— Так ты знала? Знала и ничего мне не сказала?
— Саша, девочка моя…
— А где он теперь?
— Сашенька, я не знаю.
Какой там ком — всё тело будто сковало льдом. В жилах застыла кровь, дыхание замерло, сердце остановилось…
Мать не отпустила Сашу одну, когда та собралась мчаться в общежитие. Увязалась следом.
Приехали вместе, на такси, но в холле Саша сказала твёрдо:
— Мама, не ходи за мной! Туда я поднимусь одна. Жди меня здесь.
Но подниматься не пришлось. Вахтёрша, узнав Сашу, сразу же сообщила:
— А Глебушка уехал.
— Куда?
— Да кто ж знает. Уехал и всё.
— Как всё?
В холл спустился худощавый парень в шлёпках, клетчатых шортах и линялой, растянутой футболке. Уставился на Сашу при этом так, будто страшно удивился, встретив её здесь. Да и Саше он показался смутно знакомым.
Парень кивнул ей, потом поздоровался с её матерью и вышел.
Точно! Она видела его на дне рождения Тошина, осенило её. Может, он что-нибудь знает про Глеба?
Саша выбежала следом на улицу. Парень, к счастью, не успел далеко отойти.
— Постой! — окликнула его. — Ты же… Ты…
Она махнула рукой вверх, имея в виду пятый этаж.
— Ага. Я — Кирилл.
— А я Саша, я…
— Да, я помню. Ты с Глебом… была.
— А где Глеб, ты не знаешь?
— Эмм… а он тебе не говорил? Он же бросил универ.
— Это я знаю. А где он сейчас?
— Так в армию ушёл. На этой неделе его провожали. Да, точно, во вторник.
— Так быстро? — охнула Саша.
— Ну, он же сам сдался в военкомат. И как раз попал в набор.
За спиной хлопнула дверь. Мать вышла на крыльцо. Парень зачем-то снова с ней поздоровался, а Саше сказал:
— Ну, я пойду, — и потрусил к табачному павильону.
Саша оглянулась на мать, тяжело, часто дыша, посмотрела с отчаянием. Та подалась к ней.
— Ты же этого хотела! — бросила она матери, не сдерживая слёз. — Ты добилась своего…
= 53
Телефон Глеба упрямо отвечал, что абонент недоступен. Может, он сим-карту сменил? Ведь сам же сказал, что там можно иметь сотовый.
Зато звонил Артём Тошин. Зачем — Саша так и не поняла, и слышать его было неприятно. Однако он сообщил, что Глеба отправили служить где-то под Уссурийском. Это Дальний Восток, это тысячи километров. К сожалению, больше ничего выудить не удалось: ни номер части, ни как связаться — Тошин не знал.
Теперь, когда Глеб так безнадёжно далеко, Саша тосковала по нему ещё острее, буквально задыхалась.
Поначалу не могла простить матери, что та утаила его отчисление. Если б только мать сразу сказала, что Глеб забрал документы, она бы сумела его остановить, наверняка сумела! Уговорила бы как-нибудь…
Мать оправдывалась:
— Ты ведь сама сказала, что не хочешь о нём слышать. Сама просила не говорить о нём.
— Мама, не считай меня дурочкой, пожалуйста! Ты думаешь, я не понимаю, что это всё отговорки? Ты не сказала, потому что надеялась, что я о нём забуду. И чем дальше он будет, тем лучше. Ты должна была сказать!
— Не волнуйся, тебе нельзя волноваться! — умоляла мать. — Да, я виновата, надо было сказать. Прости. Но ведь и он ничего не сказал. Не попрощался, не дал знать. Даже не позвонил напоследок.
И вот тут мать попала в самое яблочко. Всё верно — не попрощался, не дал знать, не позвонил. Просто уехал и всё. И от этого становилось невыносимо горько. Может, Глеб и доказал, что был с ней не из-за экзамена, что экзамен ему и не нужен, но как же быстро он от неё отказался! Как легко вычеркнул из жизни! Это просто убивало.
Сессия в училище прошла как в бредовом сне — то ли было, то ли не было.
Впервые Сашу абсолютно не волновало, как она сдаст. И сдаст ли. Тест по русскому написала по инерции. На экзамене по истории искусств тоже отвечала на автомате. И потом не могла пересказать матери, какие вопросы попались.
Ну а просмотр есть просмотр*. От двух последних её работ Карен Саркисович чуть в экстазе не бился.
— Это мощно! — восклицал. — Это сумасшедшая энергетика! Смотрю и волосы дыбом на загривке. Просто оголённый нерв! Техника, конечно, совсем небрежная, но так даже лучше, так выразительнее. Эти напряжённые, рваные мазки, эта резкость цветовых аккордов лишь усиливают драматическую экспрессивность…
В другой раз Саша сошла бы с ума от счастья, а тут лишь выдавила бесцветную улыбку.
______________________
* просмотр — экзамен по живописи, проходит он в виде просмотра работ студента за семестр.
Лето выдалось мучительно жарким. Хотя раньше Саша вполне стойко переносила зной, да и вообще любила погреться на солнце, но тут изнемогала.
Если выходила из дома в ясный день, то перед глазами вскоре то темнело, то, наоборот, становилось нереально, ослепительно белым. Постоянно не хватало воздуха, свежести, прохлады. И это при том, что почти всё лето Саша вместе с матерью провела за городом, у дяди Миши на даче. Там и река рядом, и сосновый бор, и овощи с грядки.
Выбиралась в город она лишь изредка — на очередной осмотр в женскую консультацию и сразу обратно, к реке, к соснам, к грядкам. А в эти редкие вылазки домой даже не заглядывала — там мать затеяла ремонт. Правда, отошла от первоначального плана и решила переделать всю квартиру. Не сама, конечно — рабочих наняла, но чуть ли не через день приезжала туда с ревизией. Она вообще скучала на даче, не привыкла к релаксу и безделью, вот и ездила туда-сюда.
А для Саши поездки в город, наоборот, были мучительной необходимостью. Городские улицы плавились от жары, в поликлинике стояли духота, шум, сутолока. Если бы не мама, которая всегда её сопровождала, точно где-нибудь бы грохнулась без чувств. И это предобморочное состояние продлилось у неё почти до середины сентября.
Потом повеяло осенью, воздух стал прозрачный, пряный, свежий, и как-то сразу полегчало. Вот только рабочие немного подвели — не успели полностью закончить ремонт, невзирая на тотальный мамин контроль. Мелкие недоделки остались там и сям: где плинтус не прикрутили, где кромку не доклеили. Но в целом, стало хорошо, светло и даже как будто просторно.
Загромождённую и тёмную спальню матери превратили в очаровательную детскую. Саша взирала на нежно-голубые обои с корабликами, новый паркет, светильники со смесью удивления и восторга.
— Ну как тебе? — спросила мать.
— О! Тут сказочно! Спасибо, мамочка!
— Потом ещё съездим купим мебель, я уж не стала на свой вкус брать. Но сейчас так много всего красивого для детей. Ходишь — и глаза разбегаются. Игрушки такие яркие, кроватки с этими, знаешь, балдахинами. А какие прелестные вещички для малышей! Еле удержалась, всё бы купила… да сказали мне, что нельзя, плохая примета покупать ребёнку вещи до рождения.
Саша изумлённо воззрилась на мать. Вот это новость! Её мама, которая всю жизнь презирала любые предрассудки, на полном серьёзе говорит о приметах!
Мать смущённо улыбнулась и опередила Сашин вопрос:
— Не надо. В приметы я не верю. Но… зачем рисковать?
= 54
Если в первые два триместра Саша еле-еле набирала вес, заставляя и врача, и мать тревожиться, то в октябре как-то махом наверстала упущенное. Живот заметно округлился и продолжал расти как на дрожжах. Хотя свободная одежда — балахоны, как раньше говорила мать — ещё пока скрывали формы.
Малыш — а Саша почему-то ни секунды не сомневалась, что будет мальчик, хотя на УЗИ пол не разглядели — отчаянно пинался и особенно активный был по ночам. Раньше Саше казалось нелепым разговаривать с собственным животом, но тут и не заметила, как привычные поглаживания переросли в самое настоящее общение. И ей даже казалось, что малыш её слышит и успокаивается.
В такие моменты она забывала всё плохое, забывала тягучую тоску, которая засела в груди как хроническая болезнь.
Иногда жизнь, конечно, преподносила неприятные сюрпризы, и то, что Саша старательно загоняла как можно глубже, вдруг всплывало.
Как-то в конце октября она зашла по делу к матери на кафедру. Одно это ей далось нелегко. Ведь здесь учился Глеб, и от этой мысли невозможно было отвязаться.
Мать усадила её выпить горячего чаю, погреться. Саша противиться не стала. Она и правда замёрзла — день выдался холодный и ветреный. Но не успели они сесть за маленький столик, как матери позвонили из деканата, попросили зайти.
— Это недолго, — пообещала та, оставляя её одну.
А спустя пару минут к ней заглянула молодая яркая брюнетка.
— Анна Борисовна… — начала она подобострастно, но увидев, что там только одна Саша, женщина осеклась.
Однако вышла не сразу — она быстро, но очень цепко её оглядела. Броская внешность женщины и острый, юркий взгляд никак не вязались с искательным тоном.
Наверное, это интуиция, потому что как иначе объяснить, что Саша даже ни на секунду не усомнилась, что это и есть та самая Оксана. А ещё поняла, что Глеб на её счёт не врал — между ними точно что-то было, и она до сих пор не успокоилась, потому-то и вперились так в Сашу. Стало неприятно, даже чай пить расхотелось.
Затем Оксана снова заглянула в кабинет завкафедрой. Вполне миролюбиво спросила, где Анна Борисовна и когда будет, но Саша чувствовала её нездоровый интерес и сильную, прямо-таки осязаемую неприязнь к себе.
Потом вернулась мать, Оксана выяснила, что хотела и вышла, но настроение было безвозвратно испорчено. Даже непонятно, почему. Ведь и Глеба уже здесь нет, и делить им, по сути, нечего, а поди ж ты — неприятный осадок остался.
Саша торопливо попрощалась с матерью, пообещала быть осторожной, дома поесть, отдохнуть и, если что, обязательно звонить, и поспешила уйти, пока эта Оксана снова не явилась.