не могу ее понять. Она как загадка, решение которой пляшет на самом краю моего сознания, как слово, значение которого ты никак не можешь вспомнить. Я знаю, что должна держаться на расстоянии, что я должна быть настороже, должна бояться того, что она обо всем узнает. Но все, чего я хочу, – это стать к ней ближе. Все, чего я хочу, – понять ее.
– Ты мой партнер, – говорю я наконец.
Она снова улыбается, почти сияя, затем осторожно кладет камень, который все еще кажется теплым, в мои руки.
– Значит, так, – говорит она. – Партнеры.
Она поворачивается, наклоняясь, чтобы смахнуть последние осколки льда, а я возвращаюсь через подвал к лестничному пролету, ведущему в общую комнату. Хотя мое тело болит, мой разум пытается осмыслить все это.
Если бы Шепот была здесь, она сказала бы убить Марлену в ту же минуту, как меня разоблачили. Но если бы я это сделала, я бы не заполучила ее в качестве союзника. Если бы я сделала все по заветам Шепот, я бы застряла, бесполезно уставившись на старомаровийский. Я была бы одна.
Может быть, метод Шепот неправилен. Может быть, я смогу сделать по-своему. Может быть, я смогу проложить собственный путь.
Я тяжело падаю на кровать и чувствую, как сон окутывает меня, словно пелена. Конечно, все это по-прежнему может иметь неприятные последствия. Марлена по-прежнему может донести на меня. Но я не думаю, что она это сделает. Не после того, как она поступила. В тот момент, когда она нарушила правила и прочитала мне эту страницу, она решила свою судьбу вместе с моей. Подобно тем лозам, что обвились вокруг камня, наши судьбы переплетены, две нити связаны вместе.
Так или иначе, мы в одной лодке.
Глава 13Настоящее
Следующие три дня я провожу в возбужденном состоянии, в головокружительной дымке от вновь обретенной стратегии и силы. Днем я с трудом отсиживаю уроки, шучу с Фил, гуляю с Талином, а ночью сижу одна в комнате, отсчитывая часы, минуты, секунды, пока не смогу пробраться в тренировочные комнаты с Марленой, где я смогу выучить больше запрещенных глифов, где я смогу сидеть вместе с ней над украденными страницами и восхищенно слушать, как она переводит их секреты. В конце каждого сеанса остаюсь разбитой, измученной, с легким головокружением. Тело болит, но это приятная боль, та боль, при которой ты чувствуешь, что становишься сильнее, тверже, опытнее.
Затем, на четвертую ночь, Марлена говорит:
– Нет.
– Почему? – спрашиваю я. Мы бок о бок сидим на кровати, дверь закрыта, закат за окном освещает комнату ярко-оранжевым светом. Теоретически Марлена делает обход по ордену, чтобы поменять простыни и собрать столовое серебро, но на самом деле она здесь, чтобы поговорить со мной. – Что значит «нет»? Мне нужно тренироваться!
– Мы не можем проводить каждую ночь вместе, – объясняет Марлена. – Это бросит подозрения на меня, а затем на вас. Кроме того, если вы хотите выиграть Великую игру, есть и другие навыки, которые нужно развивать.
– Например?
– Все испытания нужно проходить командой, – говорит Марлена с едва уловимым намеком на то, действительно ли мне нужно это объяснять? – Вы можете быть величайшей Волшебницей в школе, но если вы не соберете команду, которая вас поддержит, то все равно проиграете. Прямо сейчас все ваши коллеги по ордену внизу, в общей комнате, общаются, встречаются, заводят друзей. Это прекрасная возможность найти союзников.
Я выгибаю бровь.
– Ты сейчас даешь мне стратегический совет?
Марлена пожимает плечами, но я вижу, как слегка подергивается уголок ее губ, проскакивает озорной блеск в глазах.
– Вы Волшебница, леди Девинтер. Вы можете принимать любые стратегические решения, какие захотите. Я всего лишь Смиренная слуга, которая знает, как на самом деле выигрывается игра.
Теперь я та, кто борется с улыбкой. Я знаю, что должна быть более осторожной, более осмотрительной. Я знаю, что Шепот накричала бы на меня, если бы могла это видеть. Но я ничего не могу с собой поделать. Наши совместные занятия, когда мы, прижавшись друг к другу, корпим над украденными страницами, когда воздух вокруг нас пульсирует магией, – лучшая часть моего дня.
– Хорошо, – говорю я ей. – Раз ты настаиваешь. Тогда завтра вечером?..
– Завтра вечером, – кивает она.
Так что я встаю с кровати, надеваю блейзер и спускаюсь по лестнице в общую зону. Как и сказала Марлена, там полно других представителей Нетро. С обеденных столов сняли скатерти, и теперь их заполонили учащиеся студенты, вместе изучающие разрозненные бумаги и толстые тома. Другие отдыхают в одиночестве в удобных креслах у ревущего камина; Тиш сидит среди них, уткнувшись носом в массивную книгу в кожаном переплете под названием «Взлет и падение Изачи». Они даже не поднимают глаз, когда я спускаюсь. На другой стороне общей комнаты царит менее прилежная атмосфера. Несколько людей из Нетро сидят вокруг круглой доски, нахмурив брови в ужасе, передвигая цветные камни в какой-то сложной игре. Два мальчика прижимаются друг к другу, склонив головы, и читают любовный роман. А другие, как этот неуклюжий велкшенский мальчик Зигмунд, просто сидят на диванах и болтают, шумно смеясь с бокалами вина в руках.
Я не знаю, с чего начать, но мне и не нужно.
– Алайна! – зовет голос. – Давай сюда!
Это Десмонд. Он сидит в одиночестве за маленьким столиком. Рядом с ним бокал вина, а напротив – объемная стопка бумаг. Я не вижу лучшего варианта, поэтому пододвигаю стул напротив него.
– Привет, – говорю я. – Фил где-то рядом?
– Она слишком устала после черчения глифов, так что пошла вздремнуть. На данный момент ты застряла тут со мной.
– Как трагично, – говорю я, и он фыркает. – Что читаешь?
– А, это? – Десмонд держит в руках бумаги, полностью покрытые плотным текстом. – Стенограммы последнего заседания Сената. Я заставил отца пообещать, что он их мне пришлет.
Я пытаюсь прочитать первую страницу, но текст такой трудный для понимания и громоздкий, что я почти сразу сдаюсь.
– Это для занятий?
– Нет. Хочешь верь, хочешь нет, но мне действительно нравится следить за политикой. – Он делает глоток вина, а когда ставит бокал, его губы становятся лиловыми. – Когда я попал сюда, надеялся, что меня распределят в Авангард. Но нет. Очевидно, независимо от того, как много ты знаешь или насколько сильно увлечен, этот орден предназначен только для самых высших слоев общества, даже если сам твой отец – сенатор.
Я делаю паузу. То, что я знаю о Сенате, вероятно, заполнит не больше страницы, но это звучит как что-то серьезное.
– Твой отец – сенатор?
– Ага. – Десмонд пожимает плечами. – Но не из важных. Сомневаюсь, что ты слышала о нем. Он всего лишь мелкий традиционалист из Вестфалена.
– Традиционалист?
Десмонд моргает, глядя на меня.
– Милостивые Боги, чему вас учат в Нью-Кеншире? Ну, то есть я знал, что ты деревенщина, но все же!
Подозреваю, Алайна обиделась бы на это, но мне сейчас интереснее узнать все, что в моих силах.
– А можно пояснение для чайников?
– Что ж. Ладно. Хорошо. – Десмонд делает еще один глоток вина. – Итак, всего в Сенат входят девяносто девять сенаторов со всей Республики. Теоретически все они должны действовать независимо и представлять каждый свой регион. Но на самом деле они разделились на фракции и образовали кучу разных партий. Традиционалисты – самая крупная партия, насчитывающая сорок три сенатора. Их лидер, отец Мариуса, является Грандмастером Сената, самым могущественным членом, который определяет повестку дня и контролирует военных.
– И из названия я предполагаю, что традиционалисты… от слова традиционный?
– Да, – говорит Десмонд со смехом. – Когда ты думаешь о Сенате, ты, вероятно, думаешь о них. – Он драматично поднимает кулак, говоря карикатурным голосом: – «Завоевания и капитал! Во славу Республики! Почитай своих отцов и служи Богам!»
– Я так понимаю, тебе это не близко?
– Мы с отцом не сходимся в политических взглядах, нет, – вздыхает Десмонд. – Хуже всего то, что, когда мы разговариваем наедине, он так же критично относится к традиционалистам, как и я. Но Мэдисоны слишком могущественны, а отец робок. Поэтому, когда дело доходит до этого, он всегда голосует за то, что говорит Грандмастер.
Иерархии внутри иерархий, лестницы внутри лестниц.
– Ты сказал, что традиционалистов всего сорок три. Это меньше половины, – говорю я. – Так почему бы другим сенаторам не объединиться, чтобы захватить власть?
– Потому что остальная часть Сената – это черт пойми что, – отвечает Десмонд. – Ближе всех к настоящей оппозиционной партии – Реформаторы. Они хотят лучшего отношения к Смиренным, прекращения войн за завоевания, всего в таком роде. Их, может быть, человек двадцать. Еще есть партия Славы Богов, члены которой хотят, чтобы всем управляли высшие священнослужители. Еще есть сенаторы из Ситхара, северного Велкшена и островов Киндрали, которые просто присматривают за своими регионами. Есть такие чудаки, как сенатор Клайдбэрроу, которые просто на своей волне. Собери их всех вместе, и получишь группу людей, которые не могут решить, что заказать на обед, не говоря уже о том, чтобы представлять оппозицию.
Он переворачивает газету, и у меня перехватывает дыхание. Потому что я не могу разобрать всех слов, напечатанных там, но я могу разобрать одно, настолько четкое, насколько это возможно, крупное и выделенное жирным шрифтом. Имя.
– А как со всем этим связан директор Абердин?
– Абердин? – повторяет Десмонд. – Он Великий Объединитель, один из самых уважаемых людей в Республике. Все сенаторы смотрят на него снизу вверх, независимо от того, в какой партии состоят. Иногда его вызывают в Сенат, когда возникают какие-то большие дебаты или сложный вопрос, чтобы он предложил свою мудрость и дал указания. Он знаменит своим нейтралитетом, состраданием, а прежде всего преданностью Республике. – Десмонд все это время казался циничным, но, когда он говорит об Абердине, даже он, кажется, верит в это. – Мой отец всегда говорил, что Абердин мог стать Грандмастером, если бы захотел. Но он отказался от всего, от этой власти, чтобы остаться здесь и учить следующие поколения. Стоит уважать его за это.