– Иди спать, папа. Зря я вам рассказала. Не надо было. Но я подумала, когда фильм выйдет на экран… словом, пусть лучше вы узнаете это от меня, чем от других людей.
– Ты не занимаешься сексом с этими мужчинами? – спросил Фергюс.
– Нет, папа. Нет.
Фергюс попятился к порогу:
– Спокойной ночи.
– Сладких снов, – ответила Лайза.
Фергюс оторопел: какие уж тут сладкие сны.
Проспал он допоздна – ночью еще долго не мог заснуть, – а когда проснулся, с кухни доносились голоса Лайзы и ее матери. Опустившись на колени, он вытащил из-под кровати чемодан, в котором хранилась его форма солдата Гражданской войны. Кепка помялась, и Фергюс кулаком кое-как расправил тулью, китель и брюки тоже были помятыми: он забыл отнести форму в чистку, где ее отглаживали.
– Да бог с ней, – пробормотал он себе под нос.
Надел форму, специальной щеточкой попытался загнуть кончики усов, потом отправился в ванную, брызнул на усы спреем; капли, попавшие в глаза, больно щипали.
Войдя на кухню, залитую солнечным светом, он сказал дочери «доброе утро», и она улыбнулась ему:
– Привет, пап.
Фергюс положил себе каши и понес тарелку в столовую, а затем сделал то, чего не делал никогда, – сел за стол там, где обычно сидела Этель по свою сторону от желтой липкой ленты, так ему было лучше слышно, о чем женщины разговаривают. Но говорили они о кухонных полотенцах. Надо же, полотенца! Лайза сказала, что хочет поехать в магазин на окраине города, где продают очень хорошие кухонные полотенца, и Этель промямлила нечто вроде «окей, я тебя отвезу». Доев кашу, Фергюс вернулся на кухню, помыл тарелку и сказал Лайзе, что уходит и его не будет до вечера.
– Желаю тебе хорошо провести время, – ответила Лайза.
Ей вторила Этель:
– Скажи отцу, я желаю ему удачного дня.
Фергюс несколько удивился и попросил дочь передать матери «спасибо».
Но пожелание Этель не сбылось. Выведя пикап из гаража, он уложил походную палатку в багажное отделение и, добравшись до парка, обнаружил, что все уже на месте; мало того, еще не встав на тормоз, он расслышал выстрелы. На этот раз солдаты были одеты в разномастную форму и число их поубавилось. Фергюс вынул палатку из багажника и подошел к Бобу Стерджесу. Поздоровавшись, тот указал ему место, где поставить палатку в ряд с другими, и Фергюс успел вспотеть в своей «настоящей» форме, пока натягивал эту чертову палатку. Он не мог перестать думать о Лайзе. Вспоминал ее ребенком, школьницей, возвращавшейся домой после уроков. Она всегда была веселой девочкой, не в пример обидчивой Лори, та была горазда подуться.
Один из мужчин – Фергюс запамятовал его имя – варил что-то на крошечной решетке, установленной над костерком, и Фергюс, взяв свой кофе – он сжульничал, помолов зерна заранее, – прихватил жестяную кружку и подошел к нему.
– Привет, Фергюс!
Фергюс, чувствуя себя дурак дураком, сварил кофе, налил этому человеку и наконец вспомнил, как его зовут, – Марк Уилтон.
– Маловато сегодня ребят, – сказал Марк, и Фергюс согласился.
Солнце палило; они устроились в тенечке под дубом, но в большей части парка не было и намека на тень. Дубы и клены – словно горстка пятнышек на ярком фоне, и внезапно Фергюс припомнил, каким был парк в его детстве, тогда здесь росли вязы, и листва у них была такой густой и такой плотной, что, казалось, она накрывала собой весь парк. Трава тоже была зеленее, а сейчас изрядная часть парка превратилась в грязный пустырь, где дважды в неделю торговали фермеры с прицепов, которыми они и загубили растительность.
Обернувшись, Фергюс увидел женщину, шагавшую к ним, она была в длинном ярко-голубом платье с пышной юбкой, от солнца она загораживалась голубым зонтиком. Фергюса поразило, сколь довольной собой она выглядела. Но нет, сообразил он, это не самодовольство – скорее, тщательно скрываемая радость от того, что сегодня она смогла надеть столь необычное платье. Впрочем, женщина была толстой, а платье делало ее еще толще.
– Здравствуй, Фергюс, – сказала она, приблизившись.
«Разрази меня гром, – подумал он, – да это же Шарлин Биббер».
– Здравствуй, Шарлин, – кивнул ей Фергюс. – Экое на тебе платье сегодня.
– Точно, – поддакнул Марк Уилтон. – Просто загляденье.
– Что ж, спасибо, мальчики. Я сшила его своими руками. – Над верхней губой Шарлин блестели капельки пота. – Я подумала, в те времена никаких швейных машинок и в помине не было, так что смелей, Шарлин, ты можешь это сделать, и я сделала.
Фергюс поднялся:
– С вашего позволения я должен отлучиться, забыл кое-что дома.
– Что ты там мог забыть? – спросила Шарлин.
Фергюс лишь помотал головой и, садясь в пикап, заметил, что она смотрит ему вслед.
Он не ожидал увидеть на подъездной дорожке машину Лори и еще больше удивился, обнаружив на заднем сиденье своего внука Тедди, названного в честь пса.
– Медвежонок Тедди, – Фергюс открыл дверцу, – почему ты сидишь здесь совсем один?
– Мама сказала, – взгляд у мальчика был очень серьезным, – что мне нельзя в дом, потому что их разговор не для моих ушей.
– Ох-ох-ох. – Фергюс обожал этого ребенка до умопомрачения. – Тебе тут не жарковато?
Мальчик кивнул:
– Но я опустил стекла. И она сказала, что надолго не задержится.
– Давно она там?
– Не знаю, – пожал плечами Тедди. – По-моему, не очень. Только… – жалобно продолжил он, – мне ужасно хочется выйти из машины. – И добавил озадаченно: – Дедушка, твоя форма, она выглядит как-то по-другому.
– Давай-ка перебирайся на крыльцо, – сказал Фергюс. – Давай, а всю вину я возьму на себя, если маме не понравится, что ты сидишь на крыльце. Вперед, Медвежонок.
Тедди вылез из машины и уселся с книжкой на нижней ступеньке.
– Почему твоя форма стала другой? – спросил мальчик.
– А, она просто не отутюжена.
– Отутю?.. – не понял Тедди.
– Не поглажена. Наверное, поэтому она выглядит иначе. – Фергюс глянул на свои брюки: действительно, до чего же мятые.
Вдруг из открытого окна раздался пронзительный вопль. Тедди с испугом уставился на деда.
– Ладно, – сказал Фергюс, – назад в машину. Я скоро вернусь за тобой. Обещаю.
Мальчик залез в машину и спросил:
– Все будет хорошо, правда?
– А то, – ответил Фергюс, и мальчик вроде бы немного расслабился, что невероятно обрадовало Фергюса.
– Она рассказала тебе? – набросилась Лори на отца, стоило ему перешагнуть порог. – Рассказала?
– Да. Успокойся.
– О том, что она втыкает булавки в пенисы этих мужчин? Об этом она рассказала?
Фергюс почувствовал, что ему надо присесть.
– Ради бога, Лори, прекрати. – Мошонка у него, казалось, съежилась.
– Прекратить? Этого ты хочешь? Поверить не могу. Да я единственный нормальный человек в этой семье! О господи, твоя дочь – проститутка, а ты велишь мне успокоиться. – Лори вытянула шею вперед.
– Именно, – сказал Фергюс, – я прошу тебя успокоиться, и немедленно, Лори Макферсон. Криком делу не поможешь.
Лори повернулась к матери:
– Мама. Поддержи меня. Пожалуйста.
Но Этель, стоявшая за спинкой своего кресла, села и выдохнула только:
– Ох, Лори. – Потом добавила: – Но она не проститутка. Я так думаю.
– Бог ты мой. – Лори бросила свой клатч на пол и уткнула руки в бока.
– Я просто не знаю, что сказать, – продолжила Этель. – Понимаешь? Просто не знаю, что сказать. Все это… так ужасно.
– Да неужели? – Лори с некоторой театральностью вскинула голову.
– Ради бога, – сказал Фергюс, – успокойся, черт возьми. Сейчас же.
Лори поджала губы, нагнулась, подняла клатч и произнесла ровным тоном:
– Более психованного семейства не водилось на этой земле. – Она развернулась и вышла вон, хлопнув дверью с такой силой, что с кухонной полки упала кастрюля.
Фергюс поднялся и последовал за ней.
– Медвежонок Тедди, – наклонился он к окну машины, за которым сидел его внук, – думаю, мы скоро увидимся. Твоя мама сейчас сердита, но это пройдет, и тогда мы с тобой отправимся на рыбалку.
– «На рыбалку», – передразнила его Лори, пристегивая ремень. – Можете, блин, рыбачить сколько хотите.
Она рванула с места так, что шины взвизгнули, а ее бедный сынишка сидел, опустив голову, пока Фергюс махал ему на прощанье.
В гостиной Лайза излучала безмятежность. В белой футболке и джинсах она выглядела много моложе. Она что-то говорила матери и повернулась к отцу, чтобы и его подключить к беседе, когда Фергюс вошел в комнату и опустился в шезлонг. Он взглянул на Этель, и ему стало жалко ее чуть ли не до боли: она выглядела напуганной и будто усохшей.
– Я лишь хочу повторить, – говорила Лайза, – то, что сказала нам миссис Киттеридж на уроке математики, – никогда этого не забуду! Она писала на доске всякие формулы и вдруг обернулась к классу и сказала: «Все вы знаете, какие вы. Приглядитесь к себе, прислушайтесь к себе, и вы поймете, кто вы есть. И не забывайте об этом». И я не забыла. Это придавало мне мужества идти своим путем, потому что она была права. Я поняла, кто я есть.
– Ты поняла, что ты… доминатрикс? – спросил Фергюс. – Ты это имеешь в виду?
– В каком-то смысле – да. Я знала, всегда знала, что я обожаю наряжаться, и мне нравится говорить людям, что надо делать, мне нравятся люди, папа, а у этих людей имеются определенные проблемы, и я помогаю им их разрешить, и это очень здорово.
– Я все равно не понимаю, – сказала Этель. – Совсем не понимаю.
Глаза у нее словно смотрели в разные стороны, когда Фергюс взглянул на нее. А еще он заметил черные корни волос и торчащие светлые пряди – должно быть, она взъерошила волосы, – и да, вот она снова запустила пятерню в свою шевелюру.
– Детка, я стараюсь, – лепетала Этель. – Я стараюсь, Лайза, но я просто не могу этого уразуметь.
Лайза терпеливо кивнула. Ее темно-карие глаза блестели, а лицо светилось точно так же, как в первые минуты ее пребывания в родительском доме.