Спустя минуту бидоны стояли на земле. Со всех сторон к Соне тянулись руки с чайниками, бутылками, котелками. Со всех сторон ей кричали:
— Девушка, спасибо!.. Чернобровая, поехали с нами!.. Не слушай историков, давай к нам! Математики в обиду не дадут!.. Слушай, молочница, куда путь держишь?
— До Иркутська, хлопчики, до Иркутська! — отвечал за Соню Ефим, забрасывая в вагон пустые бидоны.
К вагону подбежала толстая, тяжело дышавшая молодица, нагруженная всевозможными узлами и свертками.
— Ой, Юхим!.. Ой, догнала!.. Ой, на скором примчалась!.. — говорила она Ефиму, закидывая в вагон свою поклажу.
— Примчалась! — передразнил ее Ефим и поклонился ей в пояс: — Премного довольны, Ефросинья Демьяновна!
— Ой, Юхимчик, не ругайся!.. Он, чуть сердца не решилась!.. — тараторила та. Потом спросила, указав на Соню: — А цэ шо за девочка наше молоко продае?
— Я тоби дам — «продае»! Это ж студэнты, — сказал он и вдруг прикрикнул на нее: — Марш в вагон, стиляга! Ишь, барахольщица! По дороге твое поведенье обсудымо!
А вокруг вагона не стихал шум. Лилось в посуду молоко.
Экспресс, был тот же, и те же проводницы стояли в дверях вагонов. Но они не приветствовали Юрия, как прежде. Впрочем, он тоже не обращал на них внимания, а быстро шел к вагону, у которого стояла тетя Маша.
— Здравствуйте, тетя Маша. Позовите, пожалуйста, Соню, — попросил он.
— Зачем тебе Соня? — грубо ответила тетя Маша, подымаясь в тамбур. — Не работает она здесь.
— Как не работает?!
— А так, что на другой маршрут перешла, — ответила тетя Маша и демонстративно отвернулась от него.
— Не понимаю…
— Будет прикидываться, ступай отсюда! — отрезала тетя Маша.
Поезд тронулся, и тетя Маша поднялась на верхнюю ступеньку.
— Послушайте, я напишу Соне, все объясню… Вы передадите ей письмо? Я вас встречу следующим рейсом… Конечно, я не имел права скрывать, что был женат… — говорил он тете Маше, идя рядом с вагоном.
Тетя Маша, не обращая на него внимания, опустила металлическую плиту, закрывавшую ступеньки, и захлопнула дверь.
Мимо Юрия медленно проходили вагоны. Молча и хмуро смотрели на него проводницы.
У выхода из вокзала его ожидала Люся с Маринкой на руках.
— Папа Юра, папа Юра! — потянулась к нему Маринка.
Он взял ее на руки.
— Зачем ты ходишь за мной по пятам? — угрюмо спросил он Люсю. — К чему эта слежка?
— Юра, Маринка так к тебе привязалась…
— Но пойми же ты: вместе мы не будем, — оборвал он ее и ушел с Маринкой вперед.
Девочка обняла его за шею и прильнула к нему.
Через несколько дней его вызвал к себе начальник милиции Бобров. Грузный и широколицый майор сидел в своем кабинете за письменным столом. Перед ним лежала стопка развернутых писем, к уголкам их скрепками крепились конверты. Перебирая письма, он постукивал по ним короткими грубыми пальцами. На нем была форменная рубашка, но без галстука, а китель с погонами висел позади него на спинке стула.
— Вызывали, товарищ майор? — вошел в кабинет Юрий.
— Вызывал, Воронков, вызывал, — ответил тот, окинув Юрия каким-то неопределенным взглядом, точно и не ожидал его прихода. Потом расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, покрутил влево-вправо толстой короткой шеей. — Садись, поговорим с тобой. Разговор не о службе пойдет, о другом…
Юрий присел к столу.
— Вот жара стоит, прямо сумасшедшая, — сказал майор, снова покрутив шеей в вороте рубашки. — А что, ты на рыбалке давно был?
— Давно, — ответил Юрий.
— И я давно. А по слухам на Черных озерах караси сами на крючок прыгают. Не мешало бы съездить…
Опять он постучал короткими крепкими пальцами по стопке писем и, оставив в стороне рыбацкую тему, сказал:
— Так вот, по службе у меня к тебе претензий нет. И давай говорить таким образом, будто я не начальник, а ты не подчиненный. Давай с тобой как мужчина с мужчиной коснемся женского вопроса.
— Ясно, — Юрий наконец-то понял причину этого вызова. — Жена приходила?
— Нет, она не приходила. Люди со стороны пишут, требуют вмешаться. Вот… пять писем у меня, все тебе посвящены, — пошевелил он стопку писем. — Есть анонимки, есть и с подписями. Читать их тебе не буду — дело длинное, но смысл короток — запутался человек в личной жизни: одну жену привез — отправил, другая с ребенком сама приехала, но и с этой не живет. Отделился от нее, дома не бывает, на дочь не обращает внимания. С работой жене не помог — соседи помогли устроиться медсестрой в больницу, благо, специальность имеет. Словом, вот в таком духе.
Юрий молча слушал, хмуро сдвинув брови.
— Глядя со стороны, может, это и так, — сказал он. — А на самом деле все не так.
— Тогда рассказывай, как на самом деле.
— Длинно рассказывать, Федор Фомич. И неинтересно. Лучше я рапорт о переводе подам и уеду отсюда.
— Нет, брат, о рапорте пока помолчи. Мы договорились мужской разговор вести, так что давай начистоту. Как на исповеди.
— Не получится исповеди, Федор Фомич. Нет у меня грехов, кроме одного. А грех этот вот в чем: не сказал девушке, которая ко мне приезжала, что был женат. И каюсь теперь.
— Почему же «был женат»? Насколько я знаю, ты не разведен. Правда, кое-что из твоей истории я слышал. У нас не столица — устное радио по улицам вовсю работает, — усмехнулся Бобров.
Юра поднялся, угрюмо сказал:
— Все-таки разрешите мне подать рапорт о переводе.
Майор тоже поднялся, подошел к нему, успокоительно положив ему на плечо грубую квадратную ладонь:
— Сядь, сядь… Посиди и послушай.
Он обошел вокруг стола, покрутил короткой шеей.
— Правда, что она уходила от тебя с другим? — вздохнув, спросил майор.
— Да.
— С дочкой?
— Нет, дочку оставила у своей матери.
— Три года назад?
— Да. Я как раз юридический кончал… Она на втором курсе медицинского была. И бросила.
— Значит, ты мог за это время оформить развод?
— Не мог. Не знал ее адреса. Узнал недавно, когда сама написала.
— Но деньги ты куда-то посылал?
— Посылал ее матери. Знал, что жена на Севере, но Север большой.
— Да-а… выходит, у нее там не получилось?
— Меня это не интересует.
Майор грузно опустился на стул.
— Послушай, Юрий Петрович… Ну, а если она в самом деле наломала дров? По молодости, по глупости? И все поняла, прозрела. Поняла, что есть у нее один человек — ты. Может такое быть?.. Так вот тебе мой совет: живи ты с ней, наладь свою жизнь. У тебя — ребенок, дочь, ты с этим делом должен считаться. И с другим надо считаться. Я тебе уже говорил: мы не в гранд-городе, не в столице живем. Здесь каждый человек на виду, вокруг каждой истории общественное мнение пухнет. Пятно не пятно, а тень на тебя уже легла. Слухи, разговоры, имя твое треплют… Вот представь себе: вдруг завтра подобные разговоры пойдут обо мне? Могу я после этого на авторитет среди людей рассчитывать?
— А представьте, Федор Фомич, что завтра ваша жена бросит дом и укатит с другим этак годика на три в неизвестном направлении? — едко спросил Юрий. — Потом вернется и скажет: «Здравствуй, милый. Это я по глупости уехала. Ну, как ты жил-поживал без меня, что новенького?»
Бобров захохотал!
— Моя жена? Да куда она уедет? Не смеши ты меня, ради бога!
— Разрешите мне подать рапорт? — снова поднялся Юра.
Майор перестал смеяться, тоже встал.
— Ну, знаешь, Воронков… Если уж ты напрочь отметаешь мой совет… По совести говоря, я тебя понимаю. Но и ты меня пойми. Пойми в том смысле, что наш авторитет со всех сторон должен быть чистым. Репутация каждого нашего работника — это репутация всего нашего райотдела милиции. Согласен со мной?
— Да, конечно…
— Раз согласен, значит, хорошо, — повеселел Бобров. — Значит, подумай и все реши как следует. И не пори горячку с рапортом. Договорились?
— Договорились, — нехотя кивнул Юрий.
Он вышел из райотдела, потом долго и бесцельно бродил по улицам, дожидаясь ночи. И когда настала пора, побрел на вокзал.
Осенняя ночь была темной, и над темным, слабо освещенным вокзалом висел блеклый молоденький месяц. Экспресс медленно подходил к платформе. Двери всех вагонов были открыты, в тамбурах стояли проводницы, молча провожали глазами идущего по перрону Юрия.
Тетя Маша тоже стояла у распахнутой двери. Но она даже не подняла металлической плиты, закрывавшей ступени, и войти к ней в тамбур было невозможно.
— Здравствуйте, тетя Маша, — подошел к вагону Юрий. — Вы передали Соне мое письмо?
— Не будет тебе никакого ответа, — с усмешкой сказала тетя Маша.
— Почему?.. Она его прочла?
— Отчего ж не прочитать? — двинула плечами тетя Маша.
— Но все-таки, что она сказала? — настаивал он. — Что-то же она сказала?
— А что ей говорить? — опять передернула плечом тетя Маша. — Она замуж вышла. В ту субботу свадьбу гуляли. Любил ее один парень — и вышла. И какой еще парень! Не чета тебе, соблазнителю чертовому!..
Юра повернулся и зашагал прочь от вагона.
Присвечивая себе в темноте фонариком, он взошел на крыльцо тыльной половины дома, где теперь жил, уступив Люсе и дочери переднюю половину. Отпер дверь, включил свет в коридоре, снял пальто. Прошел в комнату, сел на диван, стал стягивать с себя сапоги. Под окном кто-то пробежал, стукнула входная дверь. В комнату, слабо освещенную светом из коридора, вбежала Люся — растрепанная, в накинутом на плечи пальто.
— Юра. Маринка вдруг заболела, — сказала она. — Страшный жар, просто горит вся. Посиди с ней, я сбегаю в больницу за пенициллином…
— Как это — «вдруг заболела»? — хмуро спросил он.
— Не знаю… Утром была здорова — и вдруг…
— И ты ждала меня до двух ночи, чтоб сообщить это «вдруг»?
— Юра, я не вру… Посиди, пожалуйста, — сказала она и выбежала.
Минуту он пребывал в нерешительности. Потом натянул сапоги, набросил на себя висевшую в коридоре стеганку, взял фонарик и вышел.
В комнате, где он прежде жил, ничего не изменилось: стол, тахта, шкаф, приемник, торшер… На тахте лежит Маринка, повязанная пуховым платком, накрытая двумя одеялами. Люся торопливо надевает пальто, что-то ищет глазами по комнате и находит свою косынку на стуле, где сложена Маринкина одежда.