— Льюк Уилл, — говорит Фикс. — Может, ты и был другом Бо. Но ты не член нашей семьи, так что помолчи-ка.
— Я был ему не просто друг, — говорит Льюк Уилл. — Я был самый близкий его друг. Я был хороший друг. Вчера вечером мы вместе пили пиво.
— Все равно помолчи, — отвечает Фикс. — Здесь разговариваю я. И мои сыновья. А ты выскажешься, когда я тебе позволю. Это ясно, Льюк Уилл?
— И все же я скажу: мы зря тратим драгоценное время, — стоит на своем Льюк Уилл.
— Выйди-ка ты лучше вон отсюда, Льюк Уилл, если не можешь помолчать, — говорит Фикс.
Льюк Уилл и с места не сдвинулся. Фикс посмотрел-посмотрел на него, потом перевел взгляд на второго здоровилу с такой же, как у Льюка, хулиганской рожей, предупреждая заодно и его. А потом взглянул на Жиля; тот по-прежнему сидел на кровати.
— Ну, — говорит ему Фикс.
— Папа, что я могу сказать?
— Я жду, — говорит Фикс.
— Папа, — отвечает Жиль и подался вперед, чтобы в его лицо вглядеться. — Папа, — снова повторяет он. Но больше он не говорит ни слова.
Фикс глядит на Жиля и поглаживает маленького внука по ножке. На мальчике синие шорты и белая майка. Ботинок нет.
— Ну, — опять говорит Фикс, глядя на Жиля.
— Папа, — говорит наконец Жиль. — Я ездил в Маршаллову деревню.
— Ты уже говорил об этом.
— Я там такое видел, папа… такое, чего ни ты, ни я, никто другой из тех, кто тут находится, ни разу в жизни не видали. Собрались старики, понимаешь ты, чернокожие старики со всей деревни, и у каждого из них дробовик. Старые люди, такого возраста, как ты, как крестный, как мсье Огюст, и все с дробовиками, папа. Они ждут тебя.
— Нигеры с дробовиками ждут меня? — переспрашивает Фикс. Его темные кабаньи глазки чуть расширились. Он тесней прижал внука к груди.
— Их человек пятнадцать, может, даже больше, — продолжает Жиль. — И тут же Мейпс с охотничьим ружьем… и все они ожидают тебя.
— Ну, если ждут, тогда займемся Мейпсом и его нигерами, — предлагает кто-то из присутствующих.
— Папа, — рассказывает дальше Жиль, а сам только на отца глядит, ни на кого больше. — Старики, папа, дряхлые старики. Беззубые. С катарактами. С артритом. Старые люди. Старые чернокожие люди. Когда-то их обидели. А сейчас они ждут, не тебя, папа, — того, что за тобой стоит. Если хочешь, можешь спросить Салли. Они такие усталые, но из последних сил стараются за себя постоять.
— Для чего ты все это рассказываешь мне, Медвежонок-Жиль? — спрашивает Фикс.
Жиль просительно посмотрел на меня.
— Салли, бога ради, объясни ему.
— Я сегодня не веду бесед с твоими друзьями, Медвежонок-Жиль, а разговариваю сегодня только с тобой, — говорит Фикс.
— Папа, — говорит Жиль. Он потирает костяшки пальцев — ему очень трудно выразить то, что он хочет сказать. На футбольном поле он ведет мяч как бог, но ему ужасно трудно рассказать отцу о том, что творится у него в душе. — Папа, — снова повторяет он и наклоняется вперед, стиснув руки. Фикс молчит и ждет. — Папа, — говорит Жиль. — Всю жизнь я слышал об обидах, которые кому-то нанесла моя семья. Я и сейчас об этом слышу временами… от черных, от белых. Когда мы выезжаем в другой город, мне об этом говорят игроки из команды противника. И не жми ты на меня, пожалуйста, а то уже не мне — всем остальным Бутанам придется отвечать. Мне больно слушать, как обвиняют нас. Больно, папа. У меня вот тут болит, — говорит он, ударяя себя в грудь. — Мне больно слушать это потому, что я знаю: это неправда.
— О чем ты тут лопочешь, Медвежонок-Жиль? — говорит Фикс. — Ближе к делу, пожалуйста.
— Папа, — повторяет Жиль и снова начинает тереть костяшки пальцев. — Папа, я хочу остаться в УШЛ и играть в американской сборной. У нас хорошие перспективы — у Кэла и у меня. Это в первый раз, такого раньше не было — черный и белый играют в паре в команде южного штата. Без Кэла мне не обойтись, папа. Я целиком завишу от него. Каждый раз, когда я веду мяч, я завишу от его умения обмануть противника. Папа, я завишу от него каждую секунду, которую я провожу на поле.
Фикс молчит и смотрит на него. А Жиль все время смотрит в пол и покусывает нижнюю губу. Фикс ждет. Все остальные тоже ждут. Может, в этой комнате кто-то и дышит, но он делает это бесшумно. Малыш, сидящий на коленях Фикса, прижался головенкой к его груди и сосет пальчик. Все ждут: что еще скажет Жиль. Женщина на кровати под пологом перестала плакать. Вторая, молоденькая, сидит в прежней позе, обняв ее за плечи. Даже в соседней комнате утихли разговоры.
Жиль поднял голову и посмотрел на отца.
— Папа, если я буду замешан в чем-то противозаконном, — говорит он, — в американскую сборную мне не попасть. Пусть даже не я, пусть даже просто наша семья — газеты сразу же подымут вой, и янки меня затравят. — Жиль подался к отцу. — Папа, я нескладно излагаю свои мысли. Я чувствую: я не так сказал, как хотел. Но ты ведь понимаешь, что я хочу сказать? Ты понимаешь это, папа?
— А как быть с твоим братом, Медвежонок-Жиль? — спрашивает Фикс. И его маленькие, темные кабаньи глазки беспощадно впиваются в сына. — Как быть с Бо?
— Я любил его, папа. Хоть он и старше меня, но мы очень дружили. Он научил меня охотиться, ловить рыбу. Я любил его, папа. Но Бо уже нет. И что бы мы сейчас ни сделали, назад мы его не вернем. Ты понимаешь, папа, что я хочу сказать?
Все так же беспощадно глядят на Жиля маленькие, темные кабаньи глазки Фикса.
— Высказался? — спрашивает он.
— Папа, я не буду участвовать в этом, — говорит Жиль и качает головой. — Можешь избить меня до полусмерти, но участвовать в этом я не буду.
— Я спрашиваю, ты высказался, Медвежонок-Жиль? Ты все сказал?
Жиль глубоко втянул в себя воздух и кивнул. И опустил глаза.
— Как он тебе нравится, наш великий футболист, игрок американской сборной, скажи, Альфонс? — спрашивает Фикс. — И ты тоже скажи, Огюст.
Он обращался к двум старикам, сидевшим справа от него, но по-прежнему смотрел на сына. Старики промолчали. Один из них пожал плечами, второй и этого не сделал.
— Ну а тебе, Клод? — Фикс переводит взгляд на человека, стоящего в ногах кровати.
Клод немного постарше Жиля. Он водит грузовик, работает на нефтяную компанию в Лафейетте. Высокий парень, сантиметров так примерно сто восемьдесят пять, волосы черные как смоль, курчавые. На нем рубашка защитного цвета, темные пятна пота проступают под мышками и на спине. Он чистит ногти ножичком с перламутровой рукояткой. Даже когда отец обращается к нему, он продолжает чистить ногти.
— Как скажешь, папа, — отвечает он, не глядя на Фикса. Фикс молча кивает.
— Жан?
Жан тоже брат Жиля. Он не похож ни на Жиля, ни на Клода… и на Фикса, кстати, тоже не похож. Он такой же невысокий, как Фикс, только очень бледный. Я думаю, ему лет тридцать пять. На нем полотняный костюм в черную полоску, белая рубашка, галстук-бабочка. Он беспокойно оглядывается на сидящих рядом; потом пробирается поближе к отцовскому креслу. Фикс глядит на него снизу вверх и поглаживает внука.
— Папа, нам надо поговорить.
— Говори.
— Что мы будем делать, когда приедем в Байонну, папа? И кто поедет в Байонну?
— Ты не хочешь ехать в Байонну? — спрашивает его Фикс.
— Я живу в Байонне, папа, — отвечает Жан. — В Байонне моя мясная лавка. Но кто еще поедет с нами туда? — Он оглядывает всех присутствующих в комнате, потом снова переводит взгляд на отца. — И с какой целью мы туда поедем, папа?
— Я — посмотреть на сына, — отвечает Фикс. — На моего сына, твоего брата.
— А остальные, папа? — спрашивает Жан и кивает на группу мужчин, стоящих поодаль. — Что понадобилось этим людям в Байонне?
— Сегодня зверски убит твой брат, — отвечает Фикс. — У тебя такая короткая память, Жан?
— Нет, папа, память у меня совсем не короткая, — говорит Жан. — Я никогда не забуду сегодняшний день, никогда. Но Жиль прав. Предоставим все закону и не будем заниматься делами, в которые эти люди хотят нас втравить. Некоторые из них сейчас тут, в этой комнате.
— Эти люди наши друзья. Мои друзья и друзья Бо.
— Если они друзья нашей семьи, пусть проявят к нашей семье уважение. Им незачем ездить в Байонну до тех пор, пока Мейпс не разберется, что к чему.
— Мейпс никогда не разберется, что к чему, — подал из своего угла голос Льюк Уилл. — Бо убили несколько часов назад, застрелили, как паршивую собаку, а Мейпс еще и пальцем не пошевелил.
— Не слушайте Льюка Уилла, — говорит Расс. Он стоял рядом со мной и молчал все это время. — Не слушайте его. Льюк Уилл и его банда просто нарываются на неприятности.
— Это какая же у меня банда, Рассел? — спрашивает Льюк Уилл.
— Сам знаешь — какая, — отвечает Расс и глядит не на него, а на Фикса.
— Что, боишься имена назвать? — спрашивает Льюк Уилл. И ухмыляется скверной ухмылкой — знаете, бывает такая кривая ухмылочка, только углом рта.
— Все, кто здесь сейчас находится, в этой комнате, знают, про кого я говорю, — отвечает Расс. И по-прежнему не смотрит на Льюка Уилла. — Не надо слушать Льюка Уилла, Фикс. Он вам не друг.
— Он друг, — говорит Фикс.
— Только слово скажите, Фикс, — говорит Льюк Уилл.
— Это какое же слово, Льюк Уилл? — спрашивает Фикс и оглядывается на него.
— Мы сейчас же поедем в Маршаллову деревню.
— Это уж мое дело решать… мое и моих сыновей. А не твое, Льюк Уилл.
Льюк Уилл кивнул:
— Ладно, Фикс. Я подожду, как вы решите. А потом поеду в Маршаллову деревню.
— Не вздумай, — сказал Расс и впервые посмотрел на него.
Льюк Уилл ухмыльнулся. Здоровенный, дюжий, этакая деревенщина. Волосы у него темные, длинные, а когда он ухмыляется своей кривой ухмылкой, видно, что у него не хватает нескольких зубов. Тот детина, что с ним рядом, на вид ничуть не лучше, но хотя бы не разевает рот.
— В моем доме чтобы ничего такого, — говорит Фикс. — И ты тоже, Рассел, потише тут.
— Мое дело — любой ценой удержать вас на месте, Фикс, — говорит Расс. — И всех, кто тут есть, — добавляет он, окинув взглядом остальных. Потом снова поворачивается к Фиксу. — Я говорю вполне серьезно, Фикс. Я выполняю приказ.