— Только поменьше клади, — сказала я.
Мэри открыла заднюю дверь, и в кухню полился прохладный воздух. Я посмотрела на солнце, на траву, совсем оранжевую в его свете. Я люблю раннее утро и прохладу, но сегодня все было каким-то странным. Сердце у меня колотилось сильно-сильно. Я не боялась, что меня ранят или убьют, — когда тебе сто восемь или сто девять лет, ты забываешь про страх. Но только все было каким-то странным, и я не понимала почему. И я просто сидела и смотрела на траву. Прежде я любила нагнуться и провести рукой по росе. Только давно это было, очень давно. А теперь я могу только иногда пройтись по росе, да и то мне надо быть осторожной.
— Какое-то все странное сегодня, — сказала я.
— Почему странное? — спрашивает Мэри.
— Не знаю, просто странное, — говорю.
Мэри принесла завтрак, поставила на стол и села напротив меня.
— Я знаю, сколько у тебя из-за меня хлопот, — говорю я.
— Хватит! — говорит Мэри. — Какие еще хлопоты?
— Тебе-то туда ехать незачем, Мэри, — говорю я.
— Нужен мне этот дом! — говорит она.
— А куда ты поедешь, если тебя выселят? — спрашиваю.
— Не знаю, — говорит она. — Поселюсь где-нибудь рядом с вами.
— Все, что у меня есть, — твое, когда я умру, — говорю.
— И не думайте мне платить, мисс Джейн, — говорит она. — Не так я воспитана.
— Я и не думаю тебе платить, — говорю. — Просто я люблю тебя так же, как и ты меня, а ничего другого у меня нет. Вот я и хочу, чтобы мои вещи перешли к тебе.
— Мне хватает вашей любви и уважения.
— Я хочу, чтобы кресло-качалка и швейная машинка были твоими, — говорю.
— Ладно, — говорит Мэри. — Только прежде-то они меня убьют. Ну, и кто-нибудь другой все это возьмет.
— Да я не про сегодня говорю.
— Верно, верно, сегодня нам опасаться нечего, — говорит Мэри. — Только вот как мы заставим их отступить? Запоем?
— И в ладоши похлопаем, — говорю.
— У меня такое предчувствие, что сегодня в Байонне нужны будут не только песнопения, — говорит Мэри. — А еще много чего другого.
— Ты тоже чувствуешь смерть в воздухе, Мэри? — сказала я.
Мэри чувствовала смерть, как и я, но ответить мне не захотела. Она встала из-за стола, вымыла посуду, а потом подмела кухню.
Лина зашла за нами около половины девятого. Мэри помогла мне надеть свитер, я взяла палку, и мы вышли на веранду. В поселке было тихо, точно в воскресный вечер, когда в церкви нет службы. Я оперлась на Мэри и сошла со ступенек. Когда мы вышли на дорогу, там стоял Этьен в лучшем своем костюме.
— Ну, Этьен? — сказала я.
— Мисс Джейн! — сказал он и притронулся к шляпе.
Я поглядела на него и кивнула. Я была очень горда за Этьена.
Так вчетвером мы и пошли через поселок к дому Оливии. Было еще прохладно, и пыль под ногами была холодной и мягкой. Солнце пока не поднялось над деревьями, и их тени лежали на дороге. Я видела, где в пыль упала роса с бурьяна у дороги.
Мы все время молчали, но, когда мы подходили к дому Страта, Этьен оглянулся и сказал, что вроде бы кто-то идет в эту же сторону, но издали я не могла рассмотреть, кто это. Я видела только темную фигуру на светлой пыли. Мы прошли еще немного, и Этьен сказал, что как будто еще два или три человека в эту же сторону идут. Я опять оглянулась, но опять не смогла узнать их — только темные фигуры на светлой пыли. У дома Джо Саймона я оглянулась еще раз. И тут я остановилась, опершись на свою палку. Теперь их было уже не двое и не трое, теперь их было много. Они шли не вместе, не торопились и вроде бы не разговаривали друг с другом. Они шли словно бы каждый сам по себе, словно готовые повернуть обратно при малейшем шуме. Но чем дольше я стояла и смотрела, тем больше их было — тех, кто приближался ко мне. Мужчины, женщины и дети. Я еще не различала лиц, но уже видела, кто в платье, а кто в брюках, кто взрослый, а кто маленький. Нет, не все жители поселка шли сюда. Машина Брэди по-прежнему стояла возле его дома. Наверное, половина их осталась дома. Но я никак не ожидала, что выйдет так много народу. Я никогда не поверила бы, что такое может случиться. Я стояла, смотрела на них и думала: "Джимми, Джимми, Джимми, Джимми. Посмотри, что ты сделал. Посмотри, что ты сделал. Посмотри, что ты сделал, Джимми".
Они подошли, окружили нас и остановились. Многие боялись и не прятали своего страха. Но все же они стояли здесь, и это было главное. А мне хотелось каждому сказать: спасибо, спасибо, спасибо. И я решила, что там, в Байонне, подойду к Джимми и скажу ему: "Джимми, посмотри на свою армию из Семсона. Думал ли ты, что они придут сюда?" А он посмотрит на меня своим печально-ласковым взглядом и скажет: "Ну конечно, я знал, что они меня не подведут".
Я смотрела на них и чувствовала себя такой счастливой, что заплакала. Мэри и все они видели, как я плачу, но никто ничего не сказал, потому что они знали — я плачу от радости, а не от горя.
Оливия вышла из дома, увидела нас и сказала, что ей очень жалко, но подвезти-то она может только несколько человек. Они сказали, что поедут на автобусе, и просили передать Джимми, чтобы он без них не начинал. Оливия спросила, у всех ли есть деньги. Оказалось, что о деньгах они совсем забыли. Оливия сказала, чтобы они обождали — она сейчас сходит за сумочкой. Но едва она повернулась, чтобы войти в дом, как на своей машине подъехал Роберт Семсон.
Я услышала, как закричала Лина, увидела, как она бежит тяжело-тяжело — навстречу машине. Мэри, Оливия и Мерл Энн бросились за ней и оттащили в сторону. А она все кричала и пыталась вырваться от них. Роберт Семсон вышел из машины и посмотрел на нас.
— Идите все домой, — сказал он.
— Что с моим мальчиком? — спросила у него Лина. — Что с моим мальчиком?
— Идите все домой, — сказал Роберт.
— Что случилось, мистер Роберт? — спросил Этьен.
Роберт глядел на Лину, и я поняла, что случилось самое плохое.
— Нет! — воскликнула Лина. — Нет. Господи, нет!
— Уведите ее домой, — сказал Роберт.
— Мы имеем право узнать, что случилось, мистер Роберт, — сказал Этьен.
— Где мой мальчик? — спросила Лина у Роберта. — Я хочу его видеть.
— Увидишь завтра, — сказал Роберт. — Завтра я сам тебя туда отвезу.
— Он убит? — спросил Этьен.
— Его застрелили сегодня в восемь утра, — сказал Роберт.
Лина упала. Хотя Мэри и другие держали ее, она упала. Они подняли ее и увели в дом.
— Кто его застрелил? — спросил Этьен.
— Кто знает! — сказал Роберт.
— Кто-то да знает, — сказал Этьен. — Кто-то да знает, мистер Роберт.
— Ну, я его не убивал, — сказал Роберт. — Я узнал об этом, только когда мне позвонили по телефону.
Он стоял возле машины и смотрел на нас.
— Идите домой, — сказал он.
— Вы говорите, чтобы мы убирались из поселка, ведь так? — сказала я.
— Я говорю, чтобы вы шли домой, — сказал Роберт.
— Я поеду в Байонну, — сказал сын Страта.
— И я с Алексом, — сказала я.
— Те, кто хочет ехать в Байонну, едем, — сказал Алекс. — Едем в Байонну, даже если нам некуда будет вернуться.
— Что ты думаешь найти в Байонне? — спросил Роберт.
— Джимми, — сказал Алекс.
— Джимми убит. Разве ты не слышал, как я сказал, что Джимми застрелили сегодня в восемь утра?
— Вовсе он не убит, — сказал Алекс.
— Ты-то ведь знаешь, — сказал Роберт мне.
— Убили только малую его часть, — сказала я. — А он ждет нас в Байонне. И я еду туда с Алексом.
Некоторые попятились, когда я это сказала, но те, кто был посмелее, вышли на дорогу. Они снова забыли про деньги. У меня не хватило бы денег расплатиться в автобусе, и я послала мальчишку в дом к Оливии. Он вернулся с десятидолларовой бумажкой и сказал, что Оливия приедет туда попозже. Я сунула деньги в кошелек. Мы с Робертом посмотрели друга на друга долгим взглядом, а потом я прошла мимо него.
День правды в Луизиане
Эрнест Дж. Гейнс рано вышел на авансцену американской прозы: еще в пору дебютов он получил признание как рассказчик. В 1967 году Ленгстон Хьюз выпустил известную антологию лучших негритянских рассказов, включив туда недавно появившуюся вещь Гейнса — "Долгий ноябрьский день". И другие новеллы Гейнса о Юге в брожении, о крае старых плантаций в XX веке вскоре после журнальной публикации попадали в представительные антологии. В 1968 году автор собрал их в книгу новел "Кровная связь", получившую широкий резонанс в Америке.
Критика часто возвращается к этой книге, говоря о последующих вещах писателя. Ибо в емкой малой прозе Гейнса виден и весь его мир, и устойчивые черты его художественной манеры, сохраняющиеся в поздних романах, во многом несхожих.
Сразу замечаешь, какой это виртуоз сказа. Историю ноябрьского дня, полную и грусти и юмора, излагает шестилетний малыш — все тут преломлено в детском слове. А долгий день вместил многое: от распри между родителями до их примирения после всех перипетий; стылому дому возвращено тепло. Рассказ приводит на плантацию и в школу, дает услышать и священника и предсказательницу — сама жизнь негритянского сообщества стала фоном трагикомического ноябрьского дня.
Это сообщество иначе освещено изнутри в другой новелле, "Вросла корнями", где действующие лица пестрой вереницей один за другим берут слово. И тут немало комических штрихов, однако целое куда ближе к трагедии. Поселок пришел проститься со старой тетушкой Фе: борьба за гражданские права достигла глуши, на жилые дома полиция бросает бомбы — и тетушку хотят увезти подальше от бомб. Но неожиданность новеллы в том, что стойкая старуха никуда не поедет: она может жить и умереть только на родной земле. Из кратких монологов складывается портрет негритянского сообщества, исполненный поэтического достоинства и силы.
В этой и других новеллах Гейнса происходит встреча времен. От прошлого здесь нравственные ценности, пронесенные афроамериканцами через трагические века. А от настоящего — мятежный дух и жажда действия. Есть на вечере у тетушки Фе и посланец 60-х годов, Эмманюэль. Когда-то он узнал от нее, как линчевали его прадеда. И запомнил ее слова, что убийств не должно быть. Борясь за права негров здесь и теперь, он близок по духу Мартину Лютеру Кингу. В патриархальном сообществе этот "смутьян" — свой, тетушка Фе успевает благословить его.