Если ночью Глеб был горяч и напорист, то сейчас, утром, действовал мягко и нежно. И снова, будто откуда-то знал, что именно так ей и хотелось.
Нет, всё-таки его будет здорово не хватать, когда их пути разойдутся. В том, что это случится, сомнений, увы, не было.
Сразу после разрядки Глеб, по своему обыкновению, откатился и задремал. Ну что за противная манера? Тем более проспал почти всю ночь, не то что она.
И спит — не добудишься. Да ещё и под угрозой отчисления — вот же нервы у человека. Канаты. Стальные тросы. Или же это запредельный пофигизм — удобно, наверное. Во всяком случае, мучиться бессонницей ему не грозит.
Оксана огладила плоский упругий живот, проложила пальчиками дорогу к паху, однако её поглаживания, прикосновения и даже более смелые ласки остались без ответа. А потом и вовсе Глеб состроил во сне кислую мину, откинул руку и отвернулся от неё. Вот это уже было совсем неприятно.
Она отодвинулась. Тоскливо посмотрела в окно. Сквозь тюль и пыльное стекло, сквозь паутину голых тополиных веток просвечивали квадраты окон безликой типовой пятиэтажки. Унылая какая-то жизнь, и пейзаж унылый…
И обещанный разговор с Фурцевой тяготил. Она и правда грымза, злобная, чванливая мегера. Мнит себя выдающимся филологом и культурологом, а сама мысли Казиника за свои выдаёт. В разговорах, конечно, но всё равно смешно. И ещё это её родство с ректором… Кто он там ей? Двоюродный брат? Сват? Или кто ещё? Неважно, но ни одних посиделок на кафедре не проходит, чтобы она не бросила как бы невзначай: Миша приезжал, Миша сказал, Миша помог… Всё время подчёркивает, что наш грозный ректор, который для всех Михаил Львович, для неё — просто Миша.
К такой, конечно, на кривой козе не подъедешь, но Оксана знает, чем её подкупить. Фурцева падка на лесть, причём именно на лесть в профессиональном плане. Традиционные комплименты по поводу причёски или обновки она вообще не воспринимает, а вот похвали её как учёного — и Анна Борисовна плывёт точно растаявший пломбир.
Оксана это заметила почти сразу, она вообще наблюдательная. С тех пор, если что надо, идёт проторённой дорожкой: сначала лесть, затем просьба. И срабатывает. Ещё и Анна Борисовна к ней заметно потеплела. Так что и тут она что-нибудь наплетёт.
Оксана взяла с тумбочки телефон и тут же, встрепенувшись, воскликнула:
— О, боже! Это что, уже почти одиннадцать? Глеб! Вставай! Мне уходить пора.
Глеб наконец выплыл из сна. Медленно, даже как-то текуче поднялся с кровати, потянулся, совершенно не стесняясь наготы. Впрочем, какое тут стеснение? Таким телом можно только гордиться.
Оксана с трудом оторвала взгляд и, суетливо подхватив бельё, помчалась в ванную.
— Как поговорю с Фурцевой, позвоню тебе или напишу, — пообещала Оксана перед тем, как они простились на троллейбусной остановке. Она спешила в университет, а он… он, как всегда, никуда не торопился.
= 4
В тот же день поговорить с Фурцевой не получилось. Просто не было возможности. Сначала Оксана опаздывала на пару, а потом Анна Борисовна куда-то уехала по делам.
Интересно, думала Оксана вечером, ждёт ли её звонка Привольнов. Наверняка. Ещё и с нетерпением. Ну пусть ждёт, как ждала она. Пусть помучится в неизвестности, как мучилась она.
Однако в десятом часу от него прилетела смска: «Оксан, спасибо, но ничего не надо. Не проси за меня».
Это её обескуражило. С чего это вдруг? Нашёл другой способ или смирился с отчислением? Ну нет, она обещала — она сделает.
На следующий день Оксана застала Фурцеву на кафедре до начала занятий. Та сидела в своём кабинете за столом, сосредоточенно читая какие-то бумажки, и время от времени делала пометки на полях огрызком карандаша.
«Карандаш ей, что ли, подарить нормальный? И ещё ручку. А то вечно у неё с канцелярией проблемы. Ручки у неё то не пишут, то теряются. А что? Нормально будет. Не накладно и типа внимание. Ей приятно и мне польза», — подумала Оксана.
Кашлянула негромко, потом спросила:
— Анна Борисовна, у меня есть к вам разговор. Это личное…
— Ну раз личное, Оксана, то давай отложим твой разговор на конец дня, — оторвалась от своих бумажек Фурцева, взглянув на неё поверх очков. — У меня сейчас голова совершенно другим занята. И сама я тоже, видишь, занята…
— Да, да, конечно, — улыбнулась Оксана и ретировалась.
Ничего, она подождёт. Порепетирует пока. Всё-таки за неуспевающих студентов она ещё не просила, чёрт его знает, как Фурцева к такой просьбе отнесётся.
Второй пары у Оксаны не было, и время она коротала в читальном зале.
Благородная тишина, запах книжных переплётов и газетных подшивок, шелестящий еле уловимый шёпот — всё здесь успокаивало и даже навевало дрёму.
Её и впрямь сморило. Удивительно, как ещё не проспала. Очнулась сама по себе аккуратно за пять минут до начала третьей пары. Вернула библиотекарю журнал и быстро засеменила прочь.
Университетская библиотека и читальный зал разрослись в последние годы настолько, что под них отстроили отдельный корпус, который сообщался с основным длинным извилистым переходом. По нему Оксана и неслась во весь опор, не хотелось опаздывать. Потому что могли, например, настучать, свои же.
Она вообще никому не доверяла. И потом, благосклонность Фурцевой имела, оказывается, побочный эффект — неприязнь коллег по кафедре, которые так и ждут, когда ты оступишься. Опоздание — это мелочь, конечно, но когда такие мелочи копятся и копятся, то вырастают, в итоге, в весомые неприятности.
У дверей в основной корпус полутёмный узкий коридор расширялся. Здесь было светло, стояли кадки с фикусами, монстерами и ещё какой-то пышной зеленью.
Краем глаза она уловила за этой зеленью два силуэта. На миг приостановилась, пока открывала дверь, без особого любопытства посмотрела на парочку, и сердце оборвалось…
Привольнов обнимал какую-то девушку, а она его. И целовались, сволочи. Вот так запросто, среди бела дня, прямо в университете, где их могли увидеть…
Оксана тяжело поднялась на третий этаж, на автомате отвела пару, постоянно замирая на полуслове. Значит, вот она — истинная причина. Вот почему в последнее время он не рвался встречаться. Да что там, увиливал как мог. Кто она, интересно? Студентка? Жаль, она её не разглядела.
Оксана чувствовала себя глубоко несчастной и почему-то униженной. Он обманывал её. Променял на другую. Как себя ни убеждай, как ни утешай, это больно и обидно.
Фурцева про разговор напомнила сама, когда Оксана пришла на кафедру.
— Вы, Оксана, о чём-то личном хотели поговорить? Сейчас нет никого, я слушаю.
Оксана не сразу сообразила: о личном? С Фурцевой? Но потом вспомнила. И такая злость в ней всколыхнулась, что в груди зажгло. Вот же подонок, этот Привольнов. Она, значит, будет решать его проблемы, а он в это время девок тискать. Ну нет. Думает, нашёл дуру?
— Или что, вопрос уже снят? — спросила Фурцева.
Оксана помялась, затем произнесла:
— Да нет. Тут понимаете, какое дело, Анна Борисовна… У вас же учится… учился в прошлом семестре… в триста второй группе такой студент… Привольнов.
Фурцева чуть заметно прищурилась, поджала губы.
— Учился, если можно так выразится. А вы что, за него ходатайствовать решили? — голос её звучал сухо и даже с нотками явной неприязни.
— Нет, что вы, наоборот! — живо воскликнула Оксана. — Я вас предупредить хотела. Этот Привольнов просил меня, чтобы я вас убедила поставить ему экзамен. Слышали бы вы, что он говорил! Он на всё готов, сам сказал. Заявил, что экзамен вы ему всё равно поставите, никуда не денетесь.
— Не знала, что вы общаетесь.
— А мы и не… — растерялась Оксана, сморгнув, зачастила: — Ничего мы не общаемся! Он просто внаглую приставал ко мне. Несколько дней проходу не давал. Цветы дарил, комплименты говорил. А потом про вас спросил. Говорил, отблагодарит, если помогу с экзаменом.
— Понятно. Спасибо, — всё так же сухо произнесла Фурцева и вернулась в свой кабинет, даже дверь за собой затворила, чего обычно не делала.
Оксана с полминуты смотрела на закрытую дверь. Странная эта Фурцева. Вот вроде и поблагодарила, а чувство такое, будто разозлилась на Оксану. На сердце и так было тяжело, а стало ещё хуже.
Спустя две недели Оксана переехала к Валере.
Номер Привольнова она занесла в чёрный список, на всякий случай, хотя он и не звонил, даже чтобы выяснить, замолвила ли она о нём словечко или нет. Но этот акт был не для того, чтобы оградить себя от возможных докучливых звонков, а в порядке самоутешения.
= 5
Про Фурцеву с самого начала говорили: строгая, противная, у неё на парах не разгуляешься. А пропустишь занятия больше трёх раз — и про экзамен можно не мечтать.
Не говорили только, что Фурцева приближена к ректору. Эту маленькую, но очень существенную подробность Глеб Привольнов уяснил уже сам. Вот только слишком поздно — когда угроза отчисления не просто маячила на горизонте, а надвигалась стремительно и неотвратимо, лишая сна и аппетита.
Декан, конечно, дал срок — до начала следующей сессии, но Фурцева свою позицию обозначила предельно чётко: хоть в лепёшку расшибись, но экзамен не получишь ни сейчас, ни потом, ни-ког-да. И если прежде ещё оставались какие-то надежды найти к ней подход, то теперь Глеба целиком и полностью поглотила безысходность.
Эта грымза не поставит ему зачёт, даже если он вызубрит конспекты до последней запятой и выучит все билеты от и до. И всё потому что он пропустил несколько её лекций и семинаров.
Ладно, почти все её пары он прогулял, кроме первой и последней. Ну так и предмет она вела не профильный, а так, второстепенной важности, что называется, для общего развития. Ну и тогда какого чёрта нагибать студентов так, будто нет ничего главнее её культурологии? Но это риторические вопросы. Можно возмущаться положением вещей сколько угодно, но факт остаётся фактом: экзамен он не получит, к летней сессии вылетит из универа, а к осени или даже сразу, в весенний призыв, его забреют в армию.