разумеется. – «У меня и правда с головой не в порядке», – подумала Сузанна. – По-моему, у меня с головой не в порядке, – сказала она. – Нет, я еще не сошла с ума, как моя мать, просто…
Берни поднял большую ладонь:
– Понимаю, о чем ты. С тобой все нормально. У тебя стресс. Ты не сумасшедшая, Сузанна. На твоем месте любому казалось бы, что у него что-то не так с головой.
О, как же она любила этого человека. Сузанна на секунду закрыла глаза.
– Спасибо. – И заплакала.
Ей хотелось выть, биться головой о стену, но она лишь тихонько всхлипывала. Со слезами как с тошнотой – чувствуешь, что они подступают, но никогда не знаешь, когда тебя прорвет. К ее удивлению, у Берни нашлась упаковка с бумажными носовыми платками, лежала справа на его огромном деревянном письменном столе, но Сузанна ее не замечала. Немного успокоившись, она спросила:
– Значит, к вам, как и к психотерапевту, приходят люди, готовые в любой момент расплакаться? – Она попробовала улыбнуться. – Я к тому, что вы тоже держите коробку с платками.
– Обычно люди приходят сюда расстроенными, но в разной степени, – ответил Берни, и он определенно говорил правду.
– Что ж, я расстроена. – Сузанна высморкалась и смяла платок в ладони. Слезы высохли.
– Конечно, ты расстроена. Твой отец, с которым ты разговаривала каждую неделю, погиб страшной смертью – в огне. Полагаю, ты очень даже расстроена, Сузанна.
– Да, да. К тому же я, возможно, скоро разведусь.
При этом известии веки Берни совсем закрылись, и он потряс головой – сочувственно, как показалось Сузанне. Вскоре он открыл глаза и спросил:
– А твои сыновья?
Заметив под столом корзину для мусора, Сузанна наклонилась и бросила в нее платок.
– Ну, в прошлом году они оба поступили в колледж. Один в Дартмуте, другой в Мичигане. Слава богу, они понятия не имеют о том, что мы, может быть, разъедемся. Но только… Ох, все это ужасно.
Берни кивнул.
– В этом я виновата, Берни. – Сузанна замялась, но потом выпалила: – Я изменила мужу. Завела идиотский, идиотский роман с… таким скользким типом… И когда я расскажу об этом мужу, он наверняка потеряет всякое самообладание и захочет развода. Мой муж, он… – Она подыскивала слова. – В общем, он традиционалист.
Берни легонько сдвинул лист бумаги, лежавший на его столе, а потом невозмутимо кивнул.
– Почему вы ведете себя так, будто это нормально? – Сузанна сжала пальцами кончик носа.
Берни вздохнул:
– Потому что это нормально, Сузанна.
– Нет уж, только не для меня. У меня такое ощущение, будто я подложила бомбу в свою жизнь. Много лет я жила в тишине и покое, как… ну, не знаю, как на острове. Я уплыла далеко-далеко от всех этих бед, что свалились на беднягу Дойла. На моем острове с моей собственной семьей, моим мужем и мальчиками, мне ничто не угрожало, и все это взлетело на воздух по моей вине.
– Утраты могут спровоцировать подобное, – заметил Берни.
– Подобное что? – спросила Сузанна.
– Некую.… э-э… опрометчивость.
– Но когда я совершила эту кретинскую опрометчивость, мой отец еще не умер.
– Но твои сыновья уехали из дома, – Берни поднял указательный палец к потолку, – а шесть лет назад твоего брата приговорили к пожизненному заключению. И, как ты сама выразилась, твоя мать уже не с нами. Это тяжелые утраты, Сузанна.
Она слушала его будто впопыхах, вроде бы он говорил что-то важное, но она не улавливала суть. О, как бы ей хотелось остаться здесь, у Берни! Внезапно луч солнца проник сквозь дальнее окно, высветив на столе небольшую фотографию в рамке, повернутую к Берни.
– Кто это? – спросила Сузанна, кивнув на рамку.
Берни повернул к ней снимок. Черно-белая фотография мужчины и женщины, очевидно сделанная в стародавние времена, – мужчина с пышной бородой, в костюме и узком галстуке, и женщина в шляпке, плотно сидящей на голове.
– Мои родители, – сказал Берни.
– Правда? – Сузанна присмотрелась к снимку внимательнее. – Они были ортодоксами?
Берни покрутил ладонью:
– И да и нет. В конечном счете нет.
– В конечном счете? Я думала, ортодоксы, они навсегда ортодоксы.
Берни стиснул губы, пожал плечами:
– Значит, ты ошибалась. Они погибли в лагере. Прикидывались неевреями, но они были евреями и поэтому погибли.
– О черт. О господи. Я прошу прощения. – Сузанне стало жарко. – Я не знала.
– Да и откуда тебе было знать? – Он смотрел на нее из-под полуприкрытых век.
– Как вы оказались в Мэне, Берни?
– Мы с женой решили уехать из Нью-Йорка, – все тем же спокойным тоном ответил Берни, – а в Ширли-Фоллз была – и до сих пор существует – еврейская община, вот мы и поселились в Мэне, но потом нам это надоело, я общину имею в виду, и мы переехали в Кросби.
Сузанна хотела спросить, как после гибели родителей в Европе Берни попал в Нью-Йорк, но не спросила. Ей также хотелось бы знать, верующий ли он. Если ему надоела еврейская община, не связано ли это с утратой веры? Это было бы естественно – разве нет? – когда ты потерял родителей при таких обстоятельствах. Многие годы Сузанна считала себя – в глубине души – верующей, пусть и не образцовой, но несколько лет назад это чувство покинуло ее, что Сузанну сильно огорчало.
– Ох, Берни, – сказала она. И сменила тему: – Как ваши дети? Внуки?
– У них все хорошо. – Берни поглядел в окно. – Забавно, но все они перебрались обратно в Нью-Йорк. – И поспешил добавить: – Мы не против.
– Замечательно.
Про жену Сузанна спрашивать не стала, потому что видела ее, поднимаясь по лестнице в кабинет, и поздоровалась с нею. «Она похожа на оплывшую свечу», – мелькнуло в голове у Сузанны. Но, возможно, она всегда так выглядела, Сузанна не помнила.
– Жаль, что я не могу остаться здесь, – сказала она. В противоположном углу комнаты стоял диван с такой же красной бархатной обивкой, как и на кресле.
– В Кросби? – спросил Берни.
– О боже, нет. Я имею в виду – здесь. В этой самой комнате. Жаль, что я не могу здесь остаться, вот я о чем.
– Оставайся сколько захочешь, Сузанна. Мы тебя не гоним.
Но затем они заговорили о наследстве. Когда Берни сообщил, какое количество денег причитается ей, Сузанна резко выпрямилась:
– Прекратите… Берни, это тошнотворно.
– Твой отец умно инвестировал, – сказал Берни.
– И во что же он инвестировал? Знаю, он специализировался на инвестициях, но какие такие вложения могли принести столько денег? Господи, Берни, это же куча денег.
– В Южную Африку. – Берни принялся листать бумаги. – Это было довольно давно. А также в фармацевтические компании. И в нефтяную «Эксон», между прочим.
– Южная Африка? – встрепенулась Сузанна. – Говорите, во времена апартеида он инвестировал в эту страну? – Берни кивнул, и она возразила: – Он этого не делал, Берни. Я спрашивала его – когда Манделу выпустили из тюрьмы, – я спросила отца, есть ли у него инвестиции в Южной Африке, и он ответил: «Нет, Сузанна». Так он мне сказал.
Берни сложил бумаги в папку.
– Я раздам эти деньги. Все до единого цента. Я не хочу их. – Сузанна откинулась на спинку кресла. – Бог ты мой.
– Ты вольна распорядиться ими как пожелаешь, – сказал Берни.
Он объяснил Сузанне, во что ей обойдется расчистка участка – несмотря на страховку, – а потом они выставят его на продажу.
– Думаю, он уйдет. Место отличное, прямо на въезде в город. Кому-нибудь оно обязательно приглянется.
– Или нет. – Сузанна была в шоке от огромности свалившегося на нее наследства.
– Или нет, – пожал плечами Берни.
Наконец Сузанна встала, а за нею и Берни. Она подошла к нему, обняла, и он тоже обнял ее, хотя и не сразу. Она сжала его покрепче и почувствовала, что он тихонько отстраняется, и она опустила руки.
– Спасибо, Берни. Вы необыкновенный.
Она направилась к двери, но он остановил ее:
– Сузанна. (Она обернулась.) Зачем тебе так уж необходимо рассказывать мужу о твоей… опрометчивости? – Берни стоял, подбоченившись.
– Потому что он – мой муж. Мы не сможем жить с этой недосказанностью между нами, это было бы просто ужасно.
– Ужаснее, чем разводиться?
– Что вы хотите сказать, Берни? Что отныне я должна жить во лжи?
Он повернул голову, почесал подбородок, а затем опять посмотрел на нее:
– Не кто иной, как ты, решилась на измену. А значит, именно тебе расплачиваться за это. Но не твоему мужу.
Сузанна помотала головой:
– Мы не такие, Берни. Между нами никогда не было тайн, это было бы слишком ужасно. Мне придется ему сказать.
– Тайны есть у всех, – обронил Берни. – Что ж, идем.
Он жестом указал на открытую дверь, и по лестнице Сузанна спускалась первой. Она и забыла, что они приехали на его машине и он должен отвезти ее обратно.
Под облаками, опустившимися еще ниже, торчал ободранный угол дома, единственный не обвалившийся, и жуткие останки выглядели именно тем, чем они являлись, – останками.
– Спасибо, – поблагодарила Сузанна, вынимая из сумочки ключи от своей машины.
– Рад был помочь.
Берни выключил двигатель, и Сузанна затаила дыхание: он не готов с ней расстаться. После недолгой паузы Берни сказал:
– Конечно, это не мое дело, но я тут подумал, не обратиться ли тебе к кому-нибудь, к психотерапевту. В Бостоне я знаю очень хорошего специалиста. Походила бы к нему, пока не разберешься со всем этим.
– Ох, Берни, – Сузанна коснулась его руки, – ходила я к психотерапевту. С ним я и закрутила этот дурацкий роман.
Берни закрыл глаза, а когда снова открыл, уставился прямо перед собой в ветровое стекло:
– Сузанна, мне очень жаль.
– Нет, это была скорее моя вина. Я позволила ему приударить за мной.
– Это не твоя вина, Сузанна. – Берни повернулся к ней лицом: – То, что он сделал, крайне непрофессионально. Как долго ты ходила к нему?
– Два года. С тех пор, – уточнила Сузанна, – как мою мать положили в то заведение.