— И куда он делался в такую рань?
— Да чёрт его знает. Я вчера пришёл — он уже спал, а сейчас проснулся — его уже нет. Когда свинтил — без понятия.
На звонки Тошин тоже не отвечал. Неужто прячется? Да и чёрт с ним. Гораздо больше Глеба волновало другое: как поговорить с Сашей, как заставить её выслушать. Нет, он, конечно, виноват перед ней, очень виноват, и прекрасно понимает, как гадко эта затея выглядит со стороны. И оправдаться тут совершенно нечем. Разве что уповать на то, что она простит его. Почему? Потому что он любит её, так любит, что больно.
Дозвониться до неё Глеб уже и не надеялся, Саша так и не включила свой сотовый. Поехал сам, к ней домой.
Пришлось не меньше получаса караулить у подъезда, пока наконец не вышел мужик с мусорным пакетом. На четвёртый этаж Глеб взлетел в два счёта, перепрыгивая через ступеньку, а у двери замер. Разнервничался так, что ладони вспотели. Еле с духом собрался, чтобы позвонить в её дверь.
Из глубины квартиры донеслись шаги, глазок на миг потемнел, затем он услышал голос старшей Фурцевой:
— Тебе чего?
— Я поговорить.
Глеб ожидал, что она ни за что его не впустит, уже даже настроился стучать и звонить до победного, а если придётся, то и поскандалить. Но Фурцева, щёлкнув замком, открыла дверь. Правда, его не впустила — сама вышла в подъезд. Видеть её в домашнем халате, в тапках, ещё и с распущенными волосами было непривычно. Будто это и не Анна Борисовна, гроза студентов, а обычная уставшая тётка. Только глаза — её, сверлили его из-за очков с лютой ненавистью.
— Тебе чего? — повторила она свой вопрос.
— Позовите, пожалуйста, Сашу.
— Ещё чего!
— Прошу вас. Мне очень нужно с ней поговорить.
— По-моему, ты уже сказал достаточно. Саша не хочет с тобой разговаривать и видеть тебя не хочет. И я просто поражена, как ты посмел сюда явиться. Как у тебя хватило совести…
— Я извиниться хочу.
— Извиниться? Ты использовал мою дочь в своих грязных играх, подонок. Ты растоптал её чувства. Ты хоть представляешь, каково ей сейчас? И с этим ей теперь жить. И ты думаешь, в таких ситуациях кому-то нужны твои жалкие извинения?
— Я прошу вас: позовите Сашу. Я ведь ничего плохого ей не сделаю.
— Ничего плохого не сделаешь? — зашипела Фурцева, надвигаясь на него. — Да ты уже всё сделал. Сашу ты больше не увидишь.
Глеб крикнул в приоткрытую щель:
— Саша!
— Пошёл прочь, мерзавец, — Фурцева толкнула его в грудь. — Ты получил то, что хотел. Тебе поставили экзамен — так иди и радуйся. А-а-а, я, кажется, понимаю, с чего это ты вдруг сюда примчался. Запереживал насчёт экзамена? Успокойся, оценка уже в ведомости. И мстить тебе я не собираюсь. Не хочу руки марать. Так что прибереги свои дешёвые извинения для кого-нибудь другого.
— Да плевать я хотел на ваш экзамен! — вспылил Глеб. — И вообще, думайте, что хотите, только дайте с Сашей поговорить.
— Убирайся вон, я тебе сказала!
Глеб впился в неё чёрным взглядом и несколько секунд молчал, тяжело, шумно дыша.
— Саша не желает тебя видеть, это её слова, — холодно отчеканила Фурцева и вернулась в квартиру, захлопнув дверь перед ним.
= 49
Вечером Глеб всё же выцепил в коридоре Тошина, пьяного вдрызг. Втолкнул Артёма в его же комнату, но почти сразу понял: разговаривать с ним таким — дело бесполезное, вряд ли тот отчётливо соображал. Во всяком случае, городил он какую-то ересь. Однако Глеб всё равно не удержался, приложил его пару раз от души. Тошин обмяк, сполз мешком на пол и засопел, как будто уснул.
Кирилл, сидя на своей койке, таращился на эту сцену в полном недоумении, но счёл за лучшее не вмешиваться и ни о чём не спрашивать.
Глеб обтёр о джинсы руку, перешагнул через Тошина и отправился к себе. Ну хоть бы чуть полегчало — ни черта. Весь дёрганный и какой-то полубольной Глеб лёг спать, но полночи таращился в потолок. Зачем-то вспоминал, было ли ему когда-нибудь хуже, чем теперь — не припомнил.
Надо пойти в училище. Завтра же. Выяснять отношения на публике, конечно, не идеальный вариант, но лучше уж так, чем без толку биться в глухую стену. Глеб тоскливо взглянул в окно — рассвет и не думал заниматься. Сколько ещё вот так лежать? Нашарил на тумбочке телефон, оказалось — начало четвёртого. Скорее бы уже завтра…
Ждал утра, а сам незаметно уснул, как в яму провалился.
Разбудил его стук, навязчивый и нудный. Глеб, не размыкая глаз, крикнул недовольно: "Кто?". Не ответили, но и стучать не перестали. Пришлось вставать, натягивать шорты, открывать дверь. Тошин. Стоял, переминался, не глядя на него. Вообще смотрел себе под ноги.
— Чего скребёшься?
Тошин на долю секунды поднял взгляд и тут же снова низко опустил голову, но Глеб успел заметить заплывший левый глаз цвета переспелой черешни и разбитую губу.
— Чего пришёл? Ещё ввалить?
— Глебыч, я это… извиниться хочу… Я всё понимаю, мой косяк. Сам не знаю, как так получилось… Бухой был, себя не контролировал.
Ни к селу ни к городу вспомнился вчерашний визит к Фурцевой. Глеб тоже вот так извиняться приходил, ну, может, не совсем так, но близко. Фурцева его, между прочим, послала, и он сейчас Тошу пошлёт. Только грубее. Назовёт конкретное и точное место, куда тому идти со своими извинениями.
— Пошёл на ***, — сказал, как плюнул, и захлопнул дверь.
Пусть ещё спасибо скажет, что снова не нарвался на мордобой, вполне мог бы — просто со сна Глеб был вял и слишком расслаблен для резких движений.
В художественное училище он подъехал как раз к концу третьей пары. Встал в дверях, чтобы уж точно никого не пропустить. Но вскоре поток студентов схлынул, а Сашу он так и не увидел. Но ведь точно не пропустил, не мог пропустить. Может, она ушла раньше? После второй пары? Или, наоборот, задержалась?
Нашёл по расписанию аудиторию, где в её группе была последняя пара. Застал там худенькую женщину со стрижкой под мальчика-детсадовца и двух девчонок-студенток. Все трое что-то оживлённо обсуждали, но, заметив его, тотчас смолкли и воззрились вопросительно.
— Здрасьте, — кивнул им Глеб. — А Саша Фурцева уже ушла?
— А её сегодня не было, — почти в унисон ответила троица. Потом девчонки смолкли, и женщина добавила: — Саша почти всю прошлую неделю не ходила на занятия и сегодня не пришла.
Прошлую неделю они на пару с ней бессовестно прогуливали занятия. Не хотели расставаться друг с другом на полдня, ловили счастье, пока можно. Кажется, с того времени прошла целая вечность…
Но почему сегодня-то она не пошла на учёбу? В животе вновь закопошилась тревога. Что с ней?
Поскольку Саша свой мобильный всё ещё не включила, Глеб набрал домашний номер Фурцевых, но никто не ответил. Тогда позвонил Миле.
— Слушай, будь другом, узнай, Фурцева в универе сегодня или нет.
— Как я узнаю?
— На кафедре спроси.
— Ты меня уже достал со своей Фурцевой! — возмутилась Мила, но Глеб знал — сделает, поворчит, а всё равно сделает.
И правда, через несколько минут она перезвонила и сразу начала с наезда:
— Знаешь что, Привольнов, больше про Фурцеву я даже слышать не желаю!
— Она там? — пропустил он мимо ушей её недовольство.
— Да! Я из-за тебя чуть не умерла сейчас! Заглянула на кафедру, там какая-то тётка сидела, я спросила Анну Борисовну, и тут сама Фурцева из боковой комнаты высунулась и говорит: «Что вы хотели?». Я стою, глазами хлопаю. А она так злобно: «Ну?». Еле сообразила ляпнуть что-то про спецкурс. А всё ты, гад!
— Ну, сообразила же, молодец.
— Да ты знаешь, каково это, когда она стоит перед тобой и испепеляет тебя через свои окуляры? Брр.
— Поверь — знаю. А вообще спасибо, ты меня здорово выручила.
— Должен будешь.
Подходя к дому Фурцевых, Глеб вглядывался в их окна, как будто пытался уловить какое-нибудь движение, колыхание шторы, любой признак того, что Саша дома. Но ничего не высмотрел. Зато повезло попасть в подъезд без лишнего ожидания. Уже знакомый мужик очень вовремя собрался выгулять собаку. Глеб даже кличку пса припомнил — Чейз. И мужик его узнал, поздоровался, даже дверь придержал.
А вот в квартиру звонил долго, настырно. Когда трель стихала, прислушивался к тишине с той стороны двери, надеясь уловить хотя бы шорох, но тщетно. И вроде бы умом понимал — всё напрасно: там или нет никого (хотя куда вот могла Саша уйти?), или же она попросту твёрдо не желает открывать. И всё равно раз за разом упрямо вдавливал кнопку звонка. Уже и мужик с собакой вернулся, и старшая Фурцева могла вот-вот нагрянуть. Да и пусть…
Совершенно неожиданно щёлкнул замок, и дверь широко отворилась.
— Саша… — только и выдохнул Глеб.
Горло вдруг перехватило, и в груди защемило до боли. Он с жадностью смотрел в её лицо и одновременно узнавал и не узнавал.
Саша зябко куталась в шерстяную кофту, хотя на улице заметно потеплело. Но это ерунда, это ладно. Главное — она выглядела так, будто из неё все соки выкачали. Саша и прежде, конечно, не ходила румяной, но теперь её бледность с синюшным отливом просто пугала. Под глазами пролегли тёмные круги. Даже волосы её, которые безумно ему нравились, не лежали золотисто-каштановыми волнами, как обычно, а свисали безжизненными прядями.
— Ты заболела? — сглотнув комок в горле, произнёс наконец Глеб.
Саша не ответила, только как-то неопределённо повела плечом — да, нет, какая разница.
— Саша, мне надо с тобой поговорить. Я тебе всё объясню.
Саша ничего не ответила, и по её взгляду Глеб, как ни всматривался, не мог догадаться, о чём она думает, что чувствует. Он не видел в её глазах той боли и горечи, как тогда. Не видел и любви, тоски или сожаления. В них как будто погас свет и ничего не осталось, кроме, пожалуй, усталости.