Девушка улыбнулась, сверкнув белыми зубами:
– Окей, но моя имя – Халима.
– Скажите-ка, мисс Халима Бабочка, вы, наверное, живете в Ширли-Фоллз?
Халима подтвердила ее догадку. Отучившись в Общественном колледже Центрального Мэна, она получила диплом младшей медсестры – девушка слегка развела руками, но благодаря ее платью, казалось, помахала крыльями, – и вот она здесь.
– Вы родились в Америке? – допытывалась Оливия.
– В Нэшвилле. А пятнадцать лет назад моя мама переехала сюда.
– Она, случаем, не была в тех лагерях в Кении?
– Вы знаете о лагерях? – оживилась Халима.
– Конечно. Думаете, я дура беспросветная?
– Нет, я так не думаю. – Халима откинулась на спинку кресла. – Мама провела в лагерях восемь лет, и только потом ей удалось выбраться сюда.
– Вам здесь нравится? – спросила Оливия.
Девушка лишь улыбнулась в ответ и, помолчав, предложила:
– Давайте приготовим вам что-нибудь поесть. Вы такая худенькая.
– Никогда в жизни я не была худенькой, мисс Халима Бабочка, – рассмеялась Оливия.
Халима отправилась на кухню.
– Только не сидите здесь и не смотрите, как я ем, – сказала Оливия, когда Халима поставила перед ней тарелку с мясным рулетом и печеной картошкой, приготовленными в микроволновке. – Если сами не станете есть, лучше уходите.
И Халима исчезла; на кухню она вернулась, когда Оливия закончила есть.
– Почему вы так одеваетесь? – спросила Оливия.
Халима мыла посуду и улыбнулась через плечо:
– Эта одежда по мне. – Выключив воду, она посмотрела на Оливию: – А почему вы так одеваетесь?
– Ладно-ладно. Я просто спросила.
На следующий день Оливия сказала:
– А теперь послушай меня, Бетти Вся-из-Себя. – Бетти сидела в кресле напротив Оливии. – Я видела, как ты обошлась вчера с той девушкой, и больше мы такого не потерпим. (И вдруг, к изумлению Оливии, лицо Бетти стало как у двенадцатилетней девочки, обиженным и сердитым.) И прекрати дуться. Честное слово, пора уже тебе повзрослеть.
Бетти поерзала в кресле, в котором она с трудом помещалась.
– Вы же сказали, что мы не будем рассуждать о политике.
– Чертовски верно. Но эта девушка – не политика. Она – человек, который имеет полное право находиться здесь.
– Ну не нравится мне, как она выглядит, и эти тряпки, что она носит, у меня от нее мурашки по коже… И это уже политика, – добавила Бетти.
Поразмыслив, Оливия вздохнула:
– Что ж, в моем доме ты будешь с ней вежлива, поняла?
Бетти встала и занялась стиркой.
В конце первой недели Бетти повезла Оливию на прием к доктору Раболински. Оливия накрасила губы. Бетти села за руль, Оливия рядом с ней. Ехали они в машине Оливии, которая предпочла бы умереть, только не показаться на людях с тем стикером на бампере. Оливия молчала, боясь даже подумать о том, что она вот-вот снова увидится с этим человеком. У двери кабинета они прождали почти час, Бетти, вздыхая, листала журналы, Оливия сидела неподвижно, сложив руки на коленях. Наконец медсестра вызвала ее в кабинет. Оливия облачилась в хлопковый халат и легла на кушетку. Медсестра прилепила к ней провода, сделала ЭКГ, сняла с Оливии все эти металлические штучки и вышла, оставив Оливию одну. Напротив висело зеркало, Оливия машинально посмотрела на себя и пришла в ужас. Она походила на мужика, переодетого в женское платье. Яркая помада слишком выделялась на ее бледном лице! Почему она дома этого не заметила? Она искала салфетку, чтобы срочно стереть дурацкую помаду, когда вошел доктор Раболински и закрыл за собой дверь.
– Здравствуйте, Оливия! Как вы?
– Отвратительно, – ответила Оливия.
– Ай-ай-ай. – Доктор сел на табурет с колесиками и подъехал к ней. Он пристально разглядывал ее сквозь очки с толстыми линзами. – ЭКГ у вас просто отличная. Расскажите, почему вы чувствуете себя отвратительно.
И Оливии почудилось, что она опять первоклашка, только она больше не Оливия, а Недотепа Сойер – тот мальчик, что сидел перед ней. Недотепа Сойер, надо же, кого она вспомнила. Он был из очень бедной семьи и никак не мог понять, чего от него добивается учительница, и его вечная растерянность – и вечное молчание – теперь передались Оливии. В ответ на вопрос доктора она не могла вымолвить ни слова.
Выждав немного, врач взял стетоскоп и ловко просунул его под халат, чтобы послушать сердце Оливии. Потом приставил стетоскоп к ее спине и велел глубоко дышать.
– Еще раз, – попросил он, и она глубоко вдохнула. – Еще. – Он сел на табурет. – Все, что я слышу, мне вполне нравится.
Он взял ее за запястье, и Оливия поняла, что он щупает пульс, но взглянуть на него не смела.
– Хорошо, – сказал доктор и сделал пометку в своих бумагах.
Затем он измерил давление, и опять прозвучало «хорошо», а в бумагах возникла новая пометка. Доктор снова опустился на табурет, и Оливия чувствовала его взгляд.
– А теперь постарайтесь рассказать, откуда взялось ваше отвратительное самочувствие.
Слезы – слезы, господи прости! – потекли по ее лицу и по губам с этой дурацкой помадой, и губы задрожали. Она не могла ни говорить, ни взглянуть на доктора Раболински. Он протянул ей бумажный платок, она взяла, вытерла глаза, рот; на платочке остался алый след.
– Не расстраивайтесь, Оливия, – произнес доктор, – это естественно. Помните, что я вам говорил: после инфаркта депрессия – обычное дело. Скоро вы почувствуете себя лучше, обещаю.
Она по-прежнему не могла поднять на него глаз.
– Все нормально? – спросил он, и она кивнула. – Жду вас через неделю. – Доктор встал и вышел.
Как же она рыдала – взахлеб, но в конце концов убрала помаду с губ и подбородка, утерла глаза, оделась и проковыляла в коридор; Бетти вопросительно уставилась на нее, и Оливия знаком показала: рта не раскрывай. Домой они возвращались в молчании.
Стоило им оказаться в доме, как Бетти спросила:
– Просто скажите, с вами все в порядке?
Оливия села в кресло, в котором некогда сиживал Джек.
– Я в норме. Просто все до черта надоело.
– Однако держитесь вы реально хорошо. – Бетти тяжело опустилась в кресло напротив Оливии. – Уж поверьте, у меня бывали пациенты, которые неделями не могли сами принять душ, а вы в первый же день, приехав из больницы, прямиком ломанулись под душ и даже голову вымыли и самостоятельно оттуда выбрались. – Бетти ткнула в Оливию пальцем: – Вы отлично справляетесь!
– Не могли сами помыться? – переспросила Оливия. – После инфаркта?
– Ну да.
– И что ты с ними делала?
– Помогала им, – ответила Бетти. – А вам и помогать-то незачем. Вы даже на мою руку не опираетесь, негодница вы этакая.
Оливия молчала.
– Без разницы, – подытожила она свои размышления. – Мне все равно все жутко надоело.
Когда Халима Бабочка позвонила в дверь, Бетти приветствовала ее с преувеличенным энтузиазмом:
– Привет, привет!
Оливия ее чуть не убила.
– Она идиотка, – сказала она Халиме, когда Бетти удалилась.
– Вы имеете в виду стикер на ее бампере? – спросила Халима.
– Да, именно это я и имею в виду.
Потупившись, Халима водила пальцем по столу, на котором стояла лампа:
– Знаете, когда этого человека выбрали президентом, мой младший брат расплакался. – Халима посмотрела на Оливию. – Он плакал и говорил, что теперь нам придется возвращаться обратно, и мама объясняла ему, что он родился здесь и ему не надо никуда уезжать.
– Боже правый. – Оливия на секунду закрыла глаза. Потом попросила: – Расскажи, каково это, быть тобой.
Халима замялась. Сегодня она была одета в темно-красное платье, на голове темный шарф.
– Между прочим, – сказала Оливия, – та персиковая штуковина, в которой ты приходила на днях, – просто прелесть.
Халима улыбнулась уголком рта:
– А эта вам не нравится?
– Не настолько. Чересчур темная.
Халима сказала Оливии, что у нее четыре сестры и два младших брата, две сестры и один из братьев живут в Миннеаполисе.
– Почему? – спросила Оливия.
И Халима ответила, что им там нравится. Затем поднялась и начала готовить Оливии ужин.
Когда на следующий день Халима Бабочка не появилась – вместо нее пришла Джейн, – Оливия сильно расстроилась. Она спросила у Джейн, куда подевалась сомалийская девушка, но та не знала.
Оливия только и думала, что о Халиме, прикидывая так и эдак, почему девушка не пришла. «Я ей просто не нравлюсь», – решила она, и это огорчило ее, но и рассердило.
На следующее утро, пока Бетти ходила за покупками, Оливия позвонила в отделение медпомощи на дому и спросила, почему Халима не появилась. Ответившая ей женщина сказала, что она не в курсе и составлять расписание не ее обязанность.
– Прекрасно. – Оливия повесила трубку.
На повторный прием к доктору Раболински они снова поехали вместе, Оливия и Бетти, но теперь машину вела Оливия. Накануне она потренировалась, съездив в центр города и обратно, – и тоже под присмотром Бетти.
– Видите? – говорила Бетти. – У вас все получается.
На этот раз Оливия подготовилась и выглядела настолько хорошо, насколько это возможно для расплывшейся старухи с инфарктом за спиной, – надела синий жакет с белой оторочкой, который обнаружила в шкафу, и, встретившись с доктором, не почувствовала к нему почти никакого влечения. Это ее удивило; она заметила также – либо ей только показалось, – что и он уже не так любезен с ней, как прежде.
– Дела у вас идут прекрасно. Больше и добавить нечего, – пожал плечами доктор. – Вы в отличной форме.
– А, скажете тоже.
– Жду вас через месяц, – ответил он. И, уже стоя у двери, обернулся: – Должно быть, вы очень хорошая мать, Оливия.
Оливия подумала, что ослышалась.
– Почему вы так решили? – спросила она, спуская ноги с кушетки.
– Ваш сын так часто навещал вас в больнице и мне звонил дважды, расспрашивал о вашем самочувствии. – Доктор склонил голову набок. – Следовательно, вы наверняка очень хорошая мать.