Она ничего не услышала и не увидела, просто вдруг сердце дёрнулось, будто от лёгкого электрического разряда и беспокойно заколотилось. Саша резко выпрямилась — Алёша по-прежнему сладко спал, однако волнение стремительно росло.
Она оглянулась и тихо охнула — в нескольких метрах от неё, на дорожке, ведущей к их подъезду, стоял Глеб.
= 56
Домой к родителям Глеб заехал всего на три неполных дня.
Мать слёзно упрашивала остаться. Друзья зазывали уйти в отрыв по такому поводу — это же святая традиция. И даже отец не хотел отпускать:
— Что там у тебя? То сбежал оттуда резко аж на Дальний Восток, то теперь рвёшься, как конь без узды. А о матери подумал? Она вон как наскучалась.
— Да приеду потом ещё. Мне восстанавливаться в универе надо, — буркнул Глеб.
И хоть университет тут был, скорее, поводом, чем причиной, восстанавливаться он всё же действительно собирался.
Однако тянуло его туда, и притом неодолимо, совсем не поэтому.
Наверное, дня не проходило, чтобы Глеб не думал о Саше. А когда наконец вышел приказ, так и вовсе постоянно представлял себе, как они встретятся, что он ей скажет.
Хорошо хоть командир части не стал кочевряжиться и даже не заставил выжидать даты призыва, а отправил Глеба на неделю раньше — вроде как за счёт неиспользованного отпуска. Причём без пресловутого дембельского аккорда. А ведь грозился, что отправит в последнюю очередь, потому что ну кто ещё так шустро будет чинить там уазики.
И вот когда до отъезда оставались считанные дни, ожидание стало совсем непереносимым. Другие дембеля занимали себя тем, что активно украшали форму: плели в каптёрках аксельбанты и кисти, вытачивали надфилем эмблемы, нашивали самодельные погоны, края подбивали верёвочными кантиками.
Глеб не разделял этого повального увлечения и просто ждал, днём, ночью, на разводе, в казарме, в столовой. Ждал ежесекундно. Всей душой, всеми мыслями рвался домой, а уж в чём ехать — вообще плевать. Хоть в парадке, хоть в гражданке, хоть в маскарадном костюме — лишь бы поскорее.
Потом был переполненный плацкартный вагон. Трое суток в духоте и сутолоке. Свои, конечно, квасили безбожно, а заодно развлекали попутчиков историями о солдатских буднях. Потом клялись всегда друг друга помнить и когда-нибудь обязательно приехать в гости.
Глеб же во всём этом не участвовал. Он уже отсёк от себя минувший год и армейскую жизнь. И эти три дня в пути показались ему нескончаемыми.
Уже дома он несколько раз порывался позвонить ей, но решил, что лучше приедет сам. Мало ли что она ему по телефону скажет? Вдруг опять: не приезжай, ты же подлость совершил, извини, не звони.
А так они поговорят нормально. Во всяком случае, поговорят. Ну и увидеть её, конечно, хотелось до безумия. И страшно было тоже: вдруг она его попросту забыла за год? Вдруг у неё вообще всё изменилось? Или появился кто-нибудь другой?
Да и потом, сколько он ей звонил — пусть и не часто, не всегда такая возможность выпадала — она ни разу на звонок не ответила. То недоступна, то просто гудки без ответа. Наверняка же догадывалась, что это он, потому и не брала.
Один раз от отчаяния Глеб даже Миле позвонил, пытался узнать хоть что-нибудь, но та лишь расфыркалась: откуда ей знать? Но, может, и действительно ничего она о Саше не знала.
Эта неизвестность, конечно, мучила. И общих знакомых практически никаких. Не Анне Борисовне ведь звонить.
Утешал себя Глеб лишь тем, что случись с Сашей что-нибудь плохое, тогда бы об этом точно стало известно. Плохие новости всегда разлетаются быстро.
Поезд прибывал неудобно — слишком рано. Без четверти шесть Глеб спрыгнул на перрон, тотчас ощутив ледяное дыхание Ангары. Поёжился зябко и двинулся к вокзалу.
Больше двух часов Глебу пришлось торчать в зале ожидания, а уже оттуда он отправился прямиком к художественному училищу.
У студентов-художников сессия как раз была в самом разгаре. На стенде в холле висел график экзаменов, но Глеб ни черта в нём не понял и сунулся к заместителю директора.
— Саша Фурцева? — на секунду задумалась немолодая, но ухоженная женщина по фамилии Штельман, если верить табличке на двери. — А-а! Так она же в академическом отпуске.
— С ней что-то случилось? — обеспокоился сразу Глеб.
Женщина ответила почему-то не сразу, оглядела его внимательно, затем сообщила:
— Насколько я знаю, она жива-здорова.
Пока шёл с остановки Декабрьских Событий до её дома, думал сердце выскочит наружу. Дома она или нет? Впустит или выгонит? Ещё и двор такой до боли знакомый. И до боли — тут даже не образное сравнение. Внутри и правда всё мучительно сжималось.
Глеб пробежался глазами по фасаду серого дома с лепным карнизом, по окнам на четвёртом этаже, с шумом выдохнул, бросил взгляд на детскую площадку и застыл.
В нескольких шагах спиной к нему сидела на скамейке Саша. Её он узнал моментально. И узнал раньше, чем оформилась эта мысль, наверное, по тому, как перехватило дыхание и заболело в груди.
Он и позвать её не успел, как она обернулась, будто почувствовала его взгляд.
Глеб подходил медленно, не сводя с неё глаз. Жадно впитывал черты любимого лица. Как же давно он её не видел, как же соскучился!
Почему-то прежние мысли, страхи и сомнения поблекли, и вообще всё вдруг стало казаться таким незначительным и мелким.
— Привет.
Голос его подвёл. Это «привет» прозвучало глухо, сипло, будто у него резко заболело горло. Саша же смотрела на него во все глаза и слова не могла вымолвить. Потом, наконец, выдохнула:
— Глеб…
— Я к тебе, — сообщил он, не зная, что ещё сказать.
Все слова, давно обдуманные и подготовленные, вылетели как назло из головы.
Губы её дрогнули. Обозначилась улыбка, немного неуверенная, но совершенно точно — искренняя. Она ему рада! Он это видел. Но почему тогда в глазах у неё слёзы?
Глеб уже смело шагнул к ней, поймал за руку, притянул к себе, крепко обнял.
— Как же я скучал, ты даже не представляешь, — пробормотал он. А потом скосил глаза вбок и остолбенел…
= 57
Глеб замолк на полуслове, и Саша почувствовала, как он мгновенно напрягся. Отстранилась, взглянула на него. Он неотрывно и как-то ошалело смотрел на спящего в коляске Алёшу.
Глеб же не знает ничего!
Боясь, что он подумает что-нибудь не то или, ещё лучше, не то скажет, Саша взволнованно выпалила:
— А это наш сын, Алёша. Вот.
Глеб сморгнул, перевёл ошарашенный взгляд на неё.
— Сын? — переспросил.
— Да, — кивнула Саша. — Алёша.
Глеб снова уставился на малыша.
— Ты не рад? — не выдержав затянувшейся паузы, спросила Саша.
— Я? — спохватился Глеб и, повернувшись к ней, даже выдавил улыбку. — Рад. Ну, конечно, рад. Я это… просто очень удивился. Так неожиданно… офигеть! Это, получается, я — отец…
Глеб опустился на скамейку, потёр ладонью рот, Саша присела рядом. Не так она, конечно, всё себе представляла. В её мечтах этот момент проходил как-то более трогательно и романтично. Но то мечты и, если уж честно, она даже и не уверена была, что этот момент когда-нибудь произойдёт. И тем не менее…
Саша так обрадовалась Глебу, её аж потряхивало внутри. И плакать хотелось, и смеяться. И ещё больше хотелось, чтобы он обнял её опять, а не сидел с таким лицом, будто его обухом по голове огрели. Хотелось ощутить тепло его тела, прикосновение его губ. Но сейчас она даже тронуть его за руку не решалась, только выжидающе смотрела на него. А чего ждала?
Вот он говорит: рад. А по виду и не скажешь. По его виду скажешь только то, что у человека шок.
— А сколько ему? — спросил он наконец.
— Четыре месяца. Скоро пять будет.
— Это значит, когда он родился?
— В декабре. Восемнадцатого декабря.
Глеб что, сомневается? Пытается подсчитать сроки или как? Она хотела было обидеться, но тут он повернулся к ней всем корпусом, посмотрел в глаза и широко улыбнулся. Не натужно, не вежливо, а по-настоящему. Даже глаза заискрились радостью.
— Умеешь ты удивлять, Саша Фурцева, — он придвинулся к ней, обнял за плечи. Провёл носом по виску, по волосам, вдохнул её запах. Прижал к себе теснее. Саша почувствовала, как он легонько поцеловал её над ухом.
— Ты простила меня? — прошептал, и у неё мурашками осыпало плечи.
— Давно…
Саша склонила голову к нему на плечо. И опять ни к селу ни к городу защипало в глазах.
— Я, как узнала, приезжала к тебе, в общежитие… а ты уже уехал. В Уссурийск. Я думала, что с ума сойду. Ну зачем ты уехал? Почему не предупредил даже?
Глеб молчал, Саша ощущала, как гулко и часто бьётся его сердце.
— Я не знал просто, что ещё делать, — наконец ответил он.
— Ну не уезжать же!
— Но ведь ты сказала, что больше не хочешь меня видеть никогда.
— Ну и что! Я была очень расстроена…
— Ты была очень убедительна. Прости, Саш, я не хотел тебя расстраивать, я думал… не знаю… думал, так всем будет лучше. Ты забудешь меня, будешь жить дальше… ну и я тоже. Ну не мог я тут оставаться. И учиться дальше после… после всего этого не мог.
— Разве можно забыть человека, которого полю… — Саша осеклась, да ещё и покраснела. И сразу перевела разговор: — Хотя ты знаешь, моя мама оценила твой уход.
— Ещё бы, — хмыкнул Глеб. — Я ей как кость в горле стоял.
— Да нет! Не в этом дело. Она уверена была, что ты со мной только из-за экзамена. И сразу бросишь меня, как только она тебе его поставит. И тут вдруг ты забираешь документы. Она… ты поразил её, в общем. Мама ведь считала тебя воплощением всех пороков…
— Ты ведь тоже так считала, разве нет? — усмехнулся он.