Он и этих скромных результатов не достиг бы, наверное, если бы не девчонки из соседней комнаты.
Женька с Милой учились с Глебом на одном потоке и, узнав про пересдачу, тут же с азартом подключились помогать: во-первых, не давали отвлекаться. Отгоняли всех и каждого, кто совался к Привольнову с сомнительными предложениями.
— Без него погуляете! — командовали.
Снабжали чаем и бутербродами — чтобы мог подкрепиться без отрыва от чтения. Строго следили, чтобы он ненароком не завис в каком-нибудь чатике. Даже покурить Глеб вырывался с боем.
— Вот сдашь — тогда и накуришься! — становилась в дверях Женька, подбоченясь. Маленькая, щуплая, со стрижкой под мальчика она напоминала воробья-забияку.
— Глеб, ну правда, ты раз за разом ходишь курить, столько времени впустую тратишь! — томно вздыхая, вторила подруге женственная Мила. Она и говорила протяжно. И двигалась всегда неспешно, будто в полудрёме.
Так они достали обе, особенно Женька, что в очередной раз Глеб, не сдержавшись, рявкнул: «Ты и в сортир за мной пойдёшь, проверяльщица?».
Потом, правда, перекурив, успокоился и извинился.
Во-вторых, наволокли каких-то книжек, тетрадок, даже распечатку монографии Фурцевой по Древнему Китаю где-то откопали: ей будет приятно, если Глеб покажет, что знаком с её трудом. Ну и погоняли его по билетам хорошенько.
Он, конечно, плавал и немного путался, но это и неудивительно — ведь за два дня впитал информации столько, сколько не получал за полгода. И конечно, в голове теперь творились мешанина и сумбур. Но в общих чертах ответить он мог почти на любой билет, если не углубляться в детали.
Если бы предстояло отвечать кому-нибудь другому, Глеб и нервничать бы не стал, но с этой… ничего нельзя сказать наверняка. Во всяком случае, успокаивал себя, уж на тройку-то он точно знает.
Фурцева тогда запустила их в аудиторию: Привольнова, Петюню Рогова и ещё одного лба из параллельной группы.
Вытянули билеты, расселись по местам. Вопросы Глебу достались лёгкие — культура Древнего Рима и особенности культуры эпохи Возрождения. Он посидел, собрался с мыслями и накатал целых два листа.
Однако когда вышел отвечать по билету, Фурцева его даже не дослушала, зато буквально забомбила вопросами по другим темам, совершенно не давая времени подумать. А Глеб не из тех, кого можно спрашивать в режиме блицкриг.
К тому же, было настолько очевидно, что она его намеренно заваливает, что продолжать дальше это унизительное шоу не имело смысла. Глеб просто молча вышел из аудитории.
Между прочим, позже он узнал, что Рогову и тому, второму, она поставила тройки.
— Я вообще-то на четвёрку рассчитывал, но после тебя был на всё согласен, — сказал ему Громов. — Слушай, а ты когда ей так насолить успел? Нас она так не шпыняла.
Самому интересно, когда и, главное, чем? Ну не может ведь здравомыслящий человек так свирепствовать из-за каких-то прогулов, искренне считал он.
Женька с Милой его провал восприняли как собственное поражение. Мила всплакнула:
— Как же так? Это несправедливо. Что ж теперь делать?
Женька хорохорилась:
— Ничего, Глебчик. Это педагогический произвол. Хулиганство! С этим нужно бороться! Уж на тройку-то ты точно знаешь. Так что иди в деканат. Протестуй. Добивайся. Пусть назначат комиссию. Им будешь сдавать.
Глеб на этот революционный призыв только усмехнулся:
— Был я в деканате. Пробовал качать права, мне тут же посоветовали заткнуться и не отсвечивать.
— И всё?
— И всё-таки договориться с Фурцевой… каким-нибудь чудом. Но это вообще нереально.
= 8
Девчонки сокрушались, причитали, подбадривали, но хотелось, чтобы они замолкли и ушли, а самому напиться в дым.
Желание его поддержал Тёма Тошин, сокурсник и друг, даже за водкой поспешно сгонял, а там подтянулись и остальные парни.
Вообще, Глеб не особо любил такие вот пьянки, с морем водки и на всю ночь, потому что начиналось всегда всё очень хорошо, а заканчивалось плохо. Причём очень часто на утро никто не помнил, почему стало плохо.
Однажды он сам, например, проснулся с заплывшим глазом и сбитыми в кровь костяшками. А откуда вся эта красота — никто не мог сказать. Однако в студенческом общежитии попойки были практически неотъемлемой частью бытия. Не пили только ботаны и некоторые девочки, такие как Женька с Милой, тоже, в общем-то, повёрнутые на учёбе.
Но вот после этой пересдачи ему наоборот хотелось забыться. Он хлестал водку как воду, желал выкинуть проклятую грымзу Фурцеву из головы, но сам же постоянно заводил о ней разговор.
— Эта сука просто издевалась надо мной, — кипятился он. — Ненавижу её. Никого никогда так не ненавидел, как эту мегеру.
— Так ты готовился к пересдаче? — спрашивали его пацаны.
— А то! Женька с меня не слезла, пока все билеты не выучил.
— А не сдал-то почему тогда?
— Да потому что эта стерва тупо не дала мне сдать. Злобная тварь.
— Так-то да, — согласился Тёма Тошин. — Она та ещё ведьма.
— Её, поди, никто не чпокает, вот она и злобная такая.
Пацаны загоготали.
— Так что ж ты, Глебыч, тушуешься? Чпокни — вот и будет тебе экзамен.
Снова дикий хохот.
— Дебилы, — скривился Глеб. — Извращенцы.
— Ну а что? Можно закрыть глаза и представлять какую-нибудь классную тёлочку, — предложил долговязый и тощий Кирилл.
— О да, Кирюха знает, что говорит, — давился смехом Тёма Тошин. — Он сам всегда так делает, да, Кирюха?
— Пошёл ты!
— Да ладно тебе, Глебыч, — никак не успокаивались пацаны. — Ей сколько? Сорок пять? Баба ягодка опять. А то что страшная, так не смотри на неё и все дела. Отработал, дал зачётку и гуляй.
— Один раз перетерпишь, зато не отчислят.
— Глебыч, правда, — глумливо сиял Иванов. — Годная затея же!
— Ну так чпокай сам эту ягодку, — огрызнулся Глеб.
— Так не за чем. Не меня же хотят отчислить.
— Да нафиг. Пусть лучше отчисляют.
— Угу. — посерьёзнел Иванов. — Вот скажи — ты готов реально пойти сейчас в армию? Прыгать, бегать, какать по свистку? И чтоб тебя каждый хрен в погонах дрючил? И чтоб ты слова против не смел сказать? А оно так и будет. И пендюлей будешь выхватывать — мама не горюй. И уж точно чпокать никого не будешь. Зато тебя будут. И прапоры, и сержанты, и офицеры, и деды. И в хвост, и в гриву. Фурцева тебе на их фоне крёстной феей покажется.
— А прикинь, в горячую точку пошлют? — встрял Тёма Тошин. — Тогда вообще кранты.
— Умеете вы, пацаны, утешить, — помрачнел Глеб. Потянулся за бутылкой, плеснул только себе, наполнив стакан на треть, и молча выпил.
— За утешением к девкам иди, Глебыч, они тебя любят, наперегонки кинутся утешать. А мы тебе варианты предлагаем, — возразил Иванов, разливая водку всем остальным.
— Какие нахрен варианты? Это дикий бред, а не варианты.
— Ой, ладно тебе. Не ты первый, не ты последний. Вон Галкин женился же на Пугачёвой, детей даже завели и ничего, а тебе надо-то всего лишь раз…
Глеб скривился, будто его тошнит. И почему водка не действует? Хоть не так противно было бы. Ещё эти идиоты с Фурцевой привязались. В таком ключе говорить о ней Глебу казалось вообще чем-то противоестественным.
О том, что он сам пытался её обаять — правда, вовсе не для этой их «годной затеи» — Глеб умолчал. Во-первых, стыдно было. А, во-вторых, не получилось же, о чём тут говорить.
— Кстати, о детях, — вспомнил вдруг Тёма Тошин. — У Фурцевой дочка есть.
— Серьёзно? А мужа нет?
— Говорят, что нет. Но раз есть дочка, может, был…
— Да сплыл…
— Она его сожрала, как самка богомола.
— А ты видел эту дочку? Откуда вообще знаешь?
— Она к нам как-то в аудиторию заходила, в смысле, к ней, ключ брала. Девки потом спрашивали у Фурцевой: это ваша доча, а сколько лет, а где учится… девки любопытные же.
— А сколько ей лет?
— А учится где? У нас, что ли?
— Девятнадцать вроде, если правильно помню. А учится, прикиньте, в художественном училище.
— В училище? — в голос удивились пацаны. — Дочка Фурцевой? Да её же могли взять в универ на любой факультет. Она могла бы балду пинать, ей бы за так всё ставили.
— А как она из себя? Ничего?
— Да какой-то там ничего, — скривился Тёма. — Хотя я её особо не разглядывал. Она заскочила на секунду. В каком-то уродском балахоне. В очках. На мать похоже вроде.
— Ясно. Красотка, короче, — усмехнулся Иванов. — Ну, так-то да, крокодилы принцесс не рожают. Но есть и плюс — страшненькую легче склеить.
— А нафиг она тебе нужна, страшненькая? — не понял Глеб.
— Не мне — тебе. Замути с дочкой, подошли к мамке, она выпросит для тебя то, что нужно.
— Не, я не люблю страшненьких, — мотнул головой Глеб.
Его, наконец, начало отпускать напряжение, и алкоголь приятно туманил мозг. Теперь слова пацанов уже не казались ему диким абсурдом.
— Тебе, Глебыч, никто и не предлагает её любить. Замути, поезди по ушам, а потом пошлёшь её.
— Вот это реальный вариант, Глеб, — поддержал Тёма Тошин. — С Фурцевой было бы, конечно, чересчур, а вот с дочкой её — вообще нормальный выход.
— Да не факт, — подал голос Кирилл. — Если бы я свою мать попросил какую-нибудь тёлочку взять на работу, она бы хрен её взяла.
— Причём тут твоя мать? — перебил его Тошин. — Ты, Кирюха, не лезь, если не знаешь. Это у вас с матерью грызня, а у этих всё нормально. Оно видно было. Фурцева так с ней разговаривала… тю-тю-тю, будь осторожна, доча, покушай…
— Попробовать стоит, — изрёк Иванов. — А там посмотришь. Если дело тухлое — пошлёшь её сразу. А если мамка дочу балует — так вперёд и с песней.
= 9
Перебрали они вчера прилично. Наутро Глеб едва смог подняться с постели, своей, к счастью, а то ведь всякое бывало, в разные места и кровати его заносило в хмельном угаре. Прошлёпал босиком к столу, попил прямо из чайника и снова рухнул. Хорошо ещё на смену сегодня не надо, он