Что-то приближается ко мне, грохот все громче и громче. Это шаги Мариуса. Он подходит ко мне. Ну конечно. Демонстрация жестокости длилась достаточно долго. Теперь он собирается закончить начатое.
Мои глаза пылают, и я чувствую что-то еще, что-то похуже агонии моего тела, внезапный оглушительный взрыв эмоций и ясности. Я проиграла, и я проиграла бесповоротно. Все, что я построила, все, что я сделала, сгинет. Я стала глупой и безрассудной, и теперь я умру здесь, совсем одна, на холодной твердой глине, а Мариус будет смеяться, улыбаться и паясничать, а Абердин продолжит свою порочную жизнь, и мои родители так и не будут отомщены, и Волшебники останутся у власти, и все это было напрасно, все это.
А остальные… Тиш и Зигмунд… Талин… Марлена… Они все увидят, как я умру. И им придется жить с этим до самого конца, с болью и поражением.
Эта мысль, их лица – как будто прилив адреналина, вспышка молнии, пробегающей сквозь меня. Я не позволю этому закончиться. Не таким образом. Не без боя. И, когда его шаги становятся громче, когда его тень нависает надо мной, я чувствую пульсацию силы в своей правой руке, там, где Талин оставил свой дар – Пепел Богов. В Пустоте я вижу, как моя рука сияет ярким ослепительным светом, наполненным силой, и я использую кончик своего ногтя, чтобы царапать по коже мира, вырезать то, что могу. Это глиф, который я знаю наизусть, самый простой из известных мне, единственный, который я могу высечь без локусов в руках.
На мои ребра что-то надавливает, носок ботинка, и боль наконец выталкивает меня из Пустоты обратно в Реальность. Здесь невозможно ярко и красочно, от чего мои глаза болят еще сильнее. Облака наверху рассеялись, уступив место чистому голубому небу, но его закрывает мне силуэт Мариуса. Он смотрит на меня, совершенно невредимый, его волосы все еще идеально уложены, костюм безупречен, а улыбка ослепительно-белая. Он наклоняется ко мне и снова хватает меня за волосы, рывком приподнимая над землей. Толпа теперь безмолвна, затаив дыхание, готовится к смертельному удару.
– Видишь, Девинтер? – шепчет он так тихо, что только я могу его слышать. – Это с самого начала должно было закончиться именно так.
Когда я заканчиваю свой глиф, из моей правой руки с тихим треском вырывается крошечный выброс магии. Я чувствую что-то в своей ладони, что-то холодное и твердое. Он замечает это, и его брови ползут вверх от любопытства. С веселым фырканьем он пинает мою руку ботинком и поворачивает ее, чтобы увидеть, что там.
Сфера льда. Совершенная и круглая, размера как раз достаточного, чтобы уместиться в моем кулаке.
– И что ты собралась этим сделать? – смеется он.
Я кидаю ее в его лицо.
Сфера была твердой, почти как камень. Она не разбивается, в отличие от его щеки, разрывающейся с жестким влажным звуком. Он давится воздухом и отшатывается, кровь течет по его лицу, но теперь во мне снова просыпается что-то, пылающее гневом, отчаянием, болью. Я вскакиваю на ноги и снова бью его, на этот раз в лоб, изо всех сил. Раздается грубый треск, достаточно громкий, чтобы его слышала толпа, и коллективный крик разносится по воздуху. Он кидается ко мне, пытаясь поднять локусы и войти в Пустоту, но уже слишком поздно, а я слишком близко. Я снова бью его по лицу, оглушая его, и локусы выпадают из его рук, эти прекрасные резные оленьи головы с глухим стуком ударяются о землю.
Мое зрение заволакивает красным, пульсирующим по краям. Мое сердце стучит, а в ушах звенит. В тот момент я не Волшебник, не Ревенант, даже не совсем человек. Я зверь, заключенный в клетку ярости и боли, целой жизни потерь и страха. Я каждый друг, которого я похоронила, каждая пролитая слеза, каждая потеря, каждое поражение, каждый страх. Я сила природы, ураган ярости, вой, пронзающий океанскую ночь. Я ужасна, я безжалостна, и меня не остановить.
Пускай Мариус Мэдисон лучший Волшебник, и он без труда победил Алайну Девинтер.
Но он ничто перед Алкой Челрази.
На трибунах толпа сходит с ума, волнуется, шумит и тычет пальцами. Я прыгаю на него, швыряя его на спину, и бью его снова, и снова, и снова, вбивая эту ледяную сферу, теперь яркий красный шар, в его лицо. Я ломаю кости и ломаю зубы, даже когда его руки, слабея, хватаются за меня, даже когда он пытается пинаться и отмахиваться.
– Постой… – хрипит он, кровь пузырится по его разбитым губам, и я останавливаюсь, на мгновение, с высоко поднятой сферой. Его лицо полностью разбито, но я все еще могу видеть его глаза, опухшие, заплывшие и испуганные. – Постой! – умоляет он, в его голосе сквозит отчаяние. В этот момент все, что у него было, исчезло. Его привилегии, его власть, его богатство, его образование. Все его преимущества отобраны у него. В этот момент мы всего лишь два человека, не более того. И я та, кто сильнее.
– А ты остановился перед Фил? – спрашиваю я и заношу шар для последнего удара.
Затем что-то ударяет меня сбоку, сильный порыв воздуха, который отбрасывает меня от него, отправляя обратно туда, где я стояла раньше. Ледяной шар выпадает из моих рук. Я скольжу обратно по глине, поднимаюсь на ноги, а там с локусами в руках стоит директор Абердин.
– Достаточно! – рычит он на меня, раскрасневшийся, яростный, магия собирается вокруг него, как надвигающийся шторм. – Прекратите немедленно!
Толпа в полной неразберихе вскакивает со своих мест, все до единого кричат. Остальные профессора в недоумении смотрят друг на друга. Только профессор Калфекс выступает вперед, ее собственные локусы вынуты и нацелены в его сторону.
– Директор Абердин, – ее требовательный голос разносится по всей арене, – вы нарушаете законы кагни-вара! Вы позорите эту арену!
– К дьяволу эту арену! – Абердин разворачивается назад, рыча на нее, на толпу, на всех. Вот и все. Я наконец-то заставила его явить себя. Все пятятся, указывая на него, перешептываясь, и это его еще больше злит. – Вы все выжили из ваших проклятых умов? – кричит он. – Это сын Грандмастера Сената! Я не буду просто сидеть и смотреть, как какая-то безродная сука убивает его!
Он поворачивается ко мне, туда, где, как он думал, я была, но меня там больше нет. Я стою прямо перед ним и вонзаю локус ему в грудь во всю длину.
Глаза Абердина округляются и пульсируют чернотой, пока он, хватая ртом воздух, уходит в Пустоту. И я вместе с ним. Мы вместе зависаем в тумане, в этой серости, а остальной мир тает. Рев толпы, судьи, профессора, всего этого больше нет. Прямо сейчас есть только я и Магнус Абердин, человек, убивший моих родителей, наконец-то совершенно один.
Мы смотрим друг на друга, пока пепел витает в воздухе, пока кровь стекает с его губ, пока туман кружится и танцует вокруг нас. Он пытается поднять локус, но я хватаю его за запястье, крепко сжимая его одной рукой, а другой дергаю и проворачиваю костяной нож. Он в ловушке, бессилен, умирает, но даже сейчас его брови изгибаются от ярости и негодования.
– Ты… – шипит он. – Как ты посмела?..
Я дергаю кинжал вверх, вбок и вниз, вонзая его глубже. В Пустоте есть только мы, так что я наклоняюсь к нему поближе и шепчу:
– Мое имя Алка Челрази, – говорю я ему. – Дочь Петира и Кейлин.
Его челюсть дергается, и вот я наконец вижу этот вихрь эмоций. Смятение, удивление и наконец-то страх.
– Нет… – Он задыхается, и я всаживаю нож еще глубже в его ключице, пока в его глазах маячит ужас узнавания, и он осознает, что это будут его последние слова в жизни. – Этого… не может быть…
– Ты убил моих родителей, – говорю я ему. – А теперь я убила тебя.
Затем я рывком возвращаюсь в Реальность и отталкиваю его от себя, так что он падает спиной на Мариуса. На трибунах бушует хаос, студенты толкаются и пихаются. Ко мне бросаются профессора. Я вижу, как Талин сбегает вниз, вижу, как кричит Марлена. Я отшатываюсь, локусы вылетают из моих рук, и я падаю на колени. Мир затуманивается и сереет, и я чувствую, как тьма приближается ко мне, но заставляю себя удержаться на месте, оставаться в сознании достаточно долго, чтобы разглядеть все полностью.
Прямо передо мной директор Абердин поднимается на ноги, трясясь и хрипя. Целая группа профессоров спешит к нему, но, как только он выпрямляется, они отшатываются, потому что теперь им виден он, глиф, который я начертила на его груди, сияющий ужасающим ненасытным красным цветом, глиф, который преследовал меня всю жизнь.
Полдюжины пересекающихся кругов, соединенных, как звенья в цепи. Змей, пожирающий свой хвост.
Абердин в отчаянии протягивает к ним руки, пока глиф светится все ярче и ярче, пока по его венам струятся горячие ручьи пламени, пока языки огня прожигают себе дорогу через разрезы в его плоти. Директор издает последний отчаянный крик.
Затем земля содрогается от грома и пламени, а я проваливаюсь обратно в темноту.
Глава 49Настоящее
Какое-то время я провожу во тьме. Здесь тихо и спокойно, и на удивление приятно. Место частично похоже на Пустоту, но без пепла и того чувства тяжести, и без теней, прячущихся в тумане. Здесь просто темно, мягко и спокойно. Почти что мирно.
Когда у меня наконец получается открыть глаза, первое, что я вижу, – это ярко-белые вздымающиеся занавески. Под моей головой подушка, и я чувствую легкий ветерок. Лазарет.
Я пытаюсь сесть, но еле могу пошевелиться. Мое тело туго обтянуто бинтами, моя кожа светится слабым мерцанием зеленого цвета. У меня везде болит, очень сильно, но это тупая боль, глубоко внутри. В голове туман, в горле пересохло, но я чувствую простыни под пальцами, прохладный воздух на своей коже и слабый запах анестетика. Я жива. Это уже что-то.
– Она наконец очнулась, – произносит голос. Я выгибаю голову и вижу профессора Калфекс, сидящую в кресле у моей кровати, аккуратно сложившую руки на коленях. Она выглядит более формально, чем я когда-либо ее видела, в аккуратном черном костюме, волосы собраны в пучок, а на шее на цепочке висит кулон с кракеном. Она не первая, кого я хотела бы видеть, но и не последняя.