Вовсе не стоит, но я не собираюсь сейчас в это вдаваться. Я просто пытаюсь соотнести то, что он мне говорит, с тем монстром, которого я помню, убийцей, который с усмешкой смотрел в лицо моего умирающего отца. Где же тогда был его нейтралитет? Где была его мудрость и сострадание?
– В любом случае, – говорит Десмонд, складывая бумаги обратно, – я мог бы целый день рассказывать о тонкостях этикета в Сенате, но, по правде говоря, все это на самом деле не имеет значения. Может быть, пятьдесят лет назад была настоящая демократия, настоящие дебаты. Но теперь все это фарс. Мэдисон и традиционалисты управляют всем. И они всегда будут это делать.
Это что-то новое, вспышка настоящего гнева, намек на бурлящие глубины. Я должна выяснить больше.
– А если бы ты был сенатором, если бы мог что-то изменить, что бы ты сделал?
Он с минуту колеблется, тщательно подбирая слова, а когда снова заговаривает, его голос низкий, приглушенный, заговорщический. Может быть, это подействовало вино, или он чувствует, к чему я клоню, каковы мои взгляды.
– Послушай – говорит он. – Моя мать умерла, когда я родился, а отец все время отсутствовал, чтобы быть в Сенате. Знаешь, кто в итоге заботился обо мне? Бренна, наша Смиренная слуга. Она была единственным человеком, который был рядом со мной в детстве. Она вырастила меня. Выучила. Заботилась обо мне. Насколько я это понимаю, она была моим настоящим родителем.
– Была?
– Да. Однажды, когда мы были в парке, когда мне было девять лет, другой мальчик напал на меня, ударив камнем по голове. Он хотел сделать это снова, поэтому Бренна схватила его и остановила, повалив на траву. Это оказалось большой ошибкой, потому что он был сыном мэра. За преступление, заключавшееся в нанесении удара Волшебнику, Бренна была приговорена к порке. Тогда ей было шестьдесят пять. И она ее не пережила. – Десмонд хмурит брови, и ярость, горячая багровая ярость вспыхивает в его глазах. – Мы не такие. Мы не должны такими быть. Так что, да, если бы я был в Сенате, я бы многое изменил. Вот почему я гарантированно никогда там не окажусь.
– Десмонд…
Он встает, прочищает горло, отворачивается. Он понял, что зашел слишком далеко, слишком открылся.
– Извини. Не следовало в это вдаваться. Это… я не… мне надо идти.
Я протягиваю руку, чтобы остановить его, но уже слишком поздно. Опустив голову, он исчезает на лестничном пролете, оставляя меня одну за столом со стопкой бумаг и вихрем мыслей в голове.
На мгновение Десмонд перестал походить на Волшебника. Он говорил, как один из нас, Ревенант, полный огня и готовый сгореть. В правильной ситуации, под правильным руководством присоединился бы он к делу? Отвернется ли он от своего мира, своей страны, своего отца? Инстинктивно хочется сказать «нет». Но, когда я думаю о том, как он выглядел, о ярости в его глазах…
Марлена послала меня сюда, чтобы найти союзников. Кажется, я только что нашла одного.
Глава 14Прошлое
В тринадцать лет я впервые пробую алкоголь.
Я жду в одиночестве, нервно расхаживая по раскинувшемуся пшеничному полю рядом с нашим убежищем. Стоит теплая летняя ночь, над головой бледный полумесяц. Мы с Серой договорились встретиться в полночь, а прошел уже час, и как раз тогда, когда я начала думать, что она не придет, стебли пшеницы расходятся передо мной, как занавес.
– Ну? – спрашивает она. Она одета в длинную розовую ночную рубашку, ее босые ноги мягко ступают по земле, а вьющиеся рыжие волосы свисают по спине в длинную сплетенную косу. – Что это за огромный секрет, ради которого ты заставила меня ото всех улизнуть?
Я ухмыляюсь и достаю из-за спины треугольную бутылку, чье зеленое стекло сверкает на свету.
– Взгляни на это. Малиновый херес. Я украла его во время налета на поместье торговца.
Сера моргает:
– И что мы будем с этим делать?
– Мы выльем его на несколько тюльпанов и сделаем волшебный сад, – говорю я, смеясь. – Как ты думаешь, что мы будем делать, Сера? Мы его выпьем!
– Ты сейчас серьезно? – спрашивает она, оглядываясь по сторонам, как будто кто-то собирается к нам подойти. – Нет. Ни в коем случае. Шепот запрещает нам пить, пока нам не исполнится шестнадцать.
– Шепот сейчас на пиратском корабле в пяти днях пути отсюда, – отвечаю я. – Давай. Будет весело. Обещаю, мы не попадем в неприятности.
– Ой, правда? Ты так же говорила о тренировке с метанием кинжалов, краже пирогов с рынка и том случае с масками! – Она скрещивает руки на груди, но уже вижу это в ее выражении лица, в том, как глаза с любопытством смотрят на бутылку. Я знаю Серу, поэтому просто терпеливо жду, пять секунд, десять секунд, и через пятнадцать она откашливается. – Ты уже попробовала немного?
– Нет, глупышка, я ждала тебя. – Я похлопываю по земле рядом с собой. – Слушай. Подумай об этом как о тренировке. Благодаря этому когда тебе исполнится шестнадцать и ты выпьешь свой первый глоток вина с Карлитой, ты будешь выглядеть умной и утонченной и не испортишь мнение о себе.
Сера закатывает глаза.
– В последний раз говорю, я не влюблена в Карлиту, – говорит она, но все равно садится рядом со мной. – Один глоток. И все. Просто попробуем.
– Вот это другое дело!
Я вытаскиваю деревянную пробку и подношу бутылку к носу, нюхая, как иногда делают старшие Ревенанты. Пахнет, во всяком случае, приятно, малиной, смешанной с отчетливым привкусом алкоголя. Я немного нервничаю, но знаю, что, если подам вид, Сера воспользуется этим как предлогом, чтобы дать заднюю, поэтому подношу бутылку к губам и делаю глоток.
Вкус приятный, сладкий и терпкий, а потом на меня обрушивается настоящий спирт, и я наклоняюсь вперед, захлебываясь и кашляя.
– С тобой все хорошо? – ахает Сера.
– Я в порядке, – хриплю я, мои глаза горят. – Просто этот вкус. Как будто огонь. Как будто я пью чувство жжения. Как будто огонь горит прямо в горле.
– И как это, по-твоему, должно убедить меня выпить?
– Да все нормально, нормально, – бормочу я, поднимаясь на ноги. – Это приятное жжение. – И это на самом деле не ложь. Худшее от того первого глотка прошло, и я чувствую, как что-то еще проходит сквозь меня, приятное тепло в животе, нежное покалывание в руках. – Ох. Да. Хорошо.
Сера скептически приподнимает бровь, затем берет бутылку из моих рук. Я ободряюще киваю, и она подносит ее к губам, делая долгий, медленный глоток. Я ожидаю, что она начнет плеваться, как я, но она держит себя в руках, просто несколько раз тихонько кашляет в тыльную сторону ладони.
– О Боги. Оно крепкое. Действительно крепкое. Ты уверена, что оно должно быть таким на вкус?
– Почему бы и нет?
– Я не знаю! – Сера встает. – Как-то странно. В животе все покалывает. Ты уверена, что это херес? Что, если это на самом деле яд, который Волшебник хранил и просто подписал его как херес?
– Зачем ему хранить яд в бутылке с надписью «Херес»? – спрашиваю я, хотя, честно говоря, это действительно звучит как то, что сделал бы Волшебник. – Уверена, что все в порядке. Он и должен быть таким на вкус.
– Кошмар. – Сера высовывает язык. – Почему взрослым так нравятся эти штуки?
– Я не знаю. – Я посылаю ей озорную усмешку. – Думаю, нам просто надо выпить еще, чтобы узнать.
Поэтому мы пьем еще, передавая бутылку туда-сюда, туда-сюда по нескольку раз, ближе к ночи опустошая ее наполовину. И нам весело. Мы делимся забавными историями об учебе, Сера признает, что она действительно влюблена в Карлиту, а в какой-то момент мы обе хорошенько плачем над всеми, кого мы потеряли. Может быть, часа через два после того, как мы начали пить, бутылка опустела. Я сижу, скрестив ноги, мои щеки горят, а Сера лежит, положив голову мне на колени.
– Мы сейчас пьяны, верно? – спрашивает она. – Это и есть то, что называется быть пьяным?
– Минуту назад ты спросила меня, есть ли у птиц задницы, – отвечаю я. – Да, Сера. Вот что такое быть пьяным.
– Не так уж и плохо. Все в порядке. Мне нравится, – моргает она стеклянными глазами. – Хотя мне не нравится, что все кружится. Можно было бы обойтись без этого.
Я ухмыляюсь, запрокидывая голову к небу. Меня обдувает легкий ветерок, прохладный и приятный на фоне жаркой летней ночи. Воздух гудит от пения цикад, а стебли пшеницы колышутся, как поверхность пруда.
– Мне здесь нравится. Так мирно. Я думаю, это мое самое любимое место из всех, где мы останавливались.
– Это замечательно, – говорит Сера. – Спасибо тебе. За эту ночь. За то, что поделилась со мной. Все так беспокойно все время, так напряженно и опасно… Я иногда забываю, как нам весело вместе.
– Ну а я никогда этого не забываю, – говорю я, сжимая ее плечо. Это забавно. Поскольку Сера умнее, прилежнее и взрослее, ее легко посчитать старшей сестрой. Но в такие моменты, как этот, она выглядит такой непостижимо юной, такой уязвимой. – И я рада, что ты пришла.
Над нами повисает долгая тишина, и в этой тишине что-то меняется. Когда Сера снова заговаривает, ее глаза закрыты, а голос низкий, тяжелый.
– Как думаешь, мы скоро умрем?
– Что? Нет. С чего бы нам умирать?
– Потому что это то, что делают Ревенанты, – говорит она. – Как Таша. Или Бейлин. Или Валай. Рано или поздно приходит черед каждого.
– Наша очередь не скоро, – говорю я ей. – Шепот этого не допустит. Ты это знаешь.
Между нами повисает тишина, как будто мы под водой. Когда она снова заговаривает, ее голос едва слышен, как шепот.
– Мы могли бы убежать.
– Что?
– Ты и я. Мы могли бы убежать. – Ее голова повернута в сторону, как будто она даже не может встретиться со мной взглядом. – Прямо сейчас. Взять деньги из тайника Шепот. Украсть пару лошадей из конюшни. Въехать в город, купить билеты на корабль и уехать до восхода солнца. Им нас не выследить.
Я глубоко вздыхаю. Я не могу понять, шутит она или говорит серьезно, или это в ней просто говорит алкоголь.
– И что бы мы делали?