Имя путешественника, мысли которого о сибиряках сходны с представлениями, сложившимися у Миддендорфа, — Иван Александрович Гончаров. Писатель возвращался через Сибирь после плавания на фрегате «Паллада», приравниваемого к кругосветному.
Александр Федорович Миддендорф на обтянутой кожей весельной байдаре вышел в июле 1844 года в Охотское море, еще не освободившееся от льда. Едва не повторилась история с «Тундрой» — суденышко сдавили льдины.
Целью плавания были Шантарские острова — конечный пункт маршрута. Но натура землепроходца и на этот раз погнала путешественника дальше. Отправив все собранные коллекции и путевые дневники с Брандтом и Фурманом, сам Миддендорф с неразлучным Вагановым на ботике из ивовых прутьев, обтянутых шкурой, рискнул продолжить плавание по Охотскому морю до Тугурской бухты.
А затем было путешествие по зимним сибирским просторам в Приамурье. Миддендорф первым из русских ученых увидел великую реку. Он осуществил «непреодолимое желание посетить этот край, в который рано или поздно должно проникнуть судоходство и вместе с тем цивилизация».
Три года спустя на корабле «Байкал» Геннадий Невельской рассеял заблуждение, будто Сахалин полуостров, и открыл вполне судоходное устье Амура.
Сибирское путешествие Миддендорфа продолжалось 841 день — и много ли было среди них дней покоя и отдыха? Разве только вынужденные, связанные с разными непредсказуемыми задержками.
Экспедиция преодолела огромное расстояние — около 30 тысяч километров. И опять задаешься вопросом: сколько из них приходилось на торные дороги или на реки с налаженным судоходством?
Научно достоверные сведения о населении, климате, гидрографии, растительном мире Сибири — вот результаты поразительной экспедиции.
Такой авторитет, как Петр Петрович Семенов Тян-Шанский, считал, что возвращение в столицу «энтузиаста-землепроходца» послужило решающим поводом к созданию Русского географического общества..
Ученому не удались бы маршруты, которые далеко не всякому по силам повторить и в наши дни, во всеоружии технических средств конца XX века, не будь у него такого друга и помощника, как Ваганов, таких выносливых спутников, как сибирские казаки. И став уже академиком, вице-президентом Русского географического общества, Александр Федорович писал:
«Теперь, когда годы разнообразной столичной жизни пронеслись над приключениями тогдашнего нашего странствования, об этих товарищах моих в самом трудном из похождений в моей жизни я могу повторить: во всем свете едва ли можно еще найти такую находчивость и проворство во всех едва воображаемых напастях нагой пустыни, как в народном характере простого русского человека».
Заслуги путешественника были признаны во всем мире. Географическое общество в Лондоне присудило ему свою высшую награду — золотую медаль.
Первым среди ученых Миддендорф упомянул о месторождении каменного угля на небольшом расстоянии к востоку от Енисея. Картами, составленными при его путешествии по Таймыру, пользовались топографы и геологи, отправившиеся позднее на разведки богатств тундры.
Эти поиски привели, в частности, к открытию сокровищ Норильска — вот почему большой портрет Александра Федоровича Миддендорфа висит в норильском музее среди портретов тех очень немногих людей, которые еще в давние годы откликались на зов неведомого Таймыра.
Глава VIIIВ те грозовые годы
Норильск, 1944-й
Летом 1944 года я по заданию Советского Информбюро вылетел в Норильск.
Цель поездки — написать для зарубежной печати несколько очерков об этом промышленном поселке, фактически уже превратившемся в значительный город. Задание могло показаться странным. В военные годы печать не упоминала о Норильске. Во всяком случае, я не нашел о нем ни строчки. Но, может, торопясь с вылетом, не очень внимательно просматривал газетные подшивки.
Командировка была косвенно связана с поездкой по Сибири тогдашнего вице-президента США Генри Уоллеса. Он занимал этот пост в правительстве Франклина Рузвельта.
Уоллес, которого сопровождала группа журналистов, побывал преимущественно в южных районах Сибири. Не помню полную программу его путешествия. Похоже, ее составили не вполне удачно.
Среди сопровождавших вице-президента журналистов были противники рузвельтовского внешнеполитического курса. В американской печати появились тенденциозные статьи о Сибири. Серые, деревянные города, тяжелый женский труд, бараки, времянки цехов, в которых свищет ветер…
Все это действительно было в те трудные годы. Но ведь действовала на полный ход и мощнейшая индустрия. Были заводы-гиганты, которые позволили Сибири в самый трудный 1942 год дать стране и фронту почти треть всего чугуна и стали, свыше трети угля, около половины кокса. Броня Кузнецкого комбината защищала каждый третий советский танк.
Однако при желании можно было и не «увидеть» всего этого.
Думаю теперь, что в противовес писаниям недобросовестных журналистов и возник замысел серии очерков о Норильске. Само существование города в Заполярье к тому времени не было тайной, но иностранная печать имела о нем смутные представления. Меня предупредили, что корреспонденции предназначаются для рабочей, профсоюзной печати. Это небольшие газеты. Надо «втиснуть» каждый очерк в две-две с половиной страницы.
Представительство Норильскстроя находилось в Красноярске. Полет туда из Москвы с ночевкой в пути занял почти двое суток.
Позвонил прямо из аэропорта. Удача: начальник строительства Панюков находится в Красноярске, но послезавтра улетает к себе в Норильск. Если хочу его увидеть, не должен терять ни минуты.
В представительстве чувствовалась «солидность фирмы»: подчеркнуто деловой ритм, подтянутость. Стройкой комбината и города занимался Народный комиссариат внутренних дел. Панюкову уже доложили обо мне. Через десять минут я был у него в кабинете.
Ожидал увидеть молодцеватого генерала в полной форме. За столом сидел немолодой, усталый, вполне гражданского вида человек в обычном сером костюме.
Я представился и протянул удостоверение. Панюков прочел вслух: «…поручается организация литературного материала для отдела печати Советского Информбюро».
Обратил внимание на очень размашистую, крупную подпись красным карандашом:
— Так, значит, Лозовский теперь заместитель начальника Совинформбюро? Тот самый, что был после революции генеральным секретарем Профинтерна? Но ведь он — заместитель наркома иностранных дел. В Совинформбюро, выходит, по совместительству. Знавал его когда-то. Чем же могу вам помочь?
Я в нескольких словах объяснил задание.
— Для заграничной печати? — удивился Панюков. — В нашей не пишем, а туда — можно? Мы ведь предприятие особое. Работаем для фронта. О чем же вы будете писать?
— О людях. О покорении вечной мерзлоты. О самом северном в мире городе.
— Ну, Москве виднее. Что не надо, не пропустит. Как я понимаю, нужно только позитивное. Вы в здешних местах раньше бывали?
Узнав, что я видел Норильск в тридцать шестом, Панюков одобрительно закивал.
— Значит, можете сравнивать. Думаю, кое-что мы с тех пор сделали. Работаем. Только что нам оставили на новый срок переходящее Красное знамя Государственного Комитета Обороны, слышали?
Поздравив, я раскрыл блокнот.
— Что же мы здесь будем с вами разговаривать? Собирайтесь, послезавтра полетим. Все увидите сами.
Летели долго.
Мне нашлось место в хвосте перегруженного старого самолета «Дорнье-Валь». Взлетели с протоки Енисея. Приводнились возле села Атаманово: там большой совхоз, дом отдыха и пионерский лагерь Норильскстроя.
Я слышал прозвище Панюкова — великий князь Таймырский. Оно отражало не столько личные качества начальника, человека, как я понял, достаточно властного, сколько значение комбината в жизни Таймыра. Но оказалось, что удельные владения «князя» растянулись и дальше по всему краю.
Садились на воду возле поселка, где для флота комбината строили деревянные баржи. С лесом было плоховато. Панюков интересовался, нельзя ли заменить настоящий строевой лес короткомерным.
В устье Подкаменой Тунгуски самолет заправляли горючим. Им наполнили и ярко-желтые ребристые баки-бочки, на которых размещались пассажиры, работники комбината.
Я расспрашивал их о начальнике Норильскстроя. Слышал в ответ: Александр Александрович Панюков в партии с 1917 года, человек твердый, решительный. Был заместителем Авраамия Павловича Завенягина, тот, уезжая из Норильска, рекомендовал Панюкова вместо себя.
Самолет, от Красноярска придерживавшийся Енисея, после Игарки повернул, срезая угол, на северо-восток. Внизу распласталась тундра с блюдцами озер, с серебристыми нитями речек. Есть озера большие, длинные. Спрашиваю названия — в ответ пожимают плечами: ведь их тут тысячи, несчитанных, безымянных. Кое-где пятна снега. Пустынно, дико. Ни костра охотника, ни челна рыболова.
Норильск появился внезапно.
Его прикрывали синие невысокие горы; разворот машины, снижение — и вот он, город. Или, может, комбинат с приплюсованным городом: прежде всего бросаются в глаза заводские корпуса, трубы, извергающие бурый, серый, желтый дымы, а затем уж улицы, барачные поселки.
И все как-то непонятно перемешано: горные склоны, то немного срезанные, то изрытые, то опоясанные рельсовыми путями, какой-то деревянный длинный короб в ущелье. И, когда мы совсем снизились, — совершенно неожиданная зелень, похожая на огородную. Это на здешних-то широтах?
Осторожно присели на речку Норилку, возле пристани Валек. Как добирались дальше — не помню. Кажется, в вагончике старой узкоколейки.
Программа для меня была составлена заранее. С дороги — ужин у «мэра»: ведь мне предстояло писать для заграницы. Обязанности хозяина города исполнял начальник жилищно-коммунального отдела. Он сообщил, что выпуск никеля по сравнению с 1942 годом в прошлом году вырос в четыре раза, а в нынешнем, видимо, еще почти удвоится. Что касается города, то в нем начали строить трех-, даже четырехэтажные дома — учтите, на вечной мерзлоте. Есть театр драмы и музыкальной комедии. Ну, имеем также свои спортивные сооружения — футбольное поле, тир, гимнастический зал.