Была осень, листья сменили окраску, однако еще не опали, и золото с багрянцем на кленах у дома Ларкинов сразу бросалось в глаза, но, по правде говоря, еще задолго до пожара дом выглядел печально. Во дворе трава по колено, а за нестрижеными кустами и деревьями не разглядеть громадных окон с переплетом. Неудивительно, что в городе удивились, узнав, что Роджер Ларкин никуда не уехал, а по-прежнему жил в своем доме. Но какая ужасная смерть! Сгореть заживо, оттого что двое наркоманов варили себе мерзкое зелье прямо у тебя под носом. Естественно, о пожаре судачили много и долго. Ларкины изначально мнили себя лучше других, Луиза слыла красавицей, с чем в городе единодушно соглашались, и работала психологом в местной старшей школе, но с тех пор как ее сын нанес некоей женщине двадцать девять ударов ножом и отправился отбывать срок за страшное преступление, в здравом уме ее больше никто не видел. Где пребывала их дочь? Никто понятия не имел.
Джек и Оливия, выезжая из Кросби, проехали мимо сгоревшего дома Ларкинов, и Оливия, глядя в окно автомобиля, сказала:
– Жаль, жаль, жаль. – Затем чуть вывернула шею. – Ого, там кто-то припарковался. За деревом. Чья это машина?
Машина принадлежала дочери Ларкинов.
Сузанна приехала из Бостона накануне вечером и сняла номер в гостинице «Комфорт» на окраине Кросби, зарегистрировавшись под фамилией мужа. Утром она отправилась взглянуть на дом, а точнее, на то, что от него осталось, и позвонила единственному человеку в городе, с которым поддерживала отношения, – человеку, известившему ее о трагическом происшествии, адвокату отца, Берни Грину. Берни сказал, что приедет за ней; Сузанна не помнила, как добраться до его дома.
Помогите, помогите, помогите, стучало у нее в мозгу с той минуты, как в ярком утреннем свете она увидела страшные развалины на месте родительского дома. Не рухнул лишь один угол, все прочее валялось кучей грязного мусора, битого стекла и почерневших досок. Низкие облака заволокли небо будто ватным одеялом. Сузанна сидела в машине, у нее дрожали колени, она грызла кожу вокруг ногтей. Перед ветровым стеклом покачивался обгоревший клен. Помогите, помогите, помогите.
Когда Берни затормозил на подъездной дорожке – шины поскрипывали на углях и пепле, – Сузанне показалось, что к его машине она словно летит по воздуху. Она знала этого человека с детства. Высокий, полноватый, он вышел из машины и открыл дверцу у пассажирского сиденья.
– Берни, – прошептала Сузанна, усаживаясь.
– Здравствуй, – ответил он.
До его дома они ехали молча, застенчивость лишила Сузанну и голоса, и слов.
– Ты сейчас вылитая мать, какой она была в твоем возрасте, – заметил Берни, когда они поднялись в его кабинет, устроенный на втором этаже его дома. – Присаживайся, Сузанна. – Жестом он указал на кресло с обивкой из красного бархата. – Пальто снимешь?
Сузанна покачала головой.
– Как твоя мама? Она знает? – Берни медленно опустился в кресло за письменным столом.
Сузанна прижала ко рту тыльную сторону ладони, затем подалась вперед:
– Она действительно больше не с нами, Берни. Вчера вечером, когда я ей сказала: «Я твоя дочь», она заявила, что ее дочь умерла.
Берни смотрел на Сузанну из-под полуприкрытых век. Выждав с минуту, он спросил:
– Как дела на работе? Ты по-прежнему в Минюсте?
– А?.. Да-а, на работе все хорошо. С этим у меня все хорошо. – Сузанна откинулась на спинку кресла. Ее немножко отпустило.
– В каком отделе?
– Защита прав ребенка, – ответила Сузанна.
Берни кивнул.
– Эта работа меня убивает. Я сейчас веду одно дело… – Не закончив, Сузанна коротко махнула рукой: – Не обращайте внимания. У меня всегда так, но я люблю ее, мою работу.
Берни молча наблюдал за ней.
– Знаете, – продолжила она после паузы, – по-моему, отец никогда не считал меня настоящим юристом. Ну, вы понимаете, о чем я.
– Ты настоящий юрист, Сузанна.
– Знаю, знаю. Но для него, Мистера Инвестиционного Банкира, работать в госучреждении да еще заниматься правами детей было как-то… Но он гордился мной. Я так думаю. – Она посмотрела на Берни, тот опустил глаза.
– Я уверен, что он гордился тобой, Сузанна.
– Но он когда-нибудь говорил вам об этом? Что он гордится мной? – спросила она.
– Ох, Сузанна. – Берни поднял на нее усталые глаза. – Я знаю, что он гордился тобой.
Сузанна посмотрела в дальнее окно с длинными белыми шторами и красным карнизом, между раздвинутыми шторами над рекой расползались облака. Сузанна перевела взгляд на Берни:
– Можно я вам кое-что расскажу? – Берни приподнял брови, давая понять, что ему будет интересно послушать. – Когда я была маленькой, у меня был плюшевый песик, я его звала Обнимашка. И я любила Обнимашку, он был таким мягким. И когда я приезжала два года назад, чтобы помочь отцу уложить маму в тот пансионат, я узнала… То есть я даже понятия не имела, существует ли еще Обнимашка, но моя мама так к нему привязалась. Прошлым вечером, когда я пришла, она спала, прижимая к себе Обнимашку, и тамошние сиделки сказали, что она обожает этого песика, спит с ним, он всегда должен быть у нее на виду. – Сузанна прикусила щеку изнутри и ткнула пальцем в образовавшуюся впадину, изображая озорное недоумение.
– Ох, Сузанна. – Берни протяжно вздохнул.
В животе у Сузанны урчало, голова слегка кружилась. Утром она ничего не ела, только выпила кофе, и все же радовалась тому, что сумела разговориться. Оглядевшись, она обнаружила, что кабинет Берни меньше, чем ей представлялось, но она хорошо помнила этот великолепный вид на реку. Стрелки высоких напольных часов в углу были неподвижны. Сузанна закинула ногу на ногу, задев ступней в коричневом замшевом сапоге тумбу стола.
– Моя мать… – Сузанна помолчала. – Не знаю, известно ли вам… у нее была проблема… с алкоголем. Если честно, я всегда считала ее немножко сумасшедшей. Думаю, у Дойла ее гены, вот что я думаю.
– А как Дойл? – бесстрастным тоном спросил Берни, сложив руки на коленях.
– Ну, он на препаратах. – Сузанне пришлось сделать паузу, прежде чем продолжить; история с братом была для нее как удар ножом, застрявшим навеки где-то под ребрами. – Так что с ним все в порядке, но он немного смахивает на зомби. Что, в общем, неплохо, поскольку он останется там до конца своей жизни. Пока они не накачивали его лекарствами, он плакал целыми днями. Весь день напролет бедняга рыдал.
– Ой вей, – откликнулся Берни, покачав головой.
И Сузанна вдруг почувствовала глубокую-глубокую приязнь к этому человеку, которого знала с раннего детства. Она заглянула в его голубые глаза, огромные глаза, по-стариковски слезящиеся.
– Давай вернемся на минутку к твоей матери, Сузанна. Выходит, вчера она не поняла, кто ты? И она ничего не знает о пожаре? И о том, что твой отец погиб? Помнит ли она еще Дойла?
Сузанна выпрямилась, ее нога дернулась вверх.
– Вряд ли она в курсе насчет смерти отца, и, при-знаться… – Сузанна взглянула на человека, сидевшего напротив, – я ей не рассказала.
– Понимаю, – кивнул Берни. – Да и зачем ей об этом рассказывать?
– Именно, – подхватила Сузанна. – Зачем? Отец говорил, что когда он приходил навещать ее в пансионате, она становилась очень агрессивной… – Сузанна шевельнула рукой, словно отмахиваясь от чего-то. – Впрочем, кто их знает. В любом случае о Дойле она не упоминала. И я тоже.
– Нет, конечно, – поддержал ее Берни. – Конечно, нет.
Кое-что Сузанна утаила от Берни. Два года назад по наитию она отправилась навестить родителей, не предупредив их заранее, и, ступив на крыльцо родного дома, услыхала громкие вопли. Отперев дверь своим ключом, она прошла в гостиную. Мать в грязной ночной сорочке сидела в кресле, над ней нависал отец; ухватив ее за запястья, он то выдергивал ее из кресла, то сажал обратно, выдергивал и сажал, и орал на нее: «Я больше так не могу, черт бы все побрал, ненавижу тебя!» А мать кричала и пыталась вырваться, но отец Сузанны крепко держал ее за запястья. Обернувшись и увидев дочь, он опустился на пол рядом с креслом и разрыдался. Сузанна никогда раньше не видела, чтобы отец плакал, она и вообразить такого не могла. Мать вопила, сидя в кресле.
– Сузанна, – сказал отец, лицо его было мокрым от слез, он тяжело дышал. – Я так больше не могу.
– Папочка! – Сузанна бросилась к нему. – Ей становится все хуже. Нельзя, чтобы ты в одиночку за ней ухаживал.
Сузанне все же удалось уложить мать в постель. На запястьях у матери ожидаемо проступили синяки, но Сузанна была потрясена, увидев и другие, старые синяки – на лодыжках, на предплечьях и даже на груди матери. Отец все сидел на полу в гостиной, и Сузанна села рядом; красная футболка отца намокла.
– Папа, – начала она. – Папа, у нее повсюду синяки.
Отец ничего не ответил, только закрыл лицо руками.
Сузанна наняла круглосуточных сиделок, познакомилась с каждой из них, объяснила, что ее мама часто падает, и все равно боялась – до смерти боялась, – что они донесут на отца, но обошлось. А через неделю в пансионате для престарелых «Золотой мост» образовалось свободное место, Сузанна помогла отцу перевезти туда мать, после чего отец удалился к себе наверх, где он и жил в последнее время, почти не спускаясь на первый этаж. На прощанье он сказал дочери:
– Прошу, больше не приезжай сюда. У тебя своя жизнь, живи ею, это твой долг.
От него прежнего осталась одна оболочка, и в этом человеке она не узнавала своего отца.
Сузанна подозревала, что с тех пор у нее, Сузанны, с головой тоже не все в порядке.
– А еще я раз в неделю разговаривала с отцом, – сообщила она Берни.
Тот поскреб затылок:
– Вот как.
– Я звонила ему каждую неделю. И мы болтали, пусть иногда и очень недолго, всего несколько минут. Ну о чем ему было рассказывать? Тем не менее мы общались, и я говорила с ним тем вечером, когда он погиб. То есть до того, как он погиб,