7 февраля 5 тысяч повстанцев штурмовали Ялуторовск.
10 февраля тысячи восставших пытались овладеть Ишимом, перерезать железную дорогу Омск – Тюмень.
В тот же день восставшие крестьяне захватили деревню Ожогино в четырех километрах от Тюмени. На городских улицах появились листовки с призывами к свержению большевиков.
В начале февраля велись бои с повстанцами вокруг Тобольска. На осадном положении оказались Сургут и Обдорск.
А губернская газета «Известия» в номере за 11 февраля сообщала: «Частичные беспорядки произошли в кое-каких кулацких волостях нашей губернии».
Руководство губернии из кожи вон лезло, убеждая себя и вышестоящих, что ничего существенного не происходит.
Шли дни, наполненные жестокими боями; множилось число растерзанных, замученных коммунистов, комсомольцев, продотрядовцев; до последнего ребенка были вырезаны первые крестьянские коммуны; горели деревни, вырезался скот; разворовывался, транжирился невероятно дорогой ценой собранный по разверстке хлеб. А губком партии разворачивал в это время профсоюзную дискуссию и дудел, дудел во все трубы: ничего чрезвычайного у нас не происходит!
Обширные документы с непреклонной убедительностью позволяют сделать вывод: губком и губисполком располагали силами, для того, чтобы если уж не предотвратить восстание, то хотя бы в самом начале сбить его пламя, локализовать, не позволить разлиться по всей своей губернии, и перекинуться на соседние. Исключительный интерес в этой связи представляют воспоминания работника Тюменской губчека И. Д. Кошкина. Он участвовал в подавлении восстания. Обрисовывая обстановку накануне события, Кошкин задается вопросом: «Можно ли было избежать в Тюменской губернии крестьянского восстания?» И категорично отвечает: «Можно».
Вот что рассказывает он о событиях, приведших его к такому выводу:
«Нам стало известно о подготовке восстания в Червишевской волости, куда была послана особая рота военкомата. Я поехал с ними. Подъехали к Червишево (30 километров от Тюмени). Я дал приказ занять несколько крайних домов и послал за зажиточным крестьянином, Квашней по прозвищу, и еще несколькими. Когда они пришли, то я объяснил, что если они не хотят иметь человеческих жертв и залпов орудий, то пусть распустят всех повстанцев и уничтожат списки их, а винтовки и патроны сдать нам. Они ушли, а через час мы с ротой прибыли в волость. Было сдано 37 винтовок, 11 патронов.
Ночью рота была послана в Романовскую волость. Повстанцы и там были разоружены, оружие сдано, списки уничтожены. В Романове было сдано 56 винтовок, 12 обрезов, ящик патронов. Сами повстанцы арестовали двух офицеров, которых мы отправили в Тюмень.
С Красногорской волости приехали сами два крестьянина, которые знали меня, поговорить со мной. Я им объяснил, что никого не арестовываем, что нужно сдать лишь оружие и уничтожить списки повстанцев. В Красногорской волости также сдали оружие, распустили повстанцев и сами арестовали двух офицеров и передали их нам.
Меня отозвали в Тюмень. Вместе с начальником ЧК Студитовым. В губкоме РКП (б) секретарь обвинил меня за то, что не арестовал крестьян. Он говорил, что вы, товарищ Кошкин, отпускаете бандитов по домам, а они убили секретаря горукома Оловянникова. Я заявил, что расстрелять крестьян -можно, но кто хлеб будет сеять, беднота не сможет нам помочь, только зажиточные крестьяне смогут дать хлеб.
Товарищ Студитов заявил, что он полностью поддерживает меня, что я правильно сделал, обошелся без жертв и не обозлил крестьян.
В это время прибыл начальник гарнизона т. Козленко, с ним командир Вятской военной школы. Козленко потребовал дать орудие, иначе он не сможет взять станцию Вагай. Секретарь губком а был согласен дать орудие, но Студитов возразил, так как это может привести к тому, что разрушит весь вокзал, водокачку и дома, что недопустимо.
Секретарь губкома настаивал на том, чтобы дать шестидюймовку и разрушить все.
Студитов обратился ко мне за советом.
Я сказал, что можно обойтись без крови. У меня в деревне есть знакомые зажиточные крестьяне, и с ними надо поговорить, так как они затеяли восстание и сами не рады. Надо вывести крестьян из восстания, и они дадут нам хлеб, так сак основную массу, 50 процентов, составляют зажиточные крестьяне, поэтому надо их привлечь на нашу сторону.
Студитов посоветовал взять роту хорошо вооруженных красноармейцев. Секретарь губкома утверждал, что с одной ротой я ничего не сделаю, так как у них там 500 человек.
Я получил в распоряжение роту военкомата. Меня с ротой подвезли к разъезду, последнему от Вагая.
Ночью пришли мы в деревню, поставили посты. Вызываю трех мужиков, приходят их жены. Я поинтересовался, почему, где их мужья. Они говорят, что мужья воюют в Вагае. Я сказал им, чтоб они ехали за мужьями, привезли их, что их никто не арестует. Вскоре прибыли сами мужики. Я им заявил, что завтра в 3 часа подъедет бронепоезд и будет бить по вокзалу, по водокачке, по домам. Нужно к 12 часам распустить всех повстанцев, сдать винтовки и патроны, списки уничтожить, офицеров арестовать.
Мужики так и сделали. Мы изъяли 160 винтовок, 15 обрезов, ящик патронов...»
Жизнь подтверждала правильность методов убеждения.
4 февраля в Ялуторовске узнали о восстании крестьян в Ингалинской волости. Там арестовали коммунистов и руководителей волисполкома, разоружили и избили милиционеров. В Ингалинское немедленно выехал председатель уездного исполкома, член губкома партии Петров. Волисполком осадила полуторатысячная толпа возбужденных крестьян. На требования Петрова – разойтись, сдать оружие, освободить арестованных – они отвечали угрозами. Началась длинная, жаркая словесная перепалка. И все-таки Петров уговорил крестьян освободить арестованных. Однако оружие восставшие не сдали.
В 7 часов вечера состоялся крестьянский сход, на него прибыли крестьяне из соседних волостей. Обсуждали вопросы: а) о причинах бунта, б) разверстка, ее значение и экономические причины, в) лесозаготовительная кампания, г) текущие дела.
По словам очевидца, сход не отличался сдержанностью. В воздухе висела ругань. Несмотря на крайнюю степень возбуждения крестьян, Петрову удалось доказать им бессмысленность бунта
Сход закончился в час ночи. Крестьяне сдали оружие, арестовали зачинщиков и главарей. Петров благополучно вернулся из утихомиренного Ингалинска.
Однако Тюменский губком партии и губисполком слышать не хотели о мирных путях борьбы. Партийная «головка» губернии осуждала тех, кто искал бескровный путь подавления Восстаний. Памятуя многократно повторенное Лениным: «кулак – наш враг», которого можно и нужно только давить, вешать, стрелять, недавний продотрядовец Аггеев благословлял начавшееся восстание, видя в нем неотвратимый желанный повод свести счеты с непокорным сибирским мужиком. Он не желал мириться с куркулями, призывая «рубить их до седла». Как до восстания, так и во время него губком и губисполком совершенно пренебрегали методами убеждения и «общались» с крестьянами только путем окрика, приказа, угрозы, насилия.
С 1 февраля по 10 марта 1921 года (когда восстание набирало силу, росло вширь и вглубь) губком выпустил всего две листовки тиражом 6 тысяч экземпляров. До конца марта отдел пропаганды губкома издал 12 названий листовок, тиражом 50 тысяч экземпляров. Зато 875 всевозможных директив, циркуляров и иных «руководящих указаний в письменной форме» отправил губком в низовые организации за эти два месяца.
Вслед за губкомом, уездные и волостные партийные комитеты и советы с первых дней восстания взяли крикливо-командный тон в обращении с крестьянами. Вместо того чтобы спокойно, вразумительно разъяснить, кому и зачем нужна была продразверстка, признать собственные ошибки и промахи в ее проведении, назвать конкретных виновников массовых бесчинств и беззаконий, доказать бессмысленность и пагубность начавшегося восстания, волкомы, райкомы, укомы знай себе топали ногами, стучали кулаком и грозили, стращали расправами, причем угрозы адресовались опять-таки всем крестьянам...
Приказ № 9 Ишимского уисполкома от 9 февраля 1921 года
«§ 1. Возложить ответственность за целостность и охрану железнодорожного участка Голышманово-Маслянка на волости Карасульскую, Безруковскую, Игликовскую, Боровскую, Маслянскую и Рождественскую.
...Перечисленные волости к 12 часам дня 10 февраля обязаны представить в Ишимское политбюро заложников из наиболее зажиточной части крестьянства, каковые в случае дальнейшей порчи путей будут расстреляны.
За непредоставление заложников к указанному сроку, деревни, прилегающие к линии железной дороги, будут обстреляны артиллерийским огнем...
§3. За произведение убийства коммунистов и советских работников в тех обществах, где таковые произойдут, за каждого одного расстреливать десять человек местных крестьян...
§5. ...всякое противодействие будет подавляться без всякой пощады, вплоть до уничтожения целых деревень с применением пулеметов и орудийного огня»...
Приказ № 4 Тобольского (северного) военно-революционного комитета от 20 февраля 1921 года
«...§ 2. ...Законы пролетарской революции и воля трудового народа беспощадны в минуты тяжелых испытаний...
§3. ...Немедленно осуществить на местах систему заложников для чего арестовать весь кулацкий элемент и объявить во всеобщее сведение местных граждан, что малейшее с их стороны покушение на права октябрьских завоеваний, разрушение государственных средств или сооружений, или другие преступные для Советской России цели, заложники, а так же их семьи без всякого суда и следствия расстреливаются на месте...
§ 4. Каждая пролитая капля крови коммуниста ограничивается расстрелом десяти, и за каждую коммунистическую жертву, павшую от рук преступных контрреволюционеров, последних вместе с семьями расстреливаются на местах двадцать...
Пред. Тобсеввоенревкома Протасов – Жизнев.
Члены: Волков, Сосунов».
Пожалуйста, еще раз перечитайте приказы и вдумайтесь в прочитанное. Какая дикая безголовость! Какая благодатная почва для провокаторов! Разобрал негодяй ночью рельсы, и дюжина самых крепких, самых степенных и мудрых крестьян – на распыл. Переодетый белогвардеец стреляет в спину уполномоченного, а к стенке ставят десять ни в чем не повинных крестьян! Дивно ли, что подобные приказы не гасили, раздували пламя восстания....