Всю вторую половину зимы «Фрам» медленно несло над немыслимой бездной. Почти 3500 метров лотлиня — тонкой стальной проволоки с грузом на конце — не доставали дна. Бездна «гасила» течение. За пять зимних месяцев корабль продвинулся всего на один градус к северу!
И все-таки — полюс
К середине мая «Фрам» пересек 81-ю параллель.
Лето в этих широтах короче воробьиного носа.
В августе выпал первый снежок, а ноябрь пожаловал с такими морозами, что пес, лизнувший железный болт, примерз к нему языком. Но Нансен не прекращал дальних прогулок.
Однажды он и Свердруп шагали рядом. Клубы пара, подсвеченные луной, плыли над ними. Нансен и раньше мимоходом заговаривал со Свердрупом о походе к полюсу, теперь же решил выложить все. Он говорил о плане и возможных просчетах, о долге перед наукой и о борьбе с самим собой.
Пусть полюсная партия не достигнет цели. Но, по крайней мере, будет яснее, что там, на самых высоких широтах. А ведь именно это с самого начала и было главной целью экспедиции. Пройдя к полюсу, сколько хватит сил, и достигнув или не достигнув его, санная партия повернет к Семи островам — это севернее Шпицбергена, или к Земле Франца-Иосифа.
Свердруп сказал, что он, да и многие другие на судне, тоже думают о подобном походе.
Вечером они уединились в каюте. Свердруп только и мог протянуть; «Да-а, однако…», когда Нансен показал ему странички, где уже были точно подсчитаны вес и количество продовольствия, которое должны взять участники похода, нагрузка на каждую собаку, скорость продвижения, в зависимости от состояния льда, и многое другое. Нансен спросил о главном:
— Скажи мне совершенно честно: имею ли я право лишать корабль почти всех собак и лучшего санного снаряжения?
— Зачем собаки тем, кто останется? Ребята не так слабосильны и, если что, сами впрягутся в санки. Но почему ты говоришь: «имею ли я право»? Оставайся-ка, а я пойду.
Нансен знал, что Свердруп так скажет, иначе он не был бы Свердрупом.
— Ты справился бы с походом к полюсу не хуже меня, я это знаю, но ты — капитан, твое дело вывести корабль, — возразил Нансен. — Если бы я не знал, что «Фрам» в твоих руках все равно что в моих, я бы сразу выбросил из головы всю затею.
Но кто же будет вторым в полюсной партии?
Нансен назвал Яльмара Йохансена (по-норвежски эта фамилия звучит скорее, как Юхансен). Спортсмен, дьявольски вынослив, уживчив, дружелюбен — чего же еще желать? Свердруп согласился с этим.
Дня три спустя состоялся долгий разговор с Йохансеном. Говорил один Нансен, говорил подробно, как будто хотел еще раз проверить ход своих мыслей. Он не торопил с ответом: пусть Йохансен хорошо поразмыслит. Но тот сказал, что уже все решил.
— Подумали ли вы, что, быть может, ни один из нас никогда не увидит больше людей?
— Да, — спокойно ответил Йохансен, — я об этом подумал. Такой смертью умереть не стыдно!
Затем Нансен собрал команду и рассказал о походе. Он убедил людей, что привести «Фрам» невредимым в Норвегию не менее почетно, чем идти к полюсу.
А вскоре «Фрам» выдержал еще одну решающую проверку.
Однажды ночью началось такое сжатие, какого корабль еще никогда не испытывал. К утру оно особенно усилилось, и тогда шагах в тридцати от судна вспучилась громадная ледяная гряда. Она надвигалась на корабль. Что, если ледяной вал нависнет над «Фрамом» и обрушится на него сверху? Не помогут ни форма корабля, ни крепость его бортов…
И едва ли не впервые на лица людей легла тень тревоги.
Команда соорудила у дальнего тороса временный склад продовольствия, приволокла туда же цистерны с керосином.
На следующий день гряда медленно поднималась все выше и грознее, в то же время продвигаясь к левому борту корабля. Осталось десять метров, потом семь, а к часу ночи — не более пяти…
Последняя атака началась вечером следующего дня. Загрохотало пуще прежнего. Завыли собаки. Вал дрогнул. Шурша, шлепались глыбы снега, ледяные обломки. Тент прогнулся под их тяжестью.
Это были самые опасные, критические минуты. Вскоре ледяные громады выдохлись, и сжатие прекратилось.
Если бы «Фрам» мог слышать все похвалы, которые ему теперь воздавались, он, наверное, высоко поднял бы свой нос. Кто мог выдержать удары такого ледяного тарана? Только «Фрам»! Постонал, покряхтел, накренился на один бок — и вот его снова выжимает наверх, целехонького, невредимого.
А когда после работы люди собрались в кают-компании, были объявлены координаты — 102°51′ восточной долготы и 83°34′ северной широты. Еще ни один человек не забирался так далеко на север с кораблем или без корабля.
Так за дело же!
Дни полетели в работе. Доделывались каяки, сани. Нансен снимал копии с дневников и судового журнала. На ночь перечитывал описания санных экспедиций Пайера на Земле Франца-Иосифа. Старался запомнить отдельные места — те страницы, где перечислялись приметы мысов и заливов: ведь библиотеку с собой в поход не потащишь.
Выход к полюсу был назначен на 26 февраля 1895 года.
Но когда упряжки уже тронулись, у перегруженных нарт сломались перекладины. Вернулись, разложили кладь на шесть нарт.
Два дня спустя вторично громыхнул прощальный салют. Однако с шестью нартами возни было больше, чем с четырьмя.
Прошло пять дней. Нансен вывел в дневнике: «Среда, 6 марта. Опять мы на «Фраме».
Да, они снова вернулись. Нансен ничего не делал кое-как. В третий раз они пошли 14 марта. Теперь груз был размещен всего на трех отличных, укрепленных железными скрепами, нартах. На корабле спорили, что полюсная партия вернется еще раз.
Но она не вернулась.
Два человека, двадцать восемь собак, три четверти тонны груза, 40 градусов мороза, многие сотни километров ледяной пустыни, за всю миллионнолетнюю историю Земли ни разу не слышавшей человеческого голоса, — таким было исходное положение в начавшейся борьбе.
Больше всего беспокоили Нансена торосы. Те ровные ледяные поля, которые возбуждали самые радужные надежды при санных прогулках возле «Фрама», быстро кончились. Пошла непрерывная возня с подниманием и подтаскиванием тяжелых нарт. И чем дальше, тем все хуже и хуже: трещины, полыньи, торос на торосе.
— Ничего, все на свете проходит, как сказала лисица, когда с нее сдирали шкуру, — повторял Нансен спутнику любимую поговорку капитана «Викинга».
На ночь они забирались в общий спальный мешок, затягивали его отверстие и постепенно оттаивали, лязгая зубами и дрожа так, что сотрясалась палатка. Едва одежда начинала подсыхать, они совали за пазуху мокрые рукавицы, носки и стельки из меховых сапог. Высушить все это по-настоящему не удавалось никогда.
Труд того, кто идет с собаками по арктическому льду, тяжек и изнурителен.
Постромки собачьих упряжек рвутся, скручиваются, перепутываются. Распутать и снова связать их можно только голыми руками. В первый же день пути на израненных и обмороженных пальцах не остается целой кожи.
Все распутано, развязано — но тут нарта зацепилась за выступ льдины. Нарта приподнята, собаки рванули. Но что за след тянется по льду? Распоролся мешок с сухарями. Держа иголку в тех же многострадальных пальцах, ездок зашивает дыру, трогает дальше, и… вожак упряжки проваливается в трещину. От всего этого можно завыть!
И так день за днем. Разница в том, что 17 марта было 42,8 градуса мороза, а 22-го — 42,7; в том, что 23 марта была убита и скормлена остальным первая собака, а
3 апреля — вторая; в том, что 2 апреля снялись с ночлега около трех часов дня, а 4 апреля тронулись в путь в три часа утра.
Оба так уставали, что сон одолевал их на ходу, валил во время еды; не раз и не два Йохансен засыпал, неся ложку ко рту, и проливал суп на колени. У него было железное здоровье, тренированное тело и крепкие нервы. После двух недель мук во льдах он жаловался только на хрипоту. Нельзя же безнаказанно целыми днями кричать на собак, когда от мороза смерзаются губы.
— Все на свете проходит… — твердил Нансен.
А на душе было все беспокойнее и беспокойнее. Как-то в конце марта он определился по солнцу — и не поверил себе: получилось, что они находятся лишь на 85°30/; между тем им даже при самом черепашьем ходе полагалось бы пересечь 86-ю параллель. Ошибки в наблюдении? Или нечто гораздо худшее — ошибочный расчет на благоприятный дрейф льдов?
На семнадцатый день пути, когда погода немного смягчилась и было «всего» 30 градусов мороза, Йохансен провалился в полынью. Мгновенно поставили палатку. Лежа в спальном мешке возле стучащего зубами спутника, Нансен задавал себе вопрос: разумно ли идти дальше на север? Если бы у них было побольше собак! Хотя бы две сменные упряжки.
3 апреля Нансен снова определился — и что же: их путь все еще не пересек 86-ю параллель! Пока они делают два шага к северу, лед под ними успевает продвинуться на шаг к югу. Повинуясь каким-то капризам течения, не предвиденным Нансеном, он сводит на нет все усилия.
4 апреля, проваливаясь в полыньи, припорошенные снегом, двое переползли, наконец, через невидимую черту 86-й параллели. После этого они еще три дня тащились по отвратительному льду.
Когда даже удары палками не смогли поднять полумертвых собак, Нансен прошел вперед, выбирая торос повыше. Вскарабкавшись на него, он увидел к северу непроходимый ледяной хаос.
Никому не удавалось еще проникнуть так близко к полюсу. Внизу, за торосом, лежали, тяжело дыша, измученные псы. Йохансен ждал его решения. Если он скажет «вперед», Йохансен впряжется в нарты. Но что дальше?
Смерть!
И, даже не на полюсе, а скорее где-то на дороге к нему. В лучшем случае — на обратном пути. Смерть без пользы для науки.
Нансен тяжело сполз с тороса и, пока Йохансен ставил палатку, определил координаты лагеря — 86°14′. Значит, до полюса остается 419 километров.
Нет, не дойти, не одолеть. Вот если бы одна лишняя собачья упряжка…
Нансен воткнул древко с маленьким норвежским флагом по одну сторону палатки, Йохансен — по другую: пусть этот лагерь будет последним. Потом они досыта наелись и заползли в спальный мешок, чтобы с утра повернуть на юго-запад — туда, где в нескольких сотнях километров от их стоянки мыс Флигели стынет над необитаемой Землей Франца-Иосифа…