Павел смотрит на меня с удивлением, а затем смеется низким усталым смехом, покачивая головой.
– Ох, девочка, даже не знаю, с чего начать. Ты здесь, на базе Ревенантов, и тебе все равно есть дело до политики Волшебников. – Он пододвигает кресло ближе, и когда снова начинает говорить, его голос мрачен и искренен. – Смотри. Вот как все обстоит. Волшебники хотят, чтобы Смиренные верили в нехватку и ограниченность ресурсов, в жестокий мир, который холоден, груб и враждебен. Им нужно, чтобы Смиренные поверили, что без их даров они все погибнут в хаосе и нищете. По их воле Смиренные зависят от них. Но это означает, что Смиренным приходится страдать. Постоянно страдать, потому что если они перестанут, то окажется, что Волшебники им не так уж и нужны. Им могут начать приходить в голову идеи, подобные твоей. Они могут начать задавать вопросы, ну вот как ты сейчас. – Он моргает, его глаза усталые и воспаленные, глаза человека на десятилетия старше своих лет. – Волшебники хотят, чтобы люди верили, что жестокость необходима и неизбежна. Что они жестоки потому, что так устроен мир.
– Но это ложь.
– Ложь, – повторяет за мной Павел. – Их жестокость – не следствие. В ней весь смысл их существования.
Я с силой откидываюсь и ударяюсь о спинку лавки, потому что, о Боги, какой ужасный и неправильный мир, в какое чудовищное время мы живем. Я моргаю и пытаюсь не дать слезам побежать по щекам, я ожидаю, что Павел скажет что-то саркастичное или снисходительное, но вместо этого он тянется ко мне и нежно хлопает по плечу.
– Ты хочешь что-то со всем этим сделать? – спрашивает он, и сейчас в его голосе столько доброты, сколько я никогда от него не слышала. – Хорошо. Завтрашний урок перенесем. Больше никаких кубов света. Вместо этого… я научу тебя исцелять.
Глава 29Настоящее
К тому моменту, как мы добрались до кампуса, я уже решила, что исцелю его, но на пути к спальням нам встретились несколько студентов Нетро. Так что вместо этого мы двинулись к ордену Явелло, в комнату Талина. Здесь нам впервые за ночь улыбнулась удача: все на площади были настолько заняты праздником и собственными переживаниями, что не заметили нас двоих, в обнимку пробирающихся к зданию, измазанных в грязи, крови и снегу, будто мы пришли с поля битвы.
Орден Явелло устроен точно так же, как орден Нетро, но с совершенно иной эстетикой. Вместо угрюмого черного и малинового это место пышет желто-зеленым, с филигранными арками и украшенными драгоценными камнями дверными ручками. Изысканные статуи знаменитых явеллских дородных купцов и пышноволосых сенаторов смотрят на нас из ниш. Под бдительными взглядами их изумрудных глаз я помогаю Талину пройти через пустую общую зону и подняться в его комнату, и, только когда его дверь за нами закрылась, он заговорил.
– Keshta za’n truk del mastor ne zanfas, – шипит он, тяжело опускаясь на кровать, а я, хоть и не говорю на Ксинтари, уверена, что сейчас услышала много ругательств. – Что, черт возьми, это было?
– Знаменитое гостеприимство Маровии, – отвечаю я, наклоняясь, чтобы осмотреть его руку. Моя импровизированная повязка остановила кровотечение, по крайней мере, немного, но рана выглядит плохо. Рубцовый порез, усеянный десятками мелких хрустальных осколков. – Думаю, я смогу исцелить ее. Но мне нужно, чтобы ты снял рубашку.
Даже сейчас, истекая кровью, Талин не может сдержать улыбки.
– Буду честным, Алайна, я надеялся услышать эти слова от тебя сегодня ночью, но не при таких обстоятельствах.
Я закатываю глаза.
– Меньше заигрываний и больше лечения. Я серьезно. Снимай.
Он стягивает пиджак, но, когда приходит время расстегнуть рубашку, он поднимает руку и, вздрагивая, опускает ее.
– Я не могу. Правда. Очень болит.
– Хорошо. Ложись. – Я сажусь на кровать рядом с ним и наклоняюсь, расстегивая его праздничную рубашку. Я чувствую, как его грудь поднимается и опускается под моей рукой, чувствую исходящее от него тепло. Когда последняя пуговица расстегнута и я стягиваю ее с него, мои пальцы случайно касаются его обнаженной груди, и я замечаю, как все его тело слегка вздрагивает от этого прикосновения.
– Прости.
– Не извиняйся. – Его обнаженная грудь поднимается и опускается с каждым вдохом, а мое дыхание застревает у меня в горле. Его тело, как и руки, худощавое, но рельефное, и я могу разглядеть крепкие мускулы его живота, мягкие черные волоски, усеивающие его грудь, изгибы его бедренных костей, скользящие в штаны.
Так. Рана. Талин вытягивается, чтобы я могла лучше осмотреть его руку.
– Для начала надо достать все частицы кристалла. Если я начну исцеление сразу, они окажутся под кожей, и, ну, думаю, хорошим это не закончится.
– Именно так я и представлял себе конец этой ночи. – Он тянется к краю кровати и достает небольшую стеклянную бутыль жидкости нежно-янтарного цвета. – Ксинтарийский ликер, – объясняет он. – Берег его для особых случаев.
– Из него выйдет отличный антисептик, – киваю я. – Хорошая мысль.
Он поднимает на меня взгляд.
– Нет, я просто хотел выпить. – Он вытаскивает зубами пробку и делает долгий глоток, а затем передает мне. – Но, да, для обеззараживания тоже сгодится.
– Может быть немного больно. – Я капаю жидкостью на рану, и Талин сдавленно шипит сквозь зубы, сжимая спинку кровати так сильно, что мне кажется, она сейчас треснет. Когда порез становится чистым, я могу извлечь из него осколки без вреда, и я достаю самый большой из них. Он практически прозрачен и отливает голубизной, зазубрен, словно рыболовный крючок, изогнут на конце и холоден, как лед. – Черт. Мариус ударил тебя каким-то дьявольским глифом. Он хотел не просто убить тебя, но чтобы ты еще и страдал.
Талин буравит взглядом потолок, раздувая ноздри.
– Ты уверена, что это был он? – Я киваю. – Хорошо.
– Что в этом хорошего?
– Если бы это была какая-то шестерка из Авангарда, я бы беспокоился, не сдаст ли он нас за убийство двух его друзей, – отвечает он. Я достаю еще один осколок, и этот оказывается острым с обеих сторон, и я чувствую, что Талину приходится сдерживаться, чтобы не реагировать на боль. – Но Мариус? Мариус будет держать язык за зубами.
– Почему ты так в этом уверен?
– Сын Грандмастера Сената пытался убить принца королевства Ксинтари? Из-за такого объявляются войны. О таком стоит лучше помалкивать. – Он пожимает плечами и морщится. – Он будет держать это в секрете, потому что не может рисковать последствиями.
– А мы будем молчать из-за, ну, убийства. – Еще два осколка ударяются о металлическое дно небольшой чаши. – Так что мы будем вести себя так, как будто ничего не произошло. Думаю, волноваться не о чем.
– Пока он не попытается убить нас снова, – говорит Талин. – И в следующий раз он будет куда более осторожен.
– Подумаем об этом в другой день. – Я достаю последний осколок и использую лоскут от моего платья, чтобы вытереть тонкую струйку крови, бегущую к его запястью. – Ты был не обязан меня спасать.
– Нет, – произносит он, закрывая глаза. – Обязан.
Мне тяжело дышать, в животе трепещет. Как будто что-то витает в воздухе, что-то голодное и отчаянное цепляется за нашу кожу, как будто в эту зимнюю ночь стало нестерпимо жарко. Я беру его за руку и вдруг понимаю, что у меня все еще нет с собой локусов.
– Черт.
– Можешь воспользоваться моими, – говорит он, опережая мой вопрос. – В столе, нижний выдвижной ящик.
Я открываю его и вытаскиваю их, пару кинжалов с золотыми лезвиями и зазубренными рукоятками. Это самые красивые локусы, которые я когда-либо держала в руках, но сейчас я думаю не об этом.
– У тебя не было их с собой, – говорю я то, о чем подозревала, но не могла до конца в это поверить. – Тогда, в лесу. Ты сотворил глифы голыми руками. Как вообще тебе это…
Талин прерывает меня тяжелым вздохом.
– Не сейчас, пожалуйста. Ночь и без того вышла слишком тяжелой.
– Хорошо, – говорю я, хотя меня раздирает любопытство. Я снова устраиваюсь на кровати рядом с ним, осторожно кладу руку на рану и поднимаю его локус другой. С глубоким вдохом я соскальзываю в Пустоту и вырезаю круглую основу Жизни и пересекающиеся ромбы формы Роста. С этим глифом у меня всегда были сложности, поскольку это форма, требующая тонкой точности плетения, но сейчас все проходит достаточно гладко. Моя рука светится теплым зеленым светом, и Талин выдыхает с облегчением, когда его боль утихает. Когда я убираю руку, рана выглядит намного лучше. Она не полностью излечена, потому что я не такой уж хороший целитель, но я приблизила ее к выздоровлению как минимум на неделю. Это уже что-то.
Талин, похоже, согласен со мной, потому что он приподнимается у изголовья и проводит пальцами по только что залеченной ране.
– Что ж, все бывает в первый раз, – говорит он.
– Тебя никто никогда не исцелял?
Пристальный взгляд его карих глаз встречается с моим.
– Меня ни разу не ранили настолько, чтобы понадобилось исцеление.
Момент слишком напряженный, и его взгляд слишком глубокий. Я не могу. Я сглатываю, готовясь уходить.
– Мне пора возвращаться в комнату. Нам обоим нужен о…
Его рука стремительно хватает мое запястье.
– Ты пробила череп тому парню. Ты убила его с такой легкостью.
Его хватка крепка, но я не сопротивляюсь.
– А ты убил другого.
– Мне уже приходилось убивать.
– Мне тоже.
– Неужели? – спрашивает он, подняв брови. – Кто ты?
– Я девушка, которая пришла за победой, – отвечаю я, и я знаю, что мне нужно идти, но вместо этого я остаюсь, позволяя ему держать руку на своем запястье, и, когда он притягивает меня ближе, я позволяю ему это сделать, падая вперед на кровать, прямо на него. Это совсем не по плану миссии, настолько далеко от него, что, возможно, его уже не существует. Но мне плевать. Все, о чем я могу думать, это о том, как его обнаженная кожа касается меня, о том, как его грудь неуклонно поднимается и опускается под моей, о том, что наши лица так близки, что я почти могу попробовать его на вкус.