, блин, запутался… ты ведь сам говорил, что всё, Султан там твой…мы в ответе за тех, кого приручили… в ж**у универ… Что, опять передумал?
Глеб поморщился. Про их идиотский план даже вспоминать теперь не хотелось. Настолько это казалось стыдным, что желание было одно: всё забыть, словно ничего такого и не происходило. Но и объясняться с этим придурком, которому только дай повод поглумиться да поприкалываться, не хотелось совершенно.
— Это вообще не твоё дело. Просто не лезь, куда не просят. Оставь нас в покое.
— Глебыч, ну ладно тебе, я буквально ещё полчасика у тебя потусуюсь и свалю. Не, ну не в коридоре же мне туда-сюда бродить? Я вообще молчать буду. Чесслово. И кстати, если б не я, ты вообще бы с ней не познакомился.
Глеба раздражал Тёма как никогда. Казался глупым, бестактным, ну просто мешал, как заноза, как бельмо на глазу, и не понимал этого. Но он же друг…
— Ладно, но ты тогда сиди и помалкивай.
— Хорошо, хорошо, — с готовностью согласился Тёма.
Согласиться-то согласился, а сам, иуда, лип к Саше ещё больше.
Но Тошин — это так, мелочь, неприятно, но не существенно. А вот когда Глеб увидел в «Сильвермолле» Оксану…
Сам по себе этот момент его даже и не насторожил бы. Ну было там что-то у них, так уже два месяца, как всё сошло на нет. Причём без всяких изнурительных выяснений. Он о ней и думать забыл. И если бы она просто шла мимо, он бы, наверное, даже не обратил внимания, но у Оксаны был такой взгляд, что Глебу сделалось не по себе. Она смотрела на них с испепеляющей, непримиримой ненавистью.
Потом они с Сашей пошли в кино. Изначально в планах Глеб имел не просто смотреть фильм — ведь это ж классика: целоваться на заднем ряду. А смущение Саши (люди же кругом!) только подстёгивало такое желание. Но тут он даже фильм не мог смотреть, точнее, смотрел, но не воспринимал. Потому что все мысли крутились вокруг мимолётного взгляда Оксаны.
Эта ненависть — она казалась такой нелогичной и противоестественной. С чего бы ей ненавидеть его или, тем более, Сашу? У неё же есть Валерий Николаевич, физрук. Вроде как жених, всё у них серьёзно. И тем не менее… Тем не менее тревога не отпускала. Невнятная такая, смутная, но назойливая. Саша изредка во время просмотра что-то спрашивала, но Глеб отвечал невпопад.
Пришло на ум: Оксана может рассказать Фурцевой. Зачем бы ей это — ему непонятно, но, в принципе, ведь может. В свете того, что она же и ставила условие — никому не рассказывать про их связь, это казалось бессмысленным, но зачем было так смотреть?
Титры убегали вверх, а Глеб даже не понял, что там в фильме происходило. В зале медленно рассеялась темнота, зрители лениво поднимались с мест, неспешно шагали к выхо