Как мать отнесётся к такой новости, Саша понятия не имела и побаивалась. Она и сама с трудом осознавала, просто не могла поверить.
Восемь недель — определила на ощупь пожилая женщина-гинеколог. Отправила её на УЗИ. Можно записаться, сказала, на какое-то там число, а можно сразу, но за деньги. Конечно, сразу! Она бы с ума сошла ждать.
Она и сейчас с ума сходит. Восемь недель! Уже два месяца, а она даже не догадывалась, что в ней зародилась новая жизнь. Хотя тут Саша немного кривила душой. Мысли такие порой возникали, особенно в последнее время, но как-то наплывом, мимолётно, не задерживаясь, потому что голова была занята другим. Потому что острее всего она переживала разрыв с Глебом, и на всё прочее её уже не оставалось.
Задержка, конечно, её тоже немного беспокоила, но у неё и раньше цикл гулял. Особенно когда болела. Да и не защищались они всего один раз — первый. Неужели того раза, спонтанного, отчаянного, как в бреду, оказалось достаточно? Выходит, так. Тогда она искала в этом избавление от одиночества и боли, и вот чем всё обернулось…
Однако вместе с растерянностью и страхом Саша открыла в себе и совсем новые ощущения. Да, она боялась будущего, боялась реакции матери, горевала, что всё вышло именно так, а не "как у людей", и вопреки всему… радовалась. Точнее, это была даже не радость, а что-то вроде предвкушения…
И, что странно, это отчасти вытеснило тоску, которая истязала её, особенно после их последнего разговора с Глебом. Саша думала даже, что лучше бы он не говорил своё «люблю» — тогда бы не о чем было жалеть, тогда и она забыла бы его, наверное, скорее. Тем более после того случая Глеб больше ни звонил, ни приходил, вообще никак не давал о себе знать. И вроде бы он делал то, о чём она его и попросила, но… Порой так нестерпимо хотелось, чтобы он не послушал её, чтобы пришёл, ну хотя бы ещё один раз.
Наверное, потому что за эти минувшие три недели горечь и разочарование от его поступка всё же сгладились, а вот тоска… Тоска крепла, не давала покоя ни днём, ни ночью, отравляла каждый час, превращая жизнь в пытку.
И теперь Саша очень сомневалась, что приди Глеб снова, она смогла бы оставаться такой же непреклонной. Да что уж там — она ждала его, надеялась, просила мысленно… Втайне от матери, конечно. В разговорах с матерью они вообще эту тему тщательно избегали.
Но теперь всё изменилось, и обходить это молчанием больше нельзя.
= 51
Пока добралась до дома, Саша совсем выбилась из сил. Устала так, будто не полтора километра прошла налегке, а целину вспахала. Ноги гудели, спину ломило, но при этом от прежней вялости не осталось и следа.
Саша волновалась, отчаянно трусила, надеялась и с упоением ждала того момента, когда расскажет всё Глебу. А она обязательно расскажет, даже если мать будет против. Он должен это знать. Имеет право.
И потом, может быть это знак, что им и правда стоит оставить всё плохое в прошлом?
«Уж себе-то не ври, Фурцева, — усмехнулась Саша. — Ну да, знак, как же. Так и скажи — повод помириться».
Насчёт помириться — это, конечно, всё не точно, под вопросом, под очень большим вопросом. Ведь неизвестно, как поведёт себя Глеб, когда узнает. Вдруг он не захочет ребёнка? Вдруг скажет, что не готов? Мать вот говорит, современные мужчины бегут от любой ответственности, как от чумы. И она, наверное, права.
Ну, во всяком случае, тогда станет всё с ним ясно. Тогда она и увидит, какой Глеб на самом деле. Любит ли он её по-настоящему или это было так, прихоть.
Саше не терпелось скорее сообщить ему, но решила сначала переговорить с матерью. Всё-таки мама есть мама, она должна узнать такое первой.
Кстати, первой именно она и заподозрила неладное. Ещё неделю назад Сашино затянувшееся недомогание стало тревожить её не на шутку.
Ну да, Саша действительно всё время норовила прилечь — то устала, то голова кружится, а поесть так вообще заставить невозможно — чуть что мутит. И это ещё мать не знала, что Сашу каждое утро тошнит, а то и полощет, потому что в будние дни она рано уезжает на работу, а в воскресенье отсыпается на неделю вперёд.
Правда, поначалу мать, наверное, списывала её состояние на глубокую депрессию. За Сашей с детства такое водилось: стоило ей сильно расстроиться, как это немедленно сказывалось на физическом самочувствии. Мелкие неприятности, конечно, не в счёт, а вот горести посерьёзнее она переживала с полной потерей аппетита, мигренью и даже повышенной температурой. Но это день, два, от силы три. А тут…
— Саша, давай покажемся врачу, — предложила мать. — Ты выглядишь очень больной.
Саша тогда отмахнулась. Она не больная, она мёртвая. Внутри.
Зря отмахнулась. Хотя, в общем-то, какая разница? Неделей позже узнать, неделей раньше — ничего ведь не изменилось бы.
Через день мать снова подступилась:
— Я вызову врача на дом. Я боюсь за тебя.
Саша, вздохнув, уступила нехотя:
— Ладно, схожу. Обещаю.
До больницы доползти — это ещё подгадать надо. Чтобы не дождь и не сильно жарко, чтобы не тошнило и голова не кружилась, и чтобы врач в эти часы принимал.
Ну вот и подгадала — сходила, и оказывается, вовсе она не мёртвая внутри, а очень даже живая.
Саша не удержалась — встав перед зеркалом, задрала кофточку, внимательно вгляделась. Повернулась левым боком, правым. Ни так, ни этак — ничего не видно. Ни намёка пока на то, что там растёт крохотный человечек. Она ласково погладила плоский живот. Всё же как это удивительно, что в ней есть частица Глеба.
Мать приехала с работы поздно. Простонала: еле вырвалась, студенты-тунеядцы весь семестр дурака валяли, а теперь проходу не дают, хоть ночуй там.
В конце мая всегда так — сессия, зачёты, дипломники, должники. Саша привыкла, но всё равно сегодня ждала мать с нетерпением и страхом.
— Мам, у меня к тебе разговор.
— Сейчас руки вымою. А к врачу ты сходила? — крикнула мать из ванной.
— Сходила.
Мать, уже переодевшись в халат, присела рядом.
— Ну что врач сказал? Анализы назначил?
— И это тоже, — сказала Саша и посмотрела ей прямо в глаза.
Вся решимость куда-то делась. Как трудно, оказывается, признаться в этом. Лучше бы мама сама догадалась! Но та молчала, глядя на неё внимательно. Саша сделала глубокий вдох и, чувствуя, как неумолимо краснеет, вымолвила:
— Мама, я… беременна.
Мать несколько секунд продолжала на неё смотреть, не мигая. Потом отвернулась, но так и не произнесла ни слова. Впрочем, слов и не требовалось — всё, до последней мысли и эмоции, отразилось на её лице. И ярче всего проступили горечь и разочарование.
Мать отошла к окну. Встала, опершись руками о подоконник.
— Мама, — позвала Саша. Она не откликнулась
Тогда Саша встала рядом с ней, посмотрела на строгий профиль матери.
— Мам, ты так сильно расстроилась? Ты не хочешь этого ребёнка?
Мать вдруг повернулась к ней и улыбнулась. Немного грустная получилась улыбка, но всё же добрая.
— Ну что ты такое говоришь? Конечно, хочу. Какой у тебя срок?
— Восемь недель.
— Это значит… — на миг задумалась она.
— … он родится в декабре, — подсказала Саша.
— Да, точно. Подарок к Новому году. А ты сама-то как? Рада или…?
— Я не знаю… рада… наверное… Да конечно, рада.
Мать улыбнулась ещё шире, обняла, прижала к себе.
— Ну и хорошо, хорошо. Ты не переживай, мы справимся.
В тот вечер Саша так и не смогла заикнуться по поводу Глеба. Ей казалось, что мать, невзирая на слова, улыбки и внешнее спокойствие, в душе очень страдает.
Завтра, решила Саша, всё ей скажет. Как раз выходной, мама дома будет.
Перед сном мать заглянула к ней в комнату, принесла вдруг, как в детстве, какао с молоком. Присела на край кровати.
— Знаешь, я вот что подумала: когда малыш родится, я перееду в гостиную, а из моей комнаты сделаем детскую. И ты тут как раз будешь за стеной, если вдруг заплачет. Стены-то тонкие. Сразу услышишь. Да, решено! Вот через полтора месяца уйду в отпуск, и сделаем там красивый ремонт.
Это было так непривычно и так приятно говорить с матерью о будущем, строить планы, мечтать. А среди ночи Сашу разбудили глухие рыдания. Стены у них и впрямь тонкие…
= 52
На другой день Саша приглядывалась к матери, но та казалась оживлённой и бодрой, будто вовсе не она рыдала ночью.
Сказать про Глеба или потом? Ну а когда — потом? Там опять начнётся рабочая неделя, и мать будет пропадать в своём универе.
— Мам, ты как себя чувствуешь? — поинтересовалась Саша.
— Я-то ничего, а вот ты как себя чувствуешь? — перекинула вопрос она.
— Хорошо, — почти не соврала Саша. Её, конечно, подташнивало, но не так жестоко, как раньше.
— Ну слава богу.
— Мам, я хочу сказать Глебу про ребёнка, — выпалила Саша и, затаив дыхание, посмотрела на мать.
Ждала возмущений, злости или что-нибудь в духе: мало было слёз и унижений?
Но мать отреагировала странно — посмотрела на неё с жалостью и, кажется, даже виновато.
— Мам, что такое? Ты так… что-то случилось?
Мать замешкалась, как будто не знала, говорить или нет. Потом всё же сказала:
— Саша, Привольнов забрал документы.
— Какие документы? — зачем-то уточнила Саша, хотя прекрасно поняла, какие. Просто переспросила на автомате, лишь бы что-нибудь сказать, потому что дурное предчувствие стремительно разрасталось внутри ледяным комом.
— Из университета.
— И это значит — что?
— Он больше там не учится.
— Когда? — выдавила Саша.
— Написал заявление ещё недели три назад.
— Почему? Ты разве не поставила ему экзамен?
— Поставила. Я сама не понимаю. Когда Миша сказал… я даже не поверила.