— Так вот знайте, что мой ответ: нет! — крикнул я. — Думайте, что хотите, представляйте себе какое угодно будущее, а мне не дурите голову и верните обратно в мой мир — нам пора переворот начинать.
— В твой мир? — он нехорошо прищурился. — Как угодно.
Я открыл было рот, но тут же перед глазами вместо белого света возникло серое дождевое небо, дорога, представлявшая собой сплошную грязь, и деревянные дома, небольшие, уже побитые временем.
Сердце пропустило удар. Старик в самом деле закинул меня в прошлое.
«Курама», — мысленно позвал я. Ответа не последовало; прислушавшись к подсознанию, я не обнаружил там присутствия Кьюби. Сосредоточившись, я попытался уловить чакру поблизости — безрезультатно; тело было моё родное, возрастом где-то лет четырёх, так что в моём арсенале не было сенсорных техник, ни клановых Узумаки, ни даже самых простых.
«Не больно-то и хотелось», — мысленно бросил я сам себе и неспешно пошёл по улице.
Сейчас, в ливень, все жители попрятались по домам. Так интересно, как непогода меняет облик лагеря: всегда бурлящий жизнью, в грозу он словно вымирает, чтобы, едва пройдёт дождь, вновь прийти в движение, наполниться переговорами, звоном клинков на тренировочном поле, ароматом готовящихся лепёшек, похлёбки и изредка — свежего мяса…
В этом всём определённо была своя прелесть. В том, как клан держался вместе, все его члены радовались и горевали, как один большой организм; в том, как собирались на битву воины, и как они возвращались с победой. Я ведь наизусть знал все звуки лагеря, все походки всех наших шиноби, мог определить, когда у пришедшего к отцу хорошие новости, а когда плохие, хотя по вечно спокойным лицам соклановцев этого было не понять. Мадара, я помню, злился, что сам не настолько усидчив, а мелкие братишки восторгались ниисаном…
— Изуна! — родной голос заставил меня улыбнуться. Ты хотел наказать меня за строптивость, старик? Не получится, ведь любимый брат теперь снова рядом.
— Да? — я обернулся — и улыбка тотчас сползла с моего лица; от всего вида Мадары веяло горем и немыслимой болью. — Что?..
— Глупый! — прикрикнул брат. — Зачем ты выскочил под дождь?! Ты что, заболеть хочешь?! И, как мама?.. — он запнулся и прикусил губу.
Я помню это. Мать в ту осень, слишком слабая после последних родов, сильно простудилась, а через три дня её не стало.
— Прости, Мадара, я…
— Глупый! — он притянул меня к себе, уткнул лицом в своё плечо, а сам прижался носом к моей макушке. — Глупый, глупый братец…
Место поплыло и сменилось. Теперь мы были в тренировочном зале, Мадара протягивал мне бокен, а трое младших братьев устроились на татами у стены — близняшки следили, затаив дыхание, а самый маленький, явно не понимая до конца, что сейчас будет, играл с какой-то деревяшкой. Мне тогда было лет семь.
— Ну что, рискнёшь? — насмешливо осведомился Мадара; в его глазах был воинский задор, не оставлявший его никогда.
— Надо же кому-то с тебя спесь сбивать, — протянул в ответ я, твёрдой рукой принимая меч. Со стороны зрителей донёсся нетерпеливый вздох.
Мы традиционно поклонились друг другу, а затем брат перешёл в атаку. Он двигался резко, порывисто, но уже тогда вполне выверено и точно — это зачатки, которые позднее превратились в великолепный боевой стиль. Я защищался, отводя от себя удары мечом или уворачиваясь, нарочно играя, почти пританцовывая, чтобы позабавить малышей. Те были в восторге, а вот Мадара, напротив, всё больше злился, выходил из себя, а оттого атаковал всё более опрометчиво.
В тот раз удача была на моей стороне, и разъярился брат прежде, чем смог достать меня. Воспользовавшись его необдуманным ходом, я ловко зашёл ему за спину и одним движением изобразил отсечение головы. Правда, тут же получил с разворота локтём под рёбра, но это однозначно того стоило.
— Я победил! — упав на пол и растянувшись там, довольно сообщил я.
— Ты лежишь, значит, победил я! — горячо возразил Мадара; признавать проигрыши он никогда не умел.
— Я лёг, потому что сам так захотел. А до этого, кажется, снёс тебе голову… не помню точно. Так, малышня?
— Так! — хором ответили близняшки.
— А ну тихо! — вспылил Мадара. — Нечего тут поддакивать!
— А ты просто признай, что я лучший мечник, — я не мог перестать его подначивать.
— Сейчас посмотрим!.. — брат не закончил свою угрозу, просто плюхнулся на меня и принялся в шутку колотить. Я стал отбиваться, и мелкие с хохотом присоединились к нашей возне…
Картинка снова сменилась. Теперь над лагерем светило солнце, как и над рощей за ним. О да, я помню этот адов день.
У отца лицо было совершенно каменное — Итачи бы на его фоне показался фонтаном эмоций. Мадара рядом словно одеревенел, смотрел вперёд отсутствующим взглядом. Ну а я… Я дрожал от боли потери, страха, негодования и сильно впивался ногтями в ладони, прикладывая все силы, чтобы только не пустить слезу.
В тот день хоронили наших маленьких братьев. Сразу всех троих.
Масштабная битва с Сенджу — так нам с Мадарой сказали. Мы тогда дома зализывали раны после прошлого боя и даже не знали, что братьев — близнецам было по восемь лет, младшему шесть — бросили в сражение.
В тот момент мне хотелось лишь одного: перерезать горло отцу, задушить, вспороть живот, что угодно — только бы он был мёртв. А ещё лучше, чтобы взамен него вернулись мальчишки…
— Они погибли, как шиноби, — отчеканил отец. — Чтите их память.
— Я отомщу за них, — в тон ему проговорил Мадара. — Я не прощу этого Сенджу.
«Дурак! — хотелось кричать мне. — Не Сенджу надо мстить, а отцу — истинный враг тот, кто ни во что не ставит собственную семью!..»
Зато на похоронах отца я был счастлив, хотя и сумел это скрыть — наловчился за годы ношения маски. Когда гроб опустили в могилу и стали забрасывать землёй, я наконец-то почувствовал себя птицей, впервые поднявшейся в небо, широко расправив мощные крылья.
Все похороны брат молчал, а затем отвёл меня в сторону и спросил, понизив голос, понимаю ли я, что всё это значит. Я лишь улыбнулся в ответ в предвкушении — я действительно понимал, что произойдёт дальше…
Залогом успеха были его амбиции и железная воля, мои дипломатия и интриги, забота о семье. Мадару в клане боялись и уважали, меня любили — соединив это, мы выстроили мощную систему, которой в наше время не было равных. Куда там Сенджу с их мягким лидером? Куда Хьюгам с притеснением побочной ветви? Куда взбалмошным и своенравным Узумаки? Клан был одним целым, действительно как будто единым организмом — пока всё не рухнуло.
Кто был в этом виноват? Мадара, никак не решавшийся (или не хотевший?) сойтись с Хаширамой в финальном бою? Я, слишком понадеявшийся на Шаринган и проявивший беспечность в очередном сражении? Или Тобирама, положивший конец моей первой истории?
Его клинок, пронзивший меня, я ощутил теперь так же остро, как и в тот самый миг. Какой-то момент я смотрел в природно-красные глаза врага… и не видел ничего, за что мог бы его ненавидеть. Он не упивался сражением, как мой брат. Он не был чокнутым мечтателем, как Хаширама. В его глазах была только усталость, какой-то фатализм и печаль — о да, печаль, потому что он как никто знал, что значит терять брата. В тот момент он сочувствовал Мадаре, жалел о случившемся — не о том, что убил меня, а о том, что моя смерть ранит ещё кого-то. Он ведь тоже был человеком, ценившим семью…
Я закрыл глаза, а когда распахнул вновь, оказался опять в белом мире Рикудо Сеннина. Только сейчас старика не было поблизости, а передо мной стояли трое мальчишек. Я улыбнулся давно умершим братьям.
— Привет, мелкие, — произнёс я, присев на корточки.
— Привет, — отозвались близнецы, но как-то грустно.
— Что случилось? — спросил я, хотя и понимал, что вопрос звучит глупо.
— Изу-нии, — проговорил младший, смешно поджимая губы, — почему ты всегда зовёшь нас «мелкие» или «малявки»?
— Потому что… — начал было я, но запнулся. Правда, почему?
— Ты не помнишь, как нас зовут?
— Ну что ты такое говоришь, Ма…
— Ты хочешь назвать имя нии-сана, — помотал головой малыш. — А моё?
Ухмылка сползла с моего лица, и я встал, отступил на шаг назад.
— Как моё имя? — допытывался мальчик. — А братиков? Ты что, действительно забыл, Изу-нии? Мы настолько для тебя неважны?
— Ничуть неправда! — воскликнул я, продолжая пятиться — прочь от них, от этих разочарованных взглядов! — Я помню!..
— Конечно, ты должен помнить, — произнесла позади меня девушка. — Мы все знаем, насколько важна для тебя семья.
— А ты что здесь делаешь? — я повернулся к Сакуре, стараясь скрыть ужас, который испытал при встрече с братьями.
— Меня призвали, вот я и здесь, — пожала плечиками куноичи. — Старик сказал, что я смогу встретиться и поговорить с тобой.
— И о чём же? — прохладно уточнил я.
— О том, как ты подставил меня, разумеется, — спокойно, почти даже весело поведала Сакура. — О том, как позволил мне умереть. Нет, ты не подумай! — замахала она руками. — Я тебя ни в чём не виню, Изуна. Ты же старался на благо семьи, да? Уверена, любой на твоём месте поступил бы так же! Мой отец или мама точно бы выпустили тебе кишки, если бы знали, что меня это спасёт!
— Они у тебя цивилисты, — сквозь зубы напомнил я.
— Но ведь ради семьи же, — заметила Сакура. — Ради такого даже ребёнок на убийство пойдёт. Бедный, — она сочувственно покачала головой, — ты ведь с детства убивал, не видел кроме этого ничего. Даже сейчас, когда всё, казалось бы, стало хорошо, свою любовь и заботу ты выражаешь через убийство…
— Вот интересно, — задумчиво произнёс голос, принадлежавший ещё одному мертвецу, — когда он будет делать предложение Минори, кого он убьёт, чтобы доказать ей свои чувства, мм?
— Вот тебе тут точно делать нечего, — бросил я подрывнику. — Исчезни.
— С чего бы это? Мне и тут неплохо, — Дейдара нагло заложил руки за голову и стал насвистывать.
— Ты всего лишь враг — один из сотен. Твоя смерть мне безразлична.