— А он знает, что я ему в зубы дам, — Кэнди с порога кричит.
— Поднимайся на галерею, Гриффин, — говорит Мейпс и наступает на него.
Гриффин же на галерейку не идет, а от Мейпса увильнул. Мейпс-то больно толстый, где уж ему Гриффина ловить. Мы хохочем все. Мейпс осерчал на нас — велел заткнуться. А потом опять к галерейке повернулся.
— Спускайтесь, Кэнди, — говорит. — Уж если я на крыльцо поднимусь, можете не сомневаться, упеку вас в тюрьму.
Кэнди стоит и бровью не ведет.
— Иди сюда, Кэнди, — говорит ей Лу. — Ну чего ты цирк устроила?
— А у нее цирк с самого утра, — Мейпс говорит. — Вы скажите ей, пусть немного подумает головой.
А Кэнди — руки в боки — стоит себе в дверях. Старуха моя, Бьюла, засмеялась:
— Не уступай им, золотко, — кричит. — Никому не поддавайся.
— А ты заткнись, зараза старая, — Мейпс Бьюле говорит. — Очень я устал от вас. Устал. Понятно?
— Разрешите, я с ней потолкую, шериф, — говорит Мату и поднимается на галерейку.
Кэнди смотрит, как подходит к ней Мату. Сама сперва стоит, как стояла, — руки в боки; потом выставила вперед кулаки — вроде бы ударить собралась Мату, если он чего-то не так скажет. Но вот Мату к ней совсем близко подошел, и мы все увидели: совсем другое стало у нее лицо, и кулаки разжались.
— Я хочу, чтоб ты пошла домой, — сказал Мату. Не громко. Ласково так, спокойно. Он, бывало, так разговаривал с ней, когда она была еще маленькой.
Кэнди покачала головой.
— Так надо, — говорит Мату.
Она снова головой качает.
Много лет назад, когда ей было годочков пять или шесть, она каждый день, бывало, приходила к Мату и играла у него во дворе и по огороду всюду за ним ходила по пятам. Перед тем, как солнышку зайти, он, бывало, ей велит отправляться домой. "Нет", — говорит она. "Тебе сказано, иди домой". А она обратно: "Нет". Он тогда берет ее за ручку или сажает себе на плечо или на закорки и несет в усадьбу. А на другой день, перед тем, как солнышку садиться, все то же: "Ну, пора тебе отправляться домой". "Нет", — отвечает она.
Вот и сейчас глядят они друг на друга. Вижу я, Кэнди покусывает губу. Вот-вот заплачет. Но не может она этого себе позволить — перед нами слезу пускать.
— Мне придется поехать с ними, — Мату говорит. — Расплатиться я должен.
— Нет, — говорит она. — Нет. Папа и дедушка мне говорили, ты уже расплатился за все. Ты всегда за них расплачивался. Не хватало еще, чтобы ты расплачивался за меня!
Он прикоснулся своей морщинистой рукой к ее щеке, и она прижала ее покрепче.
Лу, он тоже следом за Мату поднялся на галерейку, но, покамест они разговаривали, в сторонке стоял. А как замолкли, подошел малость поближе.
— Пойдем, Кэнди, — Лу говорит.
А она его и не слышит. Мату отвел руку от ее щеки, но она руку его не отпускает — обеими своими держится за нее.
— Без тебя это уже не Маршаллова деревня, — говорит.
— Я всегда здесь буду, Кэнди, — отвечает он.
— Несколько квадратных километров пыли, — говорит она. — Бурьян, деревья, пыль… Маршалловой деревни без тебя нет.
— Я здесь буду, — говорит он.
— Кэнди, — окликает ее Лу.
— Ты ведь знал самого первого из Маршаллов, — говорит она Мату. Лу она вообще не замечает. — Ты знал дедушку Ната. Самого первого из Маршаллов. Помнишь, как он вернулся с войны… с Гражданской войны?
— Помню полковника.
— Ты всех их знал, — говорит Кэнди. — Ты вместе с моим дедом рос. Ты вырастил моего папу. Ты вырастил меня. Я хочу, чтоб ты помог мне и мое дитя растить, когда придет время.
— Я буду здесь, — говорит он.
— Да нет, не так, — отвечает она. — Не так, чтоб здесь под теми деревьями дух твой витал. Я хочу, чтобы ты сына моего за ручку водил. Рассказывал ему о дедушке. О плантации нашей рассказывал. Рассказал ему, какой была наша река, пока не настроили тут пристаней и домишек. Кто ему расскажет про все это — только ты.
— Я расскажу ему, — Мату говорит.
— Нет, — говорит Кэнди. — Что ты можешь из могилы рассказать? Ты умрешь, если тебя посадят в тюрьму. А с тобой вместе и деревня эта пропадет. Без тебя ей не быть. Мой папа — я же помню — на каждом слове все: ты, ты, ты.
— Я здесь останусь, — говорит Мату.
— Кэнди, — окликает ее Лу.
— Иди с ним, — Мату говорит. — Тебе уже давно пора идти. А за меня не беспокойся.
Лу еще поближе подошел.
— Ну пойдем же, Кэнди, — говорит.
А она все не идет, держит за руку Мату.
— Мой отец и остальные все… помню, на каждом слове всё ты, ты, ты, — повторяет. Лу старается ее оттащить, а она по-прежнему цепляется за Мату. — Все только и говорили: Мату… Все так говорили: Мату. Мол, на тебе все держится. Мол, что мы без тебя?
— Пойдем, Кэнди, пойдем, — упрашивает Лу и тянет ее за руку.
— Все говорили, без тебя все пропадет, без тебя мы не справимся… да просто ничего… не будет без тебя, Мату.
Мату накрыл ее руки большой, серо-черной, как зола, рукой и оторвал от себя наконец. Лу подхватил ее и снес вниз по ступенькам. Чего она только ни вытворяла: и обзывала его, и кулаками дубасила, и лягалась, и Мейпса всякими словами оскорбляла, — Лу ноль внимания. Отнес ее к дороге, затолкал в ее же собственную машину и захлопнул дверцу. Потом встал возле машины, прислонился спиной к дверце, а лицом к нам.
— Даю вам пятнадцать минут, — заявляет Мейпс, — а потом я его заберу. Хотите с ним ехать — дело ваше. Но предупреждаю: если вы потащитесь за мной в Байонну, я вас привлеку к ответственности за то, что вы мешаете сотрудникам полиции при исполнении служебных обязанностей. Все. У вас ровно пятнадцать минут.
Вошли мы в дом. А там уж темно; Клэту дернул за шнурок, и зажегся свет. С первого взгляда видно, что Мату живет здесь один. Обои, которыми его жена Лотти оклеила стены еще в незапамятные времена, изорвались и выцвели. На стенах, на рамках картин осиные гнездышки. С потолка паутина висит. В одном углу — старый шифоньер; старый умывальник с фаянсовым тазиком и кувшином — в другом углу, старая железная кровать у стены стоит, возле окна; а возле очага — кресло-качалка и скамья. На доске над очагом керосиновая лампа, на случай если электричество погаснет. Там же, рядышком с лампой, — его старая оловянная кружка, он ее завсегда с собой в поле брал. Уж до того она старая, эта кружка, что потемнела дочерна. Мату по одну сторону от очага стоит, Клэту — по другую. Билли Вашингтон у дверей, Руф — перед окном. Жарища в комнате невыносимая и духота, потому как закрыты и дверь, и окно.
— Ну, — говорит Клэту. — Что будем делать-то? Сами видите, кончается у шерифа терпеж.
— Мы разве раздумали делать, чего с самого начала надумали? — говорит Джонни Пол. Джонни Пол и еще несколько мужчин в дальнем конце комнаты столпились. — Если Мату посадят в каталажку, и мы все туда сядем… так ведь вроде договаривались?
— Вы теперь меня послушайте, — просит Клэту.
— Так, что ли, договаривались или нет? — не унимается Джонни Пол.
Я росточком-то не вышел, вот мне и пришлось протолкаться поближе к очагу. Янки со мною рядышком стоит, по одну сторону, Такер — по другую, а Чумазый впритык сзади, в затылок мне дышит. Клэту стал возле очага и ни на кого не глядит, а глядит поверх наших голов на Джонни Пола, в дальний конец комнаты.
— Дайте мне одну минуточку, — просит Клэту. — Одну только минутку. Слушайте. Все вы знаете, как я его люблю, — говорит он и кивает на Мату. — Все вы знаете, я что угодно для него сделаю. Все вы знаете, как я его уважаю, мало кого я уважаю так. И почему такое — вам известно. Потому что он не пасует никогда. Перед Фиксом он не пасовал; и перед другими, кто хотел его обидеть, отродясь не пасовал. Даже перед Маршаллами, из усадьбы, он и то не пасовал. Потому-то Джек Маршалл не любит Мату. Он и перед Джеком Маршаллом не пасовал. По этой вот причине я сегодня и пришел сюда — такого человека поддержать. Помереть с ним вместе, рядом с ним, если придется. Потому мы все пришли сюда — из уважения. Сражаться рядом с ним. Сражаться. Но с кем сражаться-то? Нет здесь никого. Не с кем нам сражаться. — Тут Клэту оглядел всех нас. А мы все с ружьями стоим. Все наготове. — Давайте посчитаем так, — говорит Клэту, — что дело наше сделано, и по домам разойдемся.
И тут я вдруг чуть в очаг не сверзился. Это Джонни Пол так сильно проталкивался вперед. Он толкнул Чумазого, Чумазый на меня повалился, ну а я чуть не влетел в очаг.
— Ты что такую чушь плетешь, Клэту? — спрашивает его Джонни Пол. Джонни Пол и Клэту, они одного примерно роста. Если оба стоят, могут глядеть друг дружке прямо в глаза. — Чего, спрашиваю, мы сюда приперлись, если не собираемся стоять до конца?
Все мы тут же с Джонни Полом согласились. Все как один сказали: пришли, мол, стоять до конца. Тогда Клэту хватает с полки оловянную кружку и кружкой этой по полке как застучит!
— Дайте мне еще одну минуту, одну минуту, а потом, если вам так уж хочется, я замолчу, — говорит.
Ну, мы все притихли.
— Значит, так: шерифа все слышали, — говорит нам Клэту. — Слышали и знаете: он хочет засадить Мату в тюрьму.
— Если так, мы с ним вместе пойдем, — Джонни Пол говорит.
— С какой целью, Джонни Пол? — спрашивает Клэту. — Чего делать будем в городе?
— А то самое, что собирались, — отвечает Джонни Пол.
Клэту вздохнул поглубже и качает головой.
— Джонни Пол, шериф теперь даже не хочет никого из нас арестовать. А знаешь — почему? А вот почему: он уверен, ровно через сутки он сумеет доказать, что утром никого из нас и близко не было от этого двора. Он из-за Фикса с нами возился. Не хотел, чтоб мы в Байонну с ружьями явились: не ровен час туда же и Фикс заявится. А теперь он знает, Фикс дома сидит, и теперь он за нас не тревожится. Он всерьез нас не принимал. Он про Фикса думал, не про нас. Про Фикса, слышишь, Джонни Пол!
— Мне плевать, про чего думает Мейпс и про чего вы все думаете. А сам я вот что думаю. Если Мату сегодня заберут, я поеду вместе с ним. У каждого из нас была причина убить Бо.