Нет, ну были студенты, которые не безнадежны. Были даже такие, которые вызывали у неё уважение. Но пустоголовые и ленивые брали количеством, и это её удручало.
Особенно она не любила прогульщиков. Эти хуже всех, они даже не утруждали себя такой малостью, как просто прийти на её лекцию, посидеть, послушать… А потом ходили, клянчили.
Правда, год от года таких всё меньше, а в иную сессию — вообще ни одного. Но, к сожалению, это вовсе не потому, что студенты становились умнее, интеллигентнее, заинтересованнее, просто молва о жестокой и непримиримой Фурцевой гремела на весь университет. Даже Миша, двоюродный брат, шутил: «Тебя студенты боятся больше, чем меня, ректора».
Вот потому теперь тунеядцы попросту «высиживали» себе тройки. Ну хоть так.
Однако всё равно изредка попадались «самоубийцы», как шутя называл их Миша. И что странно — почему-то ей особенно запоминались не те, кто радовал хорошими ответами на семинарах, а вот эти самые никчёмные, бессовестные и наглые, которые раздражали, злили, надоедали, портили настроение. Их фамилии и лица Анна Борисовна помнила ещё долго. И вот зачем ей это?
Но всех переплюнул Привольнов из триста второй группы.
Судя по журналу посещаемости, он явился на занятия пару раз в начале семестра, а потом пропал с концами. И объявился, как водится, перед сессией.
Привольнов тоже просил последний шанс, почти теми же словами, как будто всех их где-то учат говорить одно и то же. Только все обычно на жалость давят, глаза боятся поднять, стыд и раскаяние изображают, а этот и просил-то нагло. И смотрел на неё вызывающе. Будто не просил, а… тут Анна Борисовна немного терялась с определением. Но во взгляде его и в голосе было то, что её задевало или даже оскорбляло. Может, иным женщинам это по душе, а её такая развязность просто возмутила.
Вот точно! Он разговаривал с ней не как студент с преподавателем, а как мужчина с женщиной. Вроде и не подбивал клинья, и не флиртовал, а всё равно казалось, будто он её оценивает. И судя по всему, даже не сомневался, что ему она не откажет. Думал, наверняка, раз смазлив, то и всё ему просто так достанется.
Вот таких наглых, самоуверенных красавцев, которые, если копнуть поглубже, ничего из себя не представляют, Анна Борисовна вообще терпеть не могла. Ну а с Привольновым и копать поглубже не надо, вся его бесстыжая натура прямо на поверхности.
Но было и ещё кое-что. В этом его наглом взгляде, в интонациях, в манере постоянно улавливалось нечто смутно знакомое, и оно противно свербело, как застарелый шрам на перемену погоды.
Чуть позже, уже вечером, её осенило. Привольнов напомнил ей другого молодого человека, который, впрочем, теперь уже не молодой, и которого Анна Борисовна приказала себе забыть. И забыла. Но вот, пожалуйста, всплыл.
Тот тоже был красив — они даже внешне очень похожи с Привольновым, — и так же самонадеян. А звали его Влад Усольцев. Надо же, она ещё помнит!
Казалось, что забыла, а нет, всё помнит, каждую мелочь, хоть прошло двадцать с лишним лет.
Ездил Усольцев на старой девятке, но с таким видом, будто гонял на каком-нибудь Феррари. Приодеться тоже любил. По ресторанам и клубам таскался. Снимал девиц по щелчку пальцев. Но это сейчас она знает и понимает, а тогда, к сожалению, Анна Борисовна была неопытной, а потому наивной.
К своим двадцати четырём она успешно закончила аспирантуру и защитила кандидатскую, а вот с противоположным полом как-то всё не складывалось. Парнями она не особо интересовалась, ну и парни ею тоже, если уж честно. На свидания она не ходила, не знакомилась, не встречалась. Личную жизнь ей полностью заменяла наука. А когда впервые увидела Усольцева — пропала, будто в омут с головой прыгнула.
Он тогда поселился по соседству, снял квартиру. Стыдно вспоминать, как она его высматривала и поджидала. Потом столкнулись на лестнице, познакомились, стали общаться. Она делала для него контрольные — Усольцев учился на заочном. Одалживала ему то на сигареты, то на бензин, которые он обещал завтра вернуть, но никогда не отдавал. А потом они переспали, всего один раз, но этого ей хватило, чтобы забеременеть. Хотя про беременность Анна Борисовна узнала потом, после того, как Усольцев её бросил.
Собственно, он и не бросал её в привычном понимании, потому что они не встречались. Тот единственный раз был для него проходным и ничего не значащим. Уже через два дня Анна Борисовна встретила Влада в подъезде с другой. Обнимая, он вёл гостью к себе. А Анне бросил, ничуть не смущаясь, небрежное «привет, соседка». А потом и вовсе съехал — точнее, его выдворили хозяева квартиры за неуплату.
Не скоро она пришла в себя, сложно переживала драму, но с тех пор как отрезало: никаких любовей, никаких мужчин. И даже бесконечно удивлялась, как она могла так страдать и убиваться по такому ничтожеству. Хотя теперь, спустя годы, она даже в каком-то смысле радовалась, что всё получилось именно так. Ведь от той случайной связи появилась на свет её Саша, а это стоило и слёз, и унижения, и разбитого сердца.
= 11
В дочери своей Анна Борисовна души не чаяла. Наверное, потому, что вся любовь, которая была ей отмеряна, досталась одной Саше. Любила её так, что в груди болело. Корила себя, что не получалось проводить с ней больше времени. Это чувство вины всегда саднило, как незаживающая ранка. Потому Анна Борисовна старалась ни в чём ей не отказывать. Хотела, чтобы у дочери было всё самое лучшее. Она бы с радостью покупала ей самые дорогие наряды, самые модные гаджеты, ну, в общем, всё то, что так ценит современная молодёжь, лишь бы Саша была счастлива.
Но Саша выросла тихой, застенчивой птичкой и ничего почти не просила. К одежде относилась, как и мать, равнодушно. Анна Борисовна сама ей предлагала:
— Саш, давай поедем купим тебе какое-нибудь шикарное платье, туфли, ну или что сейчас модно?
— Зачем? — пожимала плечами дочь. — Ну, куда я это надену?
Саша действительно дни напролёт сидела дома. Ну вот только на занятия ходила. А так — запоем читала книги, писала свои картины и больше ничего не хотела.
Раньше, когда Саше было лет четырнадцать-пятнадцать, Анна Борисовна только радовалась, глядя на её одноклассниц и бывших подружек, что её девочка такая скромная — не красится, не гуляет с мальчиками, не бегает на дискотеки. Всему своё время, считала она. Пусть отучится сначала, а там уж…
Но вот дочери почти двадцать, а она всё такая же затворница. На молодых людей совсем не смотрит. Да и подруг совсем не осталось — им с Сашей скучно, ей — с ними.
Анна Борисовна видела, что дочь идёт по её стопам, но теперь это почему-то расстраивало. Хотелось для неё самого обыкновенного женского счастья, любви, семейного очага, детишек. Ну и себе внуков хотелось, конечно же. Ведь иначе её девочку ждёт такое же одиночество. Это сейчас они есть друг у друга, а потом что? Она ведь не вечная и страшно даже представить, что её хрупкая Саша останется совсем одна.
Да, парни сейчас пошли такие, что смотреть не на кого. Но не все ведь. Даже по её строгим меркам среди студентов попадались неплохие. Пусть невзрачные, неказистые, пусть звёзд с неба не хватают и ездят на трамваях, но из таких чаще всего и получаются надёжные мужья.
Саша, конечно, говорит, что никто ей не нужен, всё такое ей неинтересно, но Анна Борисовна знала — рано или поздно природа возьмёт своё, с природой не поспоришь. И для такой, как Саша, для такой, какой она сама была в юности — наивной, неискушённой, ни разу прежде не влюблявшейся, — внезапная страсть может стать трагедией. Так что… уж лучше бы она гуляла в старших классах с подружками, с мальчишками, бегала бы в кино, ходила на школьные дискотеки.
После школы Анна Борисовна пыталась уговорить Сашу пойти в университет — что проще? Любой факультет для неё открыт. И она всегда рядом — оградит, поможет, предостережёт. Но нет, Саша заупрямилась и подала документы в художественное училище.
Анна Борисовна выбор дочери считала неудачным и бесперспективным, пыталась вмешаться, переубедить: ну нравится рисовать — рисуй на здоровье, дома, кто не даёт? Пусть это будет хобби, а профессия должна хотя бы кормить, не говоря уж обо всём остальном.
Но Саша, при всей своей скромности, была на редкость упряма и если уж что надумала, то сбить её с пути практически невозможно. Анне Борисовне оставалось только смириться: училище так училище.
Жизнь Саши подчинялась простейшему режиму: занятия — дом, занятия — дом, иногда — выставки и пленэр. Изредка — театр. Ну и всё.
И то, что раньше так радовало Анну Борисовну, начинало всерьёз беспокоить. Очень не хотелось ей, чтобы дочь повторяла её судьбу.
— Познакомилась бы уж с кем-нибудь, погулять бы сходила, — порой забрасывала пробный шар Анна Борисовна. — Юность быстро пройдёт, оглянуться не успеешь.
— Ну ты ведь не знакомилась и не гуляла, и ничего, — парировала Саша.
— Вот именно, что ничего. Ничего хорошего, — вздыхала Анна Борисовна.
— Мам, ну не нравится мне никто. Все они какие-то… не знаю… Скучно мне с ними.
Анна Борисовна искренне удивлялась:
— Да ты ведь и не общаешься ни с кем. Наверняка есть и среди ваших художников достойные ребята. Ты присмотрись, может, кто-то и понравится. И потом, я не говорю тебе крутить романы. Я просто хочу, чтобы ты общалась со сверстниками. Хоть немного.
— Как, мам? Подойти к какому-нибудь парню и сказать: общайся со мной? Да на меня посмотрят, как на сумасшедшую. Меня, если честно, и так считают… странной.
— Нормальная ты! Но… как-то же все общаются?
— Я понятия не имею, как все общаются. На меня никто внимания не обращает. Нигде. Никогда. И знакомиться со мной никто не рвётся. Пойми: я никому не интересна.
— Я не понимаю… — растерянно бормотала Анна Борисовна. — Ты ведь такая умница у меня. И ты такая хорошенькая…