Когда рассвело, Оливия встала, оделась и спустилась на кухню. Насыпала «Чириос» в три тарелки и поставила молоко на стол. Поглядев в маленькое зеркало у двери – угрюмая физиономия, покрасневшие глаза, – подумала, что похожа на зэчку.
– Привет, мам. – На кухне возник Кристофер. – Во сколько он явится? Я к тому, что путь нам предстоит долгий.
– Позвоню ему сейчас же, – сказала Оливия и позвонила: – Здравствуй, Джек. Можешь приехать прямо сейчас? До Нью-Йорка дорога длинная, и они хотят отправиться пораньше. Прекрасно. До встречи. – Она повесила трубку.
– О, ребята, гляньте, что бабушка вам приготовила. – Энн вошла с ребенком на руках. – Насыпала вам хлопьев!
Дети не взглянули на бабушку, отметила Оливия, но сели за стол – Теодор и Аннабель балансировали на одном стуле – и принялись за еду. При этом они отвратительно чавкали. Маленький Генри вынул ложку из тарелки и со всей силой ударил ею по столу, а затем улыбнулся Оливии, когда брызги молока с хлопьями взметнулись вверх.
– Генри, – мягко укорила его Энн.
– Летим! – воскликнул Генри. Подняв ложку, он повел ею в воздухе, точно игрушечным самолетиком.
А Джек уже сворачивал к их дому, и – конечно же! – он приехал на спортивном автомобиле; Оливия понадеялась, что Кристофер этого не увидит. Джек постучал, и Оливия впустила его в дом. В замшевой куртке он выглядел веселым богатеньким бездельником. Однако ему хватило ума не поцеловать ее.
– Джек, – приветствовала его Оливия, – здравствуй. Входи, я познакомлю тебя с моим сыном. – И добавила: – И с его женой. – И снова после паузы: – И с их детьми.
Джек слегка поклонился в своей ироничной манере, глаза у него задорно блестели, что с ним нередко случалось. Он последовал за Оливией в гостиную.
– Здравствуй, Кристофер. – Джек протянул руку.
Кристофер медленно поднялся с кресла:
– Здравствуйте. – Протянутую руку он пожал так, будто ему подсунули дохлую рыбину.
– Да ладно тебе, Крис. – Слова сорвались с языка Оливии прежде, чем она успела подумать.
– Ладно мне? – с безграничным удивлением переспросил Крис. – Ладно мне? – повторил он громко. – Господи, мама, что ты хочешь этим сказать?
– Я лишь хочу… – И Оливия осознала, что побаивается своего сына и началось это давно.
– Хватит, Кристофер! Прекрати, ради бога! – раздался голос Энн.
Она вошла в гостиную после Оливии, и та, обернувшись, оторопела: лицо Энн было багровым, губы раздулись, глаза пылали, и она повторяла опять и опять:
– Хватит, Крис! Прекрати уже! Дай женщине спокойно выйти замуж. Что с тобой происходит? Черт! Ты даже не способен быть вежливым с ним? Офигеть, какой же ты ребенок, Крис! Думаете, у меня четверо маленьких детей? Нет, у меня пятеро детишек! От имени моего мужа, – обратилась Энн к Джеку и Оливии, – я хотела бы извиниться за его невероятно ребяческое поведение. Он бывает ребячлив, и то, что ты сейчас делаешь, Кристофер, это ребячество. Самое натуральное, черт тебя дери!
Буквально в тот же миг Кристофер поднял руки:
– Она права, права. Я вел себя по-детски и прошу прощения. Джек, давайте начнем сначала. Как поживаете? – Крис подал ему руку, и Джек пожал ее.
Но лицо у Кристофера было белым как бумага, и Оливии – ошарашенной происходящим – стало невыносимо жалко его, жалко своего сына, на которого только что прилюдно наорала жена.
Джек небрежно махнул рукой, сказал, что все нормально, он и не сомневался, что новость вызовет шок. Потом опустился в кресло, Кристофер сел рядом, Энн вышла из комнаты, а Оливия осталась стоять. Словно издалека она услышала, как сын спрашивает Джека – так и не снявшего замшевой куртки, – чем он занимался до пенсии, и так же словно издалека она слушала ответ Джека, как он всю жизнь преподавал в Гарварде, читая лекции об Австро-Венгерской империи, а Кристофер бормотал: «Круто, это круто». Энн ходила по дому, собирая детские вещи и прочие свои пожитки, а дети стояли в дверях, наблюдая за взрослыми, иногда подходили к матери, но она их отгоняла. «Не мешай!» – рявкнула она на одного из них. Маленький Генри, топтавшийся на пороге гостиной, расплакался.
Оливия подошла к нему:
– Ну-ну, не надо плакать.
Он утер слезы ладошкой. А затем – и до конца своих дней Оливия мучилась сомнениями, произошло ли это на самом деле либо только в ее воображении, – он показал ей язык.
– Ах, так? – сказала Оливия. – Ладно. – И вернулась к Джеку и Кристоферу; те уже встали, явно завершая разговор.
– Все готово? – спросил Кристофер у Энн, которая еще раз прочесывала гостиную, волоча за собой чемодан на колесиках. И, обращаясь к Джеку: – Был очень рад с вами познакомиться, а теперь прошу меня извинить, я должен помочь жене снарядить наше потомство в дорогу.
– Разумеется. – Джек опять поклонился в своей ироничной манере. Сделал шаг назад, сунул руки в карманы штанов цвета хаки и снова вынул.
Оливия была поражена тем, что они сумели собрать все свои вещи: куртки, обувь, голубые резиновые сапожки – ничего не забыли. Лицо у Энн было каменное, Крис заискивал перед ней, старался быть полезным. Наконец они были готовы к отъезду, и Оливия надела куртку, чтобы проводить их до машины. Джек тоже пошел провожать, и Кристофер снова заговорил с ним, стоя у задней дверцы, – вести должна была Энн, – лицо у сына, отметила Оливия, было добродушным, и он даже улыбался Джеку. Когда всех детей пристегнули, Крис подошел к матери и как бы обнял ее, почти к ней не прикасаясь:
– Пока, мама.
– До свидания, Крис, – ответила Оливия.
Следом и Энн обняла ее, не слишком пылко, и сказала:
– Спасибо, Оливия.
И они покатили прочь.
Лишь когда Оливия обнаружила красный шарф, который она связала маленькому Генри, – кончик его высовывался из-под дивана в гостиной, – она ощутила нечто похожее на страх. Наклонившись, она подобрала шарфик и понесла его на кухню, где, положив руки на стол, сидел Джек. Затем, открыв входную дверь, Оливия сунула шарф в мусорное ведро, стоявшее у крыльца. Вернувшись в дом, она села напротив Джека:
– Ну и что?
– Ну и что, – утешительным тоном ответил Джек, накрыл ее руку ладонью в старческих пигментных пятнышках и подмигнул хитро: – Сдается, мы теперь знаем, кто у них в семье носит штаны.
– Ее мать недавно умерла, – сказала Оливия. – Она горюет.
Но руку выдернула. Жуткая правда обрушилась на нее, оглушила, ошеломила: она потерпела провал – катастрофический. Должно быть, она множила ошибки годами, не сознавая того. У нее нет семьи – такой, как у других людей. К другим людям приезжают дети, гостят подолгу, болтают с родителями, смеются, а внуки сидят на коленях у бабушек, и они вместе ездят куда-нибудь и развлекаются, вместе едят и целуются, прощаясь. Оливия наблюдала такое во многих домах. Взять, к примеру, ее подругу Эдит – до того, как она перекочевала в заведение для престарелых, дети регулярно навещали ее. Наверняка они куда лучше проводили время, чем Оливия в минувшие три дня. И ведь произошло это не без причины, не как гром среди ясного неба. Оливия толком не понимала, в чем ее вина, но все дело было в ней, она это спровоцировала. И это длилось годами – возможно, всю ее жизнь, как теперь узнаешь? Она сидела напротив Джека – неподвижная – и чувствовала себя так, будто прожила жизнь вслепую.
– Джек?
– Да, Оливия?
Но она лишь помотала головой. Ни за что не расскажет она Джеку, как она переполошилась, когда Энн орала на ее сына, и о догадке, осенившей ее только что: Энн не впервые орала на мужа на людях. В темной бездне отношений иногда бывают просветы, словно ветром на секунду приоткрывает дверь в темный сарай и ты случайно видишь нечто, не предназначенное для чужих глаз…
Но и это еще не все.
Оливия сама вела себя так же, как Энн. Орала на Генри прилюдно. Она не помнила, при ком именно, но ярость она всегда выплескивала, не дожидаясь подходящего момента. И вот что из этого вышло: ее сын женился на своей матери, как все мужчины – следуя тем или иным побуждениям – в итоге поступают.
– Эй, Оливия, – полушепотом окликнул ее Джек. – Давай выберемся отсюда на некоторое время. Покатаемся, а потом поедем ко мне. Тебе нужно отдохнуть от домашней обстановки.
– Хорошая мысль.
Оливия встала и отправилась за своей курткой и большой черной сумкой, а потом позволила Джеку довести ее под руку до «субару». Он помог ей усесться, сам плюхнулся за руль, и они тронулись с места. Оливии захотелось оглянуться, но она передумала и просто закрыла глаза, она и так отлично видела его – свой дом. Дом, который они с Генри построили много-много лет назад, дом, казавшийся теперь маленьким, и кто бы его ни купил, эти стены сровняют с землей, участок в собственности – вот что главное. Но на закрытых веках она видела свой дом, и дрожь пробирала ее до костей. Дом, где она вырастила своего сына, – не сознавая все эти годы, что растит дитя без матери, оказавшееся теперь далеко, далеко от родного дома.
Помощники
О том, что Луиза Ларкин больше не живет дома, в городе узнали, только когда дом Ларкинов сгорел дотла. Местная газета сообщила, что Луиза находится в пансионате для престарелых «Золотой мост».
– Надо полагать, она совсем из ума выжила, – оторвавшись от газеты, пояснила Оливия Киттеридж Джеку Кеннисону. – Но ее муж, бедняга, жаль его.
Муж Луизы Ларкин погиб при пожаре – вроде бы обитал он исключительно на втором этаже, а огонь загорелся внизу, на кухне. И это было как-то связано с наркотиками, если верить газете, которую читала Оливия. Заголовок гласил: «83-летний мужчина сгорел в своем доме. В поджоге подозревают наркоманов».
На следующий день газета от подозрений перешла к утверждениям, поскольку полиция арестовала двоих наркозависимых. Решив, что дом пустует, они залезли внутрь в поисках поживы – медной посуды, в частности, – и огонь вспыхнул, когда они варили мет. Оба сумели выбраться из горящего дома, но к четырем часам утра, когда пожарным сообщили о возгорании, делать им на вызове было уже практически нечего. Дом, хотя и большой, но деревянный и старый, горел как хворост. Разрушенный, обуглившийся, он стоял прямо на въезде в Кросби, штат Мэн, являя собой печальное зрелище.