Был смел в решениях. В одной из книг я прочитал одно из его любимых выражений:
— Трусость — родная сестра Паники. И у них одна дорога — Поражение.
Узнав побольше о Завенягине, о его стиле, о его даре большевика-организатора, я начал понимать, как непросто было Панюкову стать во главе стройки на место человека, у которого он работал заместителем и, вероятно, немало перенял. Методы, приемы перенять можно, характер, внутреннюю силу — едва ли…
Перед войной Норильск был только на подходах к выпуску никеля. Действовавший крупный никелевый комбинат находился в Мончегорске.
Это Кольский полуостров, Заполярье, правда, не такое жесткое, как таймырское: там все же дышит теплом Гольфстрима. Мончегорск построили возле месторождения медно-никелевых руд, у берега озера Большая Имандра.
Комбинат «Североникель» был пущен незадолго до войны. А граница — рядом. Для бомбардировщика меньше получаса полета.
В 1941 году Завенягин, вызванный в Москву и назначенный заместителем наркома внутренних дел, поехал в Мончегорск, чтобы в случае осложнения обстановки подготовить «Североникель» к срочной эвакуации в Норильск.
Когда началась война, гитлеровцы Мончегорск не бомбили. Фашистская Германия остро нуждалась в никеле. Предполагалось захватить город молниеносным броском. Воздушные разведчики доносили, что комбинат работает, над трубами виден дым.
На самом деле эвакуация мончегорцев началась с шестого дня войны. Срочно демонтировали и грузили в вагоны все, что можно было вывезти. Дым же из труб был своеобразной дымовой завесой: жгли старые спецовки, доски, столы, деревянные перегородки бытовок.
Комбинат снялся с места целиком. Четыре тысячи рабочих и инженеров вместе с семьями, а также самое ценное оборудование. Поезда попадали под бомбежки. Тревожно было в портах погрузки. Шесть морских судов пошли Северным морским путем. В середине августа 1941 года первое судно — пароход «Щорс» — стало под разгрузку в Дудинке.
В сорок четвертом уже трудно было понять, кто норильчанин, кто мончегорец. Да, в сущности, и те и другие были на Таймыре людьми приезжими. «Все мы теперь здешние», — слышал я, когда спрашивал, кто откуда.
Главный геолог комбината Александр Емельянович Воронцов со своими помощниками с 1930 года вел разведки норильских руд. Были найдены богатые месторождения никеля, меди, кобальта. Однако норильская руда имела свои, не простые для металлургов, особенности. Мончегорцы, имевшие дело с никелем дольше норильчан, помогали отлаживать технологию.
Первая тонна норильского никеля была отправлена самолетом весной 1942 года.
Тогда же. Завенягин ненадолго прилетел на Таймыр и выступил перед норильчанами.
Он говорил, что Норильск живет до некоторой степени в привилегированном положении: страна выделяет ему больше, чем очень многим и многим предприятиям. Но война и предъявляет к Норильску чрезвычайно большие, срочные требования.
Завенягин напомнил, что комиссию, которой поручено двигать вперед производство никеля, возглавляет Сталин. От работы норильчан зависит успех борьбы Красной Армии против фашизма, значит, в значительной степени зависит и победа.
Могло ли тогда прийти в голову Авраамию Павловичу, что ему предстоит еще поработать вместе с Игорем Васильевичем Курчатовым, руководившим созданием атомного и термоядерного оружия, использованием энергии атома в мирных целях? Что его, Завенягина, именем впоследствии назовут Норильский комбинат, что ледокол «Авраамий Завенягин» будет нести вахту на водных путях к Дудинке? Что заместителю Председателя Совета Министров СССР, дважды Герою Социалистического Труда Заве* нягину поставят памятник в Норильске, что прах его примет Кремлевская стена?
Повествование, пока недописанное
Те десять или двенадцать норильских дней 1944 года я спал едва ли больше-четырех часов в сутки. Да и как заснешь, когда после дневного перенапряжения норильчане, отдыхая, бродят по светлым ночным улицам. Тут-то и поговорить с ними без поглядывания на часы.
Главного инженера «Норильскстроя» Владимира Степановича Зверева, человека неулыбчивого, сурового, днем почти недоступного, встретил ночью в состоянии блаженной расслабленности.
— Знаете что? — предложил он. — Пройдемте-ка до конца улицы и посмотрим, как цветет тундра. Такие теплынь и благодать у нас редки и коротки.
Норильск работал круглые сутки. Я видел на небольшом стадионе тренировочный футбольный матч. Дело было далеко за полночь. Играли команды дневных смен горняков и металлургов. Ребята немного поспали — и на стадион. Горняки в красных футболках с белыми полосами, металлурги в оранжевых. Набралось порядочно болельщиков.
Полуночное солнце, мешавшее вратарям, очень помогало «хозяйству Иевского».
Норильчане создали свой совхоз. Ну и что, если не так давно 63-ю параллель считали северной границей земледелия? Игарка передвинула ее за 67-ю. Попробуем на 69-й. Мало ли устаревших представлений ломает Норильск.
Директором совхоза назначили Николая Ивановича Иевского, человека на возрасте, скорее строителя, чем агронома. Впрочем, несколько лет спустя он уже хорошо разбирался в северной агрономии.
Поглаживая пушистые усы, Николай Иванович говорил как о чем-то самом обыденном:
— Выращиваем картофель, капусту, репу, турнепс, свеклу, морковь, редис, укроп. Всего двадцать четыре культуры.
— В открытом грунте?
— Вот именно. На вечной мерзлоте. Начали с гектара. Сегодня под посадками больше сотни.
— Как же вам удалось?
Иевский усмехнулся:
— Не очень просто.
Привел пример. Капусте нужно сто сорок — полтораста относительно теплых дней. Здесь их от силы девяносто. Если не плюсовать полсотни светлых солнечных ночей. А капуста «плюсует», дает тугие кочаны.
Теперь — почвы. В тундре они кислые. Подавай им известь. Грядки не годятся, как только земля начинает оттаивать, ее сгребают в высокие валы с острыми гребнями, хорошо прогреваемыми солнцем. Тем временем выращивают рассаду, причем закаляют ее, временами пуская в теплицу холодный воздух. Высаживают из горшочков со смесью торфа и навоза: питательный запас на первое время. А потом — подкормка удобрениями. Если заморозки прихватывают почву, не обходится без электропрогрева.
Сложно? Дорого? Да. Но завоз с юга тоже недешев. Овощи возле Красноярска вызревают поздно. Пока их привезут с полей в порт, погрузят, пока баржи протащатся с ними две тысячи километров, пока перегрузят в вагоны, разгрузят в Норильске…
Николай Иванович показал теплицы. Помидоры успели порозоветь, на огуречных плетях виднелись «китайские длинные», каких тогда еще не выращивали в Москве. А в оранжереях цвели флоксы, бегонии, астры.
— Наверное, подумали: лучше бы и здесь помидоры? Люди женятся, празднуют рождение ребенка. Цветы душу греют. А вот это — для экзотики.
По углам в кадках росли финиковые пальмочки.
Мы прошли через всю оранжерею. В стороне от выхода — клетка с белым медведем.
— Ну, Михайло Потапович, как дела? — подошел к клетке Невский. — Жарко, говоришь?
Медведь покосился в нашу сторону и хоть бы лапой шевельнул…
Меня обрадовал норильский ДИТР — Дом инженерно-технических работников. В военные годы, когда клубы всюду пообносились, обшарпались, он показался мне сущим дворцом: мягкая мебель, картины, ковры, кованая медь, великолепная роспись.
А какая техническая библиотека! Собрано все о Таймыре, все о цветной металлургии! Даже технические зарубежные журналы. Заведовал библиотекой писатель Алексей Гарри, бывший адъютант легендарного Котовского, автор книги «По следам Амундсена», участник полярных экспедиций.
В фойе ДИТРа я неожиданно повстречал Евгения Рябчикова, старого своего знакомого, волей судеб тоже оказавшегося в Норильске. Он стал в некотором роде старожилом Заполярья. Расспрашивал о Москве, огорчился, услышав, что московский Дом журналиста закрыт с начала войны.
В Норильске Женя работал в газете «За металл». Узнав, почему я здесь, рассказал, что в ДИТРе состоялся вечер «Трех флагов», исполнялись русские, английские, американские народные песни. Иногда выступают приезжающие из тундры кочевники. Не садятся в кресла — не привыкли, предпочитают пол, покрытый ковром. Танцуют «хейро», это немного похоже на хоровод.
— Надеюсь, увидимся в Москве, — сказал Женя при прощании.
И верно — не только увиделись, но и вместе работали как сценаристы над фильмом «Первый рейс к звездам». О полете Юрия Гагарина.
Не очень ли идиллическими получились мои зарисовки Норильска 1944 года?
Возможно. Но тот Норильск действительно поразил меня. Москва жила трудно. Незадолго до полета на Север я был в Ленинграде: апрельское солнце — и просматриваемые насквозь, пугающие тишиной боковые улицы, редкие прохожие, военные машины, изуродованные дома с фанерными щитами на рамах, укрытые от бомбежек скульптуры Аничкова моста. Город лишь оживал после блокады.
Красноярска я почти не видел — сразу в Норильск, стремительно взлетевший от двух коттеджей на пригорке и стандартных бараков среди осенней грязи к настоящему и во многих отношениях необычному для меня городу.
Не лежала еще тогда в центре Норильска каменная глыба с надписью: «Здесь будет сооружен обелиск, всегда напоминающий о подвиге норильчан, покоривших тундру, создавших наш город и комбинат».
Полная история Норильска еще не написана. Ее наиболее драматические страницы восполнять не мне, недолгому гостю, а тем, кто, сохраняя силу духа при всех трудно вообразимых невзгодах, создавал чудо в тундре.
В прошлом, в тридцатые, сороковые, да и в начале пятидесятых годов, далеко не все пересекали Полярный круг по своей воле. Эти люди на себе испытали несправедливость, зло, насилие. Но и в самые недобрые годы Человек оставался здесь Человеком. Он мерз, голодал, спал на барачных нарах. И он противоборствовал слепым стихиям, бил первые сваи в звенящую землю, преображал Заполярье.
Сегодня норильчанин рисуется нам победителем, который трудится в городе, где с ночами 69-й параллели спорят яркие светильники дневного света, где в пятидесятиградусный мороз можно поплавать под сводами превосходного бассейна, в городе, откуда за полдня можно добраться в теплые края. Вчерашний же норильчанин, заложивший фундамент всего норильского великолепия, норильчанин, поднимавший город в тяжелые военные годы, жил скудно, хлеб его был подчас горек, труд — тяжек…